Хождение к Студеному морю

– Так иногда сложно понять, что хорошо, а что – плохо.

– Создавая нас, Он и это предусмотрел. Чтобы мы могли отличить греховное деяние от праведного, совестью нас наделил. Ежели согрешишь, совесть покою не даст – всегда на то укажет. Живи, как она подсказывает, и все будет ладно. Когда в человеке начинает преобладать греховное, душа болеет, страдает. То совесть не дает покоя.

– Выходит, совесть – это голос Бога в нас?

– Молодец, Егор! Верно понял.

– Еще я заметил, креститесь вы не так, как моя бабаня. Вы что, раскольник?

– Егор, мы не раскольники. Мы как раз последователи неправленого Писания. Храним то, что изначально Христос людям завещал. Раскольником был патриарх Никон. Это он ради своего возвеличивания переписал, исказил каноны, утвержденные на Вселенских соборах. Тем самым расколол не только православную веру, но и народ.

– Я в Усть-Куте недавно видел таких же, как вы, мужиков с бородами. На пароход садились. Рослые, немногословные, штаны заправлены в сапоги. В домотканых рубахах с глухим воротом. Веревочками подпоясаны. А у женщин платье до пят, на головах платки. Еще подумал, странные какие-то, артисты, что ли?

– Похоже, то наши были. Стараемся и в одежде сохранять обычаи предков. Вот идет человек в косоворотке и с пояском, и сразу понятно – одноверец.

Русло Алдана раздваивалось. Речные знаки указывали, что идти следует по левому рукаву, но капитан задумал пройти по правому. По рассказам тех, кто ходил по нему прежде, там обитают самые крупные на всем Алдане таймени. Но после того, как там в водобоине разбились подряд два судна, по пароходству вышел приказ, запрещавший заходить туда.

– У меня последний рейс – больше шанса не будет, – объявил Михайлыч, сворачивая.

Протока на всем видимом протяжении текла по первости прямо: ни крутых излучин, ни ям. Капитан расстраивался – где же рыбачат? По берегам темно-зеленые конусы елей. Их мрачность подчеркивала белизну стволов редких берез. С макушки одной отсчитывала года избавившаяся от материнских забот кукушка.

Впереди, метрах в двухстах, разглядели медведя – громилу необычной рыжей окраски. Он брел по узкому берегу и, переворачивая камни, слизывал с них ручейников. Услышав рокот мотора, поднял шарообразную голову с крохотными глазками и с любопытством разглядывал невиданное чудище. Когда буксир оказался напротив, отважно поднялся на задние лапы, вздыбил шерсть так, что стал еще крупнее, и грозно рявкнул. После чего не торопясь, с достоинством хозяина этих мест, в два прыжка заскочил на обрыв и скрылся в чаще.

Дальше русло стало загибаться, а берега сходиться. Вода закучерявилась, заплясала гребешками. Донесся подозрительный гул. Он с каждой минутой нарастал. Скорость течения заметно возросла, и капитан перешел на самый малый.

Когда вновь вышли на прямой участок, стало понятно, отчего такой гул: русло упиралось в стену с чернеющими в нижней части глубокими полостями. Река, врезаясь в нее, исчезала в промытых каналах.

Течение ускорилось так, что на смену веселым завитушкам пришли тугие конусы водоворотов и стоячие волны. Судном стало трудно управлять, да и непонятно было куда выруливать?! Назад – поздно, а к отвесным берегам не пристать.

«Неужто конец»? – мелькнуло в голове Корнея.

– Господи, спаси и сохрани! Господи, спаси и сохрани! – безостановочно шептал он, осеняя себя крестным знамением.

Стена совсем близко. Волны перед ней сшибались в беспорядочной толчее. Еще несколько секунд, и буксир врежется в скалы. Неожиданно слева показался узкий просвет. Побагровевший капитан непоколебимой глыбой сгорбился над штурвалом и, преодолевая чудовищное сопротивление воды, что есть силы закрутил его. Буксир, рассекая задранным носом кипящие буруны, вырвался из бьющего в стену потока, лишь слегка чиркнув бортом о скальный выступ. Напоследок его окатило отбойным валом и выплюнуло на плес. Здесь река успокаивалась и текла уже умиротворенно. Зеркальная гладь почти без искажений отражала склонившиеся ветки черемухи.

Вся эта крайне опасная ситуация длилась не более минуты, но эта минута показалась всем вечностью.

Михайлыч облегченно выдохнул:

– Простите, мужики! Дернул бес.

Заметив, что у Егора мелко дрожит челюсть, добавил: – Чего зубами клацаешь? Пронесло ведь.

– Думал – кранты! – попытался улыбнуться матрос.

– Да уж! На волоске были. Сам малость струхнул. Зато будет что вспомнить.

Корней, не обращая внимания на их разговор, опустился на колени и, истово крестясь, принялся благодарить Господа за чудо спасения, повторяя:

– Слава Отцу и Сыну и Святаму Духу!

– С тобой и впрямь в Бога поверишь. Молитвы твои, похоже, не зряшные.

– Господь милостив. Но и вы мастерски вырулили.

Польщенный Михайлыч задрал подбородок, мол – знай наших!

Плес заканчивался, и капитан, высмотрев по правому борту бурунистый приток, вытекавший из заваленной обомшелыми стволами теснины, направил буксир к нему.

– Поглядим, поглядим, каковы здесь хваленые таймени.

Буксир, подняв тугую накатную волну, боднул берег сразу за устьем. Судя по старым, уже заплывшим затесам, место это в прошлом было популярно у рыбаков. Ниже крутило огромное улово. В нем медленно и тяжело ходила по охватистому кругу черная вода.

Оттягивая сладостные минуты ожидания борьбы с сильной рыбой, решили прежде попить чайку. Собрали в кустах застрявшие в паводок сухие ветки. Пока Егор с Николаем занимались костерком, Корней пошел к устью набрать воды.

Подойдя, обомлел – в холодных струях нежилось, чуть шевеля плавниками, огромное «бревно». По мощному туловищу, лобастой голове и просвечивающему сквозь воду малиновому хвосту сразу определил – таймень. Он нагло рассматривал подошедшего неподвижными, как будто стеклянными глазами. Какое властное очертание рта! Какой царственный и грозный взгляд! По голове Корнея невольно забегали мурашки.

Таймень неожиданно придвинулся поближе.

«Ишь ты, любопытный!» – успел удивиться скитник, а рыбина, развернувшись, уже торпедой неслась к улову. Перепуганная мелочь веером разлеталась в разные стороны. Недолгие всплески, юркие воронки, и все стихло.

Ошалевший Корней в три прыжка взлетел на буксир, промычав капитану что-то нечленораздельное, схватил спиннинг и с ходу забросил блесну в центр ямы.

Таймень взял сразу и резко. Несколько раз ворохнулся и успокоился. Поплыл вслед за подтягиваемой леской эдаким послушным топляком, лишая Корнея удовольствия борьбы. Лишь изредка лениво упирался. Но когда его выволокли на берег (к счастью, пологий), он, поняв, что над ним нависла смертельная угроза, показал всю свою мощь: ударяя мускулистым хвостом, долго прыгал, выгибался серпом, расшвыривал гальку и никак не давался обступившим его людям.

Когда, наглотавшись воздуха, великан присмирел, мужики смогли полюбоваться на него.

Широколобая округлая голова, занимающая четверть тела, немного сплюснута, только не с боков, как у щуки, а сверху вниз, как у сома. Громадная пасть усеяна крепкими крючковатыми зубами. По расцветке он отличался от предыдущих: спина бархатисто-коричневая, бока серебристо-зеленые в живописной россыпи темных пятен. Нижние плавники и внушительный хвост в ярких оранжево-красных мазках.

– Вот это да тебе!! Бери кисть и рисуй! – восторгался капитан.

В этот раз уху варили лишь из головы. Больше ничего не уместилось. Остальное Михайлыч разрубил и большую часть, натерев солью, отнес на буксир и уложил в бочонок под гнет. Оставшиеся куски, насадив каждый на заостренные развилки веток, зажарили. Вытапливаемый жир, падая на раскаленные угли, с шипением вспыхивал короткими язычками пламени.

– Люблю смотреть на костер. Он завораживает. Наверное, поэтому в древности люди поклонялись огню, – задумчиво произнес Николай.

– А я, когда гляжу на беготню язычков пламени, отрешаюсь от всего, – добавил, вытирая губы тыльной стороной ладони, капитан.

– У костра еще хорошо мечтать, особенно после такого вкусного тайменя, – не преминул вставить свое слово Егорка, облизывая губы.

Корней, сидевший чуть поодаль и не участвовавший в разговоре, доел подрумяненный, сочащийся жиром шмат тайменя, тщательно вытер травой руки и, перекрестившись, прочитал молитву.

– Дядя Корней, вы постольку раз на дню молитесь. Неужто не надоедает? – повернулся к нему Егорка. – Разве одного раза недостаточно?

– Человек, чтобы жить и двигаться, на дню два-три раза принимает пищу. Нашей душе тоже необходима пища – молитва. Чем чаще молишься, тем душа здоровей, а дух крепче.

– Елисеевич, – подключился к разговору капитан, – скажу честно, я мало разбираюсь в религии. Многого вообще не понимаю. С одной стороны, говорите, Бог един, а сами всякий раз троих поминаете. Растолкуй эту нестыковку.

– Как бы подоступней объяснить… Вот, есть вода. Обычно она жидкая, но может быть твердым льдом и паром. Так и Господь, он один, но существует в трех ипостасях. Понятно?