Лилия. Мы – дети пригородных вокзалов

Первое время родители беспокоились также мало и все мечтали – молодые, перспективные – все ещё дети, и им казалось, что все в жизни устроено замечательно. Молодым везде и повсюду открыта дорога в светлое будущее. До тех пор, пока будущее не станет настоящим. А когда будущее становится настоящим – оно берет и ломает хребет об колено. Хрясь – и светлое будущее становится серым настоящим.

Со временем робот-малыш подрастает, потенциал не реализуется, и взрослый ребёнок постепенно начинает жить не своей жизнью. Роботам-детям легко – у каждого из них есть свой потенциал, но иногда у детей отбирают их светлое будущее взрослые роботы. Бывает взрослые также хрясь – и хребет об колено – судьбу своих детей.

Ростки противоречий уже взошли, они набирали силу с неизбежностью и настойчивостью.

Родители завели маленькое хозяйство – корову и цыплят. Точнее завела мама, она была хозяйственная и с некоторой предприимчивостью, видимо унаследованной от деда. Отец был против, его страшила необходимость выбивать корма, косить сено и все остальное неизбежное – не из-за лени, а скорее из-за опасения чего-то нового – и кроме того, по его разумению, уход за скотиной и все что с этим связано ниже достоинства перспективных молодых людей с высшим образованием. В наказание, все заботы о хозяйстве легли на плечи хрупкой, но удивительно быстрой и как принято выражаться «пробивной» девушки…

Невероятно, но я помню, как однажды рано утром, меня каким-то образом оказавшегося с мамой рядом при выгоне этой самой дурной коровы на пастбище, она неожиданно взбесившись прижала меня лбом так, что рогами опёрлась в забор и не будь я в то время ростом и толщиной с плюшевого медведя, либо чуточку правее или левее – один из рогов проткнул бы меня насквозь. Мать очнувшись от секундного оцепенения, обезумевшая от того, что могло бы быть, била вилами корову до тех пор, пока совершенно не выбилась из сил и после этого случая к животному и близко не подпускала.

Тем не менее, притянуть смерть и избежать её у меня получалось ещё пару раз, по крайней мере из тех случаев, что я помню. В одном случае, на руку мне обрушился кусок стекла, кое-как держащийся в раме и образовавшийся в результате броска чего-то там пятилетней сестрёнки – стекло вспороло мне руку начиная от основания ладони и вплоть до сгиба локтя и если бы не чудом вернувшаяся мама («как будто почуяла что-то») я бы наверняка истёк кровью. В другой раз подразнил смерть проходя под выступающей крышей детского сада – в тот самый раз, когда огромная глыба льда чуть не припечатала меня к земле, но рухнула рядом, сантиметрах в тридцати.

И тогда же, как порой бывает у всех и каждого я осознал, что избранный, особенный, не такой как другие. Он, и вот он, да и все вокруг – не божьи твари и только меня коснулась длань его. Знакомо?

В течении жизни таковые мысли, иногда заглушаемые, порой выраженнее, чем все остальные, преследуют нас. Мы – люди эгоистичные и самовлюблённые существа и каждый прыщ на собственном лице нам кажется важнее, чем вся жизнь и судьба другого человека, а в это время тысячи людей ежедневно умирают от болезней, несчастных случаев, преступлений и каждый из них думает или думал точно также – он избранный. Но я разумеется достойнее жить чем все остальные, боги выбрали именно меня для воплощения своих целей – моё рождение есть какая-то божественная миссия и отнюдь не случайно.

С течением времени закрадываются сомнения в избранности. Почему я, а не он? Чем я лучше? Оглядываешься, вспоминаешь и осознаешь, что многие и скромнее, и лучше, и бескорыстнее и при всем при этом ощущение избранности остаётся – остаётся на всю жизнь, до самой смерти и каждый из нас избранных живёт с этим, но многие не осознают в полной мере. Впрочем, жизнь переламывает всех на кусочки без сожалений – каждого избранного, каждого достойного и каждый из нас лишь песчинка и не избраннее, чем все остальные – на каждого из нас создателям плевать с высокой колокольни.

14

Отец раздобыл и пронёс домой щенка. Дворняжку, черно-белую и невероятно милую собачку – единственное существо, которое было действительно близко к каждому члену семьи, семьи чужих друг другу людей.

Как и принято называть большинство безродных дворняжек, мы общим собранием взрослых и детей назвали его «Шарик». Возможно, щенок будучи более благородных кровей удостоился бы более вычурного имени «Барон», «Цезарь» или что-либо в этом роде, но он стал Шариком и, насколько я помню, по воле отца, который все ещё старался быть главой семьи и после жарких споров меня и моей сестры, словно третейский судья выбрал кличку сам.