Леди, которая любила готовить

И вправду, что…

– И мне ничего не станется, – Василиса улыбнулась и, поднявшись на цыпочки, коснулась щеки губами. И когда только он, их Сашенька, милый пухлый мальчик, успел вырасти? – А ты, как вакации начнутся, навести, ладно?

– Конечно.

– И Марью не слушай, – Василиса убрала пылинку с серого пиджака. – Иди туда, куда душа зовет… славы у нашего рода и так довольно.

Александр хмыкнул и, взяв Василису под руки, просто поднял ее и поставил на ступеньки.

Пахло деревом.

И воском, которым это дерево натирали до блеска. Еще самую малость – лавандой. Александр огляделся. Кивнул пухлому толстяку, что занял место у самого окна, раскланялся с той самой юной особой в шляпке и ее матушкой, которая тоже шляпку имела, но вовсе не такую чудесную. Поклонился уже знакомому Василисе господину, что устроился с самого краю.

– Цветы забери, – спохватилась Василиса.

Саквояж ее исчез под массивным креслом, что выглядело ужасающе огромным. В этаком и толстяку-то было просторно, а вот Василиса и вовсе потерялась.

– Так…

– Забери, – она сунула несколько поистрепавшийся букет. – К чему они мне?

– А мне?

– Подаришь кому, – Василиса точно знала, что у него есть… женщина. Об этом Марья говорила. Не Василисе. Кто решится смущать ее этакими разговорами? Нет, сестрица отчитывала Александра за неподобающее поведение, за то, что женщину свою он осмелился куда-то вывести и не туда, куда позволено водить подобных особ. И вовсе в связях следовало бы проявлять большую разборчивость.  – И иди уже… ничего со мной не случится.

…с таким-то количеством артефактов, которые на нее повесили. Верно, даже если вдруг поезд взорвут, она, Василиса, уцелеет.

Раздался протяжный гудок.

– Ты…

– Как только приеду, сразу позвоню. Там ведь есть телефон? Хотя бы на станции?

В доме-то аппарата не имелось, но Сергей Владимирович обещался решить проблему в самом скором времени.

Протяжный гудок пронесся по-над поездом.

И Александр ушел.

А Василиса, странное дело, еще недавно желавшая остаться в одиночестве, вдруг остро это самое одиночество ощутила. И захотелось скорее схватить саквояж и побежать следом, сказать, что она передумала, что подождет этот самый месяц до начала вакаций. В конце концов, у старых дев времени избыток, все это знают, а там…

…Марья заговорит о помолвке.

Ей понравилась идея супруга и, стало быть, весьма скоро в доме появится новый человек, которого станут приглашать по любому поводу в надежде, что Василиса ему хоть сколько-то глянется. Или не ему, но кому другому. Мало ли вокруг достойных людей попадает в затруднительные обстоятельства.

А Марья станет нашептывать, что другого-то шанса может и не быть.

Что уходит время.

Что давно-то Василисе следовало бы замуж выйти, тем паче она одна из всех и вправду будто для замужества создана, ни на что-то иное не годна. Так стоит ли отказываться… и Василиса не устоит. Снова.

Будет робкое объяснение.

Ложь о любви.

И разговор с родственниками. Очередное объявление о помолвке, которое заставит весь свет замереть в осторожном ожидании. Может, и ставки станут делать. Точно станут, чем будут несказанно злить Александра. Марья же, как обычно, не замечая того, что ей не по вкусу, займется приготовлениями к свадьбе. Мода-то с прошлого раза изменилась…

…и, быть может, все пойдет хорошо, если не сказать – обыкновенно, как у других людей. И сама Василиса поверит, что в этот-то раз получится, но потом…

Владимир сломал руку.

Всего-то.

И этого хватило, чтобы расторгнуть помолвку.

Она обняла себя, но тут же спохватилась, где находится. И очередной гудок развеял остатки печальных мыслей. Пускай… хватит с нее этих игр в невесту, и прочего тоже.

Что-то заскрежетало.

Дернулся вагон, заставив юную особу тоненько взвизгнуть, а матушку ее – нахмуриться. Пухлый господин достал было сигару, но после недолгого раздумья убрал ее. А поезд тронулся, мягко, осторожно, будто крадучись. За окнами поползли столбы и перрон. Мелькнул и исчез Александр, прижимавший к груди огромный букет. Ненадолго стекло заволокло паром, который превратился в капельки воды. И показалось, что там, снаружи, дождь.

Вагон медленно проплыл мимо здания вокзала.

Потерялся ненадолго средь иных вагонов и поездов, чтобы вырваться, наконец, на свободу. Ход ускорился. Столбы мелькали чаще, а с ними – и редкие дерева.

Поля.

Дороги.

[1] В вагонах четвертого класса, самых дешевых, пассажиры путешествовали стоя, не имели вагоны ни освещения, ни отопления, также лишены были рессор.

[2] Вагоны второго класса, в них устанавливали мягкие сиденья без подлокотников, на пять пассажиров каждое.

Глава 5

Василиса не знала, как долго разглядывала картинку за окном, завороженная этою сменой пейзажей. Марье бы понравилось. Она бы, может, даже акварель написала. В последнее время в моду вновь вошли пасторали.

Подали чай в высоких стаканах. Подстаканники сияли серебром, как и щипцы для сахара, и серебряные ложечки. Белел фарфор. Сдоба пахла ванилью, но чересчур уж резко, почти назойливо. И Василиса поморщилась. Хотя вряд ли кто-то, кроме нее, обратит на сию мелочь внимание.

Девица, избавившись от шляпки, – под ней обнаружилось облако золотых кудряшек – взяла маковый крендель и поднесла к глазам, разглядывая его весьма пристально. И даже нахмурилась, но после все же снизошла и отщипнула крошечку.

Кинула в рот.

И уставилась на Василису.

Правда, вскоре ее вниманием завладел тот самый господин, которому все же следовало бы представиться, раз уж судьба столь часто их сводит. Но он промолчал, а сама Василиса не обладала той смелостью, которая досталась Настасье. Вот уж кто не стеснялся нарушать приличия и первой представляться. Господин же прикрыл глаза и сделал вид, что дремлет, хотя Василиса и слышала его дыхание – ровное и спокойное, но вовсе не такое, как у спящих.

Пускай.