Леди, которая любила готовить

И волосы зачесал, сдобрил бриллиантином.

Очочки достал. Нацепил, разом добавивши себе солидности. И вот уже не Адольф Азонский перед Демьяном стоит, сын крестьянский, студиозус-недоучка, но молодой дворянин, перед которым приказчиковы спины сами гнутся.

Вот же…

Демьян тогда только и успел, что подивиться этакой метаморфозе. А Серп уже в пролетке устроился. Присел, ящик свой огладил. Кивнул второму, тому, что с опиумом баловался – личность его установить так и не удалось, ну да мало ли по России ему подобных, беспокойных и бестолковых разом, готовых на подвиги единственно от душевного этого неспокойствия?

И когда тот перекинул вожжи, вцепился в пролетку, явно намереваясь место кучера занять, Демьян понял – уйдут. Что бы ни задумывалось, произойдет это сегодня. И если он, Демьян, не остановит их, плохо будет всем.

И он поднял руку.

И по сигналу взлетело, раскрылось куполом заклятье, отрезая и дом мещанки, и двор ее, и кусок улицы от прочего города. А следом устремилось и другое, призванное оглушить. Сработало, пусть и не так, как думалось. Покачнулся и рухнул под колеса пролетки Яшка, так и не выпустив из зубов очередной цигарки.

Опиоман лишь головой тряхнул.

И зарычал, низко, глухо. Вскинул руки, и ночную тишину разодрали выстрелы. Кто-то за Демьяном охнул. Кто-то закричал. И, как обычно водится в подобных случаях, план, казавшийся, если не идеальным, то всяко годным для исполнения, полетел коту под хвост.

Взвился на дыбы жеребчик.

А толстяк раскрыл руки, выплескивая живую силу, которая, ударившись о стену ограничительного купола, обернулась огнем. И купол затрещал, грозя рассыпаться.

Демьян махнул магам прикрытия, чтобы держали.

И они держали.

Даже когда пламя окрасилось белым. И когда рухнул паренек, вроде Павлуши, что сунулся было снять стрелка, да сам поймал то ли пулю, то ли заклятье.

Серп привстал в пролетке.

Демьян помнил безумное какое-то преисполненное предвкушения лицо его. И успел отдать приказ… только и успел, что приказ отдать. И сам… не надо было лезть, но Демьян явственно понял, что сами маги не справятся.

Он поднял руки, упираясь ими в стену воздуха, ставшую вдруг тяжелой, словно на него, на Демьяна, опустилось само небо.

Он вдохнул жар чужой силы, что пролетела по крови, эту кровь опаляя.

Он почувствовал, как обрывается тонкая нить жизни где-то за спиной, и давление возросло в разы. И как дрожит на грани вторая нить. Подумал еще, что слишком молоды мальчишки, что рано им уходить, что… а потом запахло кровью.

Губы Серпа дрогнули.

Он произнес слово, и сам, преодолевая давление чужой силы, склонился к ящику. Из носа его ручьем текла кровь, в темноте она казалась черной и густой. Кровь заливала и ящик, и пролетку, и треклятый костюм, который так хорошо сидел…

Бледные пальцы коснулись крышки.

– Ложись… – свой голос Демьян слышал будто со стороны. И понимал, что не успеют, и что сил у него не хватит, что ни у кого бы не хватило, но…

Крышка распахнулась, выпуская солнечный свет, такой невыносимо яркий, что никак не возможно было удержать его взаперти. И свет сломал хрустальную стену купола.

Свет опалил лицо.

И руки.

Свет опрокинул на спину, и последнее, что запомнилось Демьяну – огненная птица, которая некогда была человеком, да еще, пожалуй, преисполненный боли визг коня. А потом он умер.

Так ему показалось.

А выяснилось, что ему в очередной раз повезло, что тот мальчишка, который и на службу-то пришел пару месяцев тому, сумел сконцентрироваться, что, понимая, сколь мало им вообще осталось жить, он разменял эти минуты жизни на силу.

И ее хватило, чтобы поставить новый купол. Тот и принял основной удар. И не выдержал тоже, но волна, накрывшая, что Демьяна, что уцелевших его людей, что саму улочку, уже была ослаблена, а потому…

Да, повезло.

Правда, начальство оказалось этим везением вовсе не довольно. Хотя начальство Демьян как раз понимал. Взрыв. Разрушенные дома. Пожар. Погибли двое магов и четверо обычных жандармов. Да и самому Демьяну, как он понял, лучше было бы героически… но нет, уцелел.

На свою голову.

И теперь уже месяц валяется в этой, безусловно, комфортной, но все ж больничной палате под присмотром Марка Львовича. Он вот сидит на стульчике, очочки свои трет и молчит.

И Демьян молчит тоже.

– Меня просили побеседовать с вами, – Марк Львович вздохнул. – Донести, так сказать, серьезность ситуации. А она и вправду серьезна… в высшей степени серьезна… и вовсе не потому, что ваше тело получило такие повреждения, что воистину чудо, что вы вообще помощи дождались. Признаюсь, когда я вас увидел, то не узнал, да… и кто бы узнал?

Он наклонился, сгорбился.

Потер руку о руку.

– Мы пытались спасти не только вас… а получилось…

…Яковлев скончался после трех дней постоянного дежурства при нем целителей. Антонченко еще пребывает в том глубоком сне, который изрядно похож на кому. Савельина не довезли.

Кастроменко уже вышел на службу.

– …что получилось… сила не задерживалась в вашем теле. Это было как воду в песок лить. И мы лили, сколько было, столько лили… что целители, что все… в госпитале, чтоб вы знали, не протолкнуться стало от ваших людей. И все, кто имел хоть каплю силы, несли ее… и ее хватило. Вам хватило.

Демьян пошевелил пальцами.

Плоть на них почти восстановилась, но почему-то он ее почти не ощущал.

– Что до прочих… то мы тоже старались. И даже в какой-то момент стало казаться, что мы вытащим всех, но… – Марк Львович развел руками. – Я не знаю, что было в той бомбе помимо взрывчатки…

…место все еще оцеплено. И людей пришлось отселить.

Из Петербурга прислали экспертов, вот только те, если чего и обнаружили, делиться не стали. А может, просто Демьяну не докладывали, выполняя высочайшее указание – не беспокоить.

Правда, от этого небеспокойствия лезло в голову всякое.

– В какой-то момент мы просто перестали ощущать силу, что в теле того мальчика, что в себе. И это было… страшно, – целитель потер щеточку усов. – Настолько страшно, что, боюсь, если взрыв повторится… если будут пострадавшие… то… не все целители согласятся с ними работать.

Это признание далось ему нелегко.