Золото Алдана

Уже в следующую весну на богатом кормами мелководье, усыпанном множеством островков, устроили гнездовья множество гусей и уток. Воздух звенел от их надсадных криков до тех пор, пока птицы не сели высиживать потомство.

В середине лета, когда у гусей началась смена пера – линька, их ловили голыми руками. Тут уж не зевай – коли успеет гусь выправить перо, он не твой. Двигаясь цепью и крича во всю мочь, загоняли птиц в заранее расставленные сети. Таким способом удалось заготовить столько гусей, что мяса хватало на всю зиму.

Не сразу, по прошествии трех лет, рыбы в разлившейся Глухоманке стало ещё больше.

– Славны дела твои, Господи! – восхваляли люди Создателя за щедрость и корили себя за умственную скудость, не позволившую сразу оценить, какие достоинства таило в себе возникновение обширного мелководья.

«Верно писал блаженный Августин: «Бог никогда не попустил бы зла, не имея намерения обратить его в добро» – заключил наставник.

Через год уровень воды стал постепенно понижаться и за лето упал на полторы сажени. К счастью, это не повлияло на численность птицы и рыбы. Их развелось к тому времени столько, что хватило бы прокормить ещё пару таких скитов.

Причину нового каприза Глухоманки выяснила вездесущая ребятня, ходившая удить рыбу к Воротам. Оказывается, речка, промыв в известняке проток, ушла в подземное русло, выходя, как много позже узнали скитники, мощным ключом прямо со дна Большой Реки. Старое же русло Глухоманки ниже Ворот с десятками мощных порогов обнажилось и превратилось в сухую ленту из череды громадных валунов и каменных уступов.

Верные присяге

Настало время познакомить читателя с обитателями, выросшего в семидесяти верстах от скита, небольшого поселения. Для этого нам придется на время вернуться в август 1922 года…

Исковерканный колеями, копытами и сапогами Охотский тракт после затяжных дождей за ночь подветрило. Лошади шли ходко, хотя и тянули вполсилы. Объезжая обоз из конца в конец, краснолицый ротмистр Пастухов окидывал его беспокойным взглядом маленьких зеленоватых глаз и то и дело поторапливал:

– Побойчей, братцы! Запаздываем. Коли к вечеру догоним голову, всем по чарке выдам! – при этом выразительно хлопал по притороченной позади седла суме.

Его щедрость была объяснима. Обоз отстал от головного отряда из-за его кобылы Фроси. Та ожеребилась прямо на марше. А полковник Степанов еще в Охотске[3 - Охотск – патриарх русских городов на Дальнем Востоке. В прошлом отправной пункт всех тихоокеанских экспедиций. Заложен в 1649 году. Отсюда мореплаватели уходили на Аляску, Чукотку, Русскую Калифорнию, Командорские, Курильские и Алеутские острова, форт Росс. Как порт был неудачным местом из-за отсутствия глубоководной, закрытой бухты. Поэтому в 1846 году порт-факторию перенесли в. Аян, где был защищённый залив (Аян в переводе с якутского означает – путь).] всех предупредил: «Брюхатых в поход не брать». Да как оставишь боевую подругу чужим людям в столь ответственный момент? Седьмой год служила она ему верой и правдой и ни разу не подвела! Новорожденного сосунка пристроили на кошме за ящиками с патронами в конце обоза.

Передней подводой правил здоровущий бородач – Иван Дубов. На нем шинель Забайкальского казачьего войска с желтыми погонами, туго перетянутая портупеей с шашкой, на лобастой голове – темно-зеленая фуражка с желтым околышем. Черная борода такая пышная и дремучая, что в ней тонули не только губы, но и глаза. Этот тридцатидвухлетний казак обладал такой недюжинной силой, что в рукопашном бою штыком и прикладом уложил четверых германцев и, взвалив на себя трофей – тяжеленный станковый пулемет, принес его в свои окопы, за что и получил орден Святого Георгия, которым очень гордился.

Рядом с ним, положив драгунку на колени, сидел односелец: бравый казак Федот Шалый: пухлощекий, с оспинками на лице. Тоже с бородой, но пожиже, вихрастым белобрысым чубом, упрямо выбивавшимся из-под щегольски сдвинутой набекрень фуражки с треснувшим козырьком. Что-то подкупающее было в его задорной улыбке. Оба – потомки семейских[4 - Семейские – так называли десятки тысяч старообрядцев-беспоповцев переселённых целыми селениями в три этапа в XVIII веке из Речи Посполитой (Гомельской области) за Байкал. Эта «выгонка» особенно активно велась во времена правления Екатерины Великой с целью защиты восточных границ России от посягательств Цинской империи. Семейские привнесли в этот край высокую культуру земледелия.] староверов – одних из первых переселенцев на мерзлые земли Восточной Сибири. Их предки уже больше двух веков жили в этих размашистых краях.

Глухая, непроходимая тайга, могучие хребты, увенчанные снежными гребнями, вздымавшимися до самых небес, перекрывавшие путь из матерых российских земель к Тихому океану, делали эти земли почти недоступными. Но перед упорством и выносливостью казаков-землепроходцов, неудержимо торивших дороги на восток, ни горы, ни чащоба не могли устоять. Они даже умудрялись волоком перетаскивать тяжеленные струги через крутые горные перевалы.

Прокладывали по берегам рек дороги. Ставили избы, раскидывая селения. И гордость за ширящееся Отечество была для этих бесстрашных людей практически единственной наградой за неимоверные испытания, которые выпали на их долю в те давние времена на пути к Ламскому[5 - Ламское море – старое название Охотского моря.] морю.

– Ну и дорога! Навроде нашей нонешней жизни: разбитая и покалеченная, – бубнил в бороду Дубов, сворачивая цигарку.

– Эт ты, Вань, верно подметил. Что жизнь, что дорога одинаково порушены… Дай чуток дымнуть!.. Мстится мне, что в пятнадцатом году тракт куда лучше был.

– Ты-то откель знашь?

– Мобилизованных в Охотск дважды к пароходам сопровождал. Да и к деду, что на Караульном начальствовал, с отцом ездить доводилось, – произнёс Федот, то и дело настороженно поглядывая на хмаристые тучи, толпившиеся над хребтами. Их вершины уже укутаны самыми брюхатыми из них. Оттуда тянулись к земле косые мутные завесы.

– Коли дождь сызнова затеется, худо нам придется, – добавил он и, с блаженством вобрав через нос воздух, остро пахнущий кисловатым конским потом, соскочил с козел и зашагал рядом с подводой размять затекшие ноги.

Тракт, пролегавший по гребню увала, упершись в отрог, стал спускаться вдоль ключа. Обоз должен был выйти на обширную падь, где до 1906 года располагался казачий пост «Караульный камень» с постоялым двором – желанным и гостеприимным приютом для проезжавших здесь путников. Назвали его так, по всей видимости, от того, что пост прилепился к щербатому утесу, по бокам которого торчали, будто часовые, каменные останцы. С 17 вплоть до середины 19 века, когда Охотск был основным портом на восточных рубежах России и опорной базой всех экспедиций, тут кипела жизнь, а сейчас от него осталось несколько полуразрушенных строений.

Падь обрамляли громады угрюмых хребтов. Глядя на них, Дубову вдруг захотелось, забыв о войне, стать птицей и улететь туда. Сесть на вершину самого высокого пика и, смотреть на бугристые швы кряжей, узорчатую вязь долин и медленно ползущий по тракту обоз с высоты.

Внезапно тишину нарушила отдалённая дробь пулеметных очередей и шквал беспорядочной стрельбы. Колонна встала. Лошади беспокойно запрядали ушами. Казаки напряженно вслушивались и, с тревогой осматриваясь, то и дело бросали вопросительные взгляды на ротмистра.

Тот соскочил с лошади, и успокаивающе погладив норовистую кобылу, быстрым шагом направился к крытой повозке. На ходу снял фуражку с белой офицерской кокардой и вытер платком, пропахшим конским духом, капельки пота с громадной лысины, окаймлённой пушистым венчиком волос. Подойдя к повозке, надел фуражку и зачем-то спустил на подбородок ремешок, расправил широкие, немного вислые плечи и, вытянувшись по стойке смирно, обратился к начальнику штаба – подполковнику Лосеву Олегу Федоровичу, оказавшемуся в обозе по причине внезапной лихорадки. Выслушав его распоряжения, вскочил на лошадь и вполголоса скомандовал:

– Слушай приказ начальника штаба. Сворачиваем в распадок. Ехать след в след по одной колее. Морды лошадям стянуть, не курить, не разговаривать!

Когда с тракта съехала в лес последняя подвода, ротмистр с казаком Шалым, пятясь, присыпали следы от колес трухой из листьев и травы. Проделали они это столь искусно и тщательно, что уже и самим не разобрать было, где же проехали телеги.

Сгрудившись за каменным развалом, отряд замер в томительном ожидании – что дальше? Пальба прекратилась и установилась такая тишина, что было слышно позвякивание конской сбруи и чмокание жеребенка, припавшего к вымени матери.

Тут уже сам Лосев, собравшийся перед опасностью, словно тугая пружина, встал на передок повозки и, слегка приглушив голос, распорядился выставить дозоры, а опытных следопытов, Дубова и Шалого, отправил в разведку.

Обветренное, безукоризненно выбритое лицо подполковника, с серыми, слегка навыкате глазами, высоким лбом, острым с горбинкой носом и тонкими губами хранили спокойствие. А скупые и точные, несмотря на болезнь, движения выдавали в офицере твердого и бесстрашного воина. На нем была подбитая беличьим мехом и крытая тонким сукном защитного цвета бекеша с каракулевым воротником.

Потянулись минуты томительного ожидания. Всякий раз, когда от порывов ветра начинала перепугано лепетать листва, люди настораживались и до звона в ушах вслушивались.

– Ку-ку, ку-ку, ку-ку (не стреляй, свои), – подала, наконец, парольный голос «кукушка».

– Ку-ку, ку (понял, проходи), – ответила другая.

Из густого ельника вышло пять человек. Впереди казаки, за ними – трое офицеров. Старший по званию, загорелый, довольно высокий, с гвардейской выправкой, в кителе с изрядно потускневшими золотыми погонами, со скрученной бледно-серой шинелью через плечо, штабс-капитан Тиньков Николай Игнатьевич, подойдя к Лосеву, резко вскинул руку к козырьку:

– Здравия желаю, господин подполковник! Разрешите доложить, – густым рокочущим басом обратился он.

– Докладывайте, только потише.

– При подходе к Караульному камню попали в засаду. Красные фланговым огнем из пулеметов всех положили. Только мы втроём, я, мичман Тёмный и юнкер Хлебников, успели укрыться за буреломом. Поднимаясь в горы, встретились с вашими разведчиками.

– Как, много красных?

– Точно сказать затрудняюсь. Судя по плотности огня, человек сорок-пятьдесят.

– Так, нас семнадцать… Маловато… Что с полковником Степановым?

– Убит. По нему первому и били.

Лосев снял фуражку, стиснул кулак так, что пальцы побелели и перекрестился.

– Простите, господин подполковник, забыл доложить. Казак Дубов видел среди красных Хохлова – денщика полковника.

*Юнкер – курсант военного училища.

Лосев нахмурился:

– Вот паскуда! А врал, что занедужил. Теперь ясно, почему перестреляли, как щенят… Сие в корне меняет дело… Хохлов ведь знает, что следом идет обоз с провиантом и боеприпасами – сам подводы комплектовал… Ситуация непростая, а действовать надо быстро. Вижу два варианта. Первый – возвращаемся в Охотск, а там по обстановке. Второй – спускаемся по ключу к речке Юдома и по ней сплавляимся до Аянского[6 - *Якутско-Аянский почтовый тракт, прежде основной, захирел после продажи Аляски и прекращения деятельности Российско-Американской компании в 1867 году.] тракта. Там ожидаем дружину генерала Пепеляева. У вас, штабс-капитан, какие соображения?

– Возвращаться – позорно. Полагаю, вариант с Юдомой оптимальный.

– Я тоже склоняюсь к нему – Юдома рядом. Если поднажать, на тракт дней за пятнадцать выберемся. Но уйти, не отомстив за товарищей, – постыдно для офицера.

– Оно, конечно, так, однако ж силенок маловато…

– Согласен, но можно прибегнуть к военной хитрости. – Подполковник, преодолевая озноб, поежился и поплотнее запахнул бекешу. Переведя взгляд на Пастухова, сказал: – Господин ротмистр, подойдите, вместе обсудим… Что мы имеем? В версте от нас отряд красных, минимум в два раза превосходящий по численности. Вопрос – как меньшим числом совершить акт возмездия?