В небе над поездом парили медузы

Ирэн коснулась босой ногой перрона, все еще крепко держась за поручень, словно не желая отпускать поезд. Не желая, чтобы он ехал дальше без нее. Пальцы сдавливали металл, мягкий и податливый. И снова сотни маленьких глаз окнами уставились на нее.

Она безумно любила отца, и ей так не хватало его. Чуткий и заботливый, он не бросал ее. Пережил измену жены, ее уход, и встал на ноги, чтобы вырастить дочь.

Ирэн коснулась пальцами кулона на шее, маленького синего сердца, как в старом фильме про огромный корабль. Отец тогда пошутил, что внутри хранилась вода из того самого океана. А в воде – частичка воспоминаний о той ночи.

– Прощайте, госпожа Ирэн… – произнесла Брам Квал, и дверь вагона захлопнулась.

Уже-не-девушка упала на колени. Ноги не держали ее, руки тряслись. Волосы, некогда цвета горной ржавчины, покрылись первым снегом. Ирэн почувствовала, как силы покидают ее, и упала на бок.

Поезд начал плавно двигаться дальше, равномерно стуча колесами по влажным рельсам.

– Я увижу тебя однажды снова, мама, – прошептала Ирэн одними губами. – Я прощаю тебя. Где бы ты ни была. Ведь мы семья… На твоей руке такая же родинка – в форме перечеркнутого месяца, только у меня он смотрит направо, а у тебя налево…

Поезд отъехал, оставляя перрон в гордом одиночестве. Ни вывесок, ни людей.

Лишь старая седая женщина с кулоном на шее и родинкой на руке лежала на земле и улыбалась в пустоту. Ее глаза больше ничего не выражали.

ЛЮБИ СЕБЯ

Многочисленные наблюдения привели проводницу к выводу, что счастье уйти из жизни без сожалений доступно только избранным. Тем, кто любил себя, уделял больше времени духовному развитию, исполнял свои мечты, выражал чувства открыто, имел силу поддерживать отношения с близкими людьми и смелость жить своей жизнью, не оглядываясь на предрассудки общества.

Большинство же людей этого счастья были лишены напрочь. Они жалели. О том, что слишком много работали. О том, что не успели сказать близким, как сильно их любят. Или так и не смогли уйти из ведущих в никуда отношений. О мечтах стать художником или скульптором, летчиком или водителем трамвая. О том, что никогда не были во Флоренции и не видели своими глазами собор Санта-Мария-Дель-Фьоре, не плавали с черепахами у побережья Травангана, не спускались на лыжах со склонов в Гудаури. И о том, что никому не передали накопленные за жизнь знания.

Но хотя бы некоторым повезло оказаться в этом поезде…

«Поезде? Кажется я помню название поезда… Хм… Аурелия! Точно! Его так назвала моя…»

Проводница затрясла головой неестественно, рвано, будто ее пронзило током. Приступ закончился так же неожиданно, как и начался. Женщина посмотрела на руки – одна была заметно больше другой, тряхнула ими и пристально оглядела еще раз. Пропорции выровнялись.

– Так-то лучше. Гораздо лучше. А теперь пришло время проверить плацкарт, – пробубнила проводница.

Хлопнув тяжелой дверью, она зашла в третий вагон. Прошла мимо пассажира в дырявом черном носке, подумала, что пора бы ему уже спешиться, а то так можно всю жизнь прокататься. Шутка ли? Уже третий год едет. Проводница вспомнила, что когда-то носок был целехонький, потом штопаный, потом уж сквозь маленькую прореху показался кусочек розовой кожи и в конце концов кривоватый большой палец, будто новорожденный, вылез целиком. Еще пара лет – оторвется и в школу пойдет. Сам. Без хозяина. Ищи-свищи его.

На койке рядом с туалетом валялась смятая банка из-под газировки. Проводница вытащила из кармана тряпку и сунула руку в стену, достав баллончик с чистящим средством и пульверизатором. Распылила средство по поверхностям. Скрупулезно протерла койки и столик. Результат ее более чем устроил.

Женщина подхватила жестяную банку и вместе с баллончиком закинула в стену.

ДАЛЕКО ДОМОЙ

Анна Ильина

Он дождался, когда поезд мягко затормозит, и его по инерции чуть отбросит в тамбуре. Поправил лямки рюкзака. Сверился с часами. Стоянка – две минуты. Потом повторил то, что видел уже сотню раз: открыл дверь вагона, откинул крышку, спустил ступеньки. От шума проводница должна проснуться, тогда-то и закроет. Ему надо спешить.

Он успел обогнуть последний вагон, когда поезд двинулся дальше, в южный край, где так хочется раствориться в море и прожаренном песке. На этой маленькой станции пахло мазутом, остывающим за ночь асфальтом и дождем, что чуть смочил землю. Здание вокзала было одноэтажным, щурилась в темноте яркая лампочка у входа. Буквы вывески с названием станции поблекли от времени и осадков.

«Бережки». Он прочитал это слово и несколько раз повторил про себя. Что-то вспомнилось? Ничего. Его зацепила центральная площадь этого городка. Какая-то сонная, с яблонями, старыми, покалеченными, но усыпанными трогательно краснеющими мелкими плодами. Где-то в груди кольнуло и всплыли в памяти глаза, серо-зеленые, с коричневыми крапинками, как камешки в старом пруду. Он вспомнил запах хлеба из магазина с желтой вывеской. А еще маленькую церковь.

Небо на востоке стало светлеть. Еще немного, и начнется новый жаркий июльский день. У него есть время, чтобы осмотреть этот городок и попробовать его на вкус.

***

Валериан Васильевич Ухметов вытащил из кармана платок, вытер выступившие капли пота. Степан Фирсанов вглядывался в далекое марево, высматривая поезд.

– Ты все запомнил? – Ухметов посмотрел на подчиненного.

– Так точно, товарищ майор, – кивнул Степан. – Кажется, подъезжает.

Валериан Васильевич заглянул в авоську с продуктами и горестно покачал головой:

– Эх, зря курочку не взял!

Приняв в полной мере сей печальный факт, он посмотрел туда, куда вглядывался Степан. Поезд появился будто из ниоткуда. Старый, болотно-зеленый. Усталый змей, ползущий и коптящий небо.

– Это точно он? – Степан попытался перекричать шум поезда.

– Он.

Валериан Васильевич вытащил из кармана билет, сверился:

– Нам нужен третий вагон. За две минуты надо влезть.

Степан подхватил спортивную сумку и пакет, покосился на стоящий подле майора старый, видавший виды дипломат, который явно вытащили из дыры во времени прямиком из девяностых.

Поезд подкатил к платформе, замелькали вагоны: первый, второй. Третий по счету замер напротив Валериана Васильевича. Тот весело обернулся к Фирсанову:

– В точку, Степка! Не пропьешь мастерство, – и подняв дипломат, поспешил к поезду.

Степан пожал плечами и двинулся за майором.

Дверь вагона отворилась, заскрипела откинутая подножка. По ступенькам спустились крепкие ноги в блестящих колготках, за ними форменная, будто только из-под утюга серая юбка, потом белоснежная блузка, натянутая на внушительной груди. Слева на рубашке переливалась брошь в виде медузы. На медузу походило и облако взбитых волос цвета светлого блонда. Проводница поджала губы, накрашенные карминовой помадой, прищурила глаза, обведенные светло-серым карандашом. Взгляд ее остановился на майоре. Тот расцвел улыбкой столь нежной, что расплавился бы и бетон, но проводницу это не проняло.

– В третий? – лениво спросила она.

– Да! Доброго дня, – гаркнул Валериан Васильевич и протянул билет.

Она забрала билет, махнула рукой с зажатым флажком, мол, «проходи». Степан заслужил недовольный, усталый «как же вы меня достали» взгляд, пока искал свои документы. Наконец протиснулся мимо проводницы и поднялся по ступенькам.

Не успели они занять места, как поезд тронулся и покатил дальше. С каждым шагом Степан мрачнел лицом, а Валериан Васильевич расправлял плечи и щурился все довольнее.

– Плацкарт, – протянул Степан, отодвигая от лица ногу в дырявом черном носке, торчащую с верхней полки в проход.

– Эх, вся молодость в плацкарте, – довольно крякнул майор, высматривая номера полок.

– Без кондиционера, – парировал Фирсанов, уворачиваясь от падающего пьяного мужичка с верхней боковушки.

– Я места взял, где окно открывается, – майор подмигнул роковой красотке в домашнем трикотажном костюмчике с расцветкой под фиолетового леопарда.

– Рядом с туалетом, – Степан рухнул на полку без сил. С его лица можно было рисовать всю скорбь русского человека.

– Не ной, Степка. Чего ты как маленький? Сверху или снизу поедешь? – Валериан Васильевич по-хозяйски оглянулся, поставил дипломат на полку напротив, щелкнул замками.

Соседей пока не было. Но настроения Степана это не улучшило. Он молча закинул сумку наверх.

– Ну, Серафима Ивановна, ну удружила, – проворчал сержант.

Валериан Васильевич тем временем достал резиновые шлепанцы, спортивные штаны и красную футболку, и, насвистывая, отправился к туалету. Степан проводил его долгим вздохом.

– Хорошо, что не боковушка, – попытался найти Фирсанов хоть что-то положительное в своем положении.

Он посмотрел в окно, где мелькали дачные участки с раскорячившимися в грациозных позах обитателями. Степан вздохнул, вспомнив, как собирался на выходных прогуляться в парк, но вместо этого неугомонный Валериан Васильевич взял билеты на поезд.

На смену дачным домикам пришла густая размытая зелень лесов. Фирсанов погрузился в созерцание, медитативное, не оглушенное другими мыслями. Межвременье, межпространство, когда тебя ничего не волнует, кроме того, что надо поесть, полежать на выданном проводницей белье, лениво выглядывая в окно или слушая попутчиков, откровенных как на сессии с психологом. Да уж, романтика.

Из этого состояния Степана вывел Валериан Васильевич и его спортивные штаны. Майор нагнулся над дипломатом и копался там, штаны угождали хозяину, обтягивая зад.

– Ты чего, уснул, Степка? – спросил он, обернувшись и нахмурившись. – А ну-ка, чайку нам организуй.

– Угу, – сонно кивнул Фирсанов.

Сейчас бы поспать часок. И постель наверху уже застелена, не придется бегать с матрасом. Он потер глаза рукой и двинулся было по коридору, как его остановил Валериан Васильевич.

– И куда ты погнал?

– К проводнице.

– Покупать чай за бешеные деньги? Ну да, ну да, – хмыкнул Валериан Васильевич и сунул ему в руки две пластиковые красные кружки. – Неси кипяток, чай у меня есть. И кофе.

Степан грустно побрел к титану. Ему хотелось чая в подстаканниках. Обжигающего. И сахара побольше. Ну уж суточных на чай точно хватит. Ох уж эта бережливость начальника!

По дороге настроение ему немного улучшили длинные загорелые ноги, расположившиеся на боковой нижней полке. Их обладательница поправила густую каштановую челку, потянулась так, что грудь волнительно поднялась под белой короткой футболкой, и улыбнулась Фирсанову. Поездка уже не казалась столь тоскливой.

Степан прошел мимо ног, повернул заветный краник и стал наливать кипяток в одну из кружек. Купе проводницы было открыто, хозяйка сидела на полке, вытянув ноги в черных удобных туфельках. Голова была наклонена вперед: то ли дремала, то ли задумалась. Заслышав Степана, она подняла серо-голубые глаза, прищурилась:

– Что-то нужно, милый? Печенье, вафли, конфеты есть.

– Да нет, наверное, – опешил Степан. – Я… попозже приду, если что.

– Может кроссворды, газеты? – продолжила проводница, показав на свой столик. На нем блестели цветными иллюстрациями желтые газетки, пухли страницами сборники сканвордов и книжки с анекдотами.

– А давайте, – решился Степан.

– Выбирай, какой.

Степан покопался в стопке, вытащил тот, что потолще. Расплатился и сунул под мышку сборник, подхватил кружки и вернулся к майору. Валериан Васильевич времени даром не терял. На столике расположились вареные яйца, черный хлеб, разрезанные половинками огурцы и огромные помидоры.

– Ого! – обрадовался Степан, пристраивая аккуратно кружки. Пока трясло несильно, но поезд уже разогнался как следует.

– Ну, садись.

– Сейчас, – Степан достал пакет и стал копаться в нем.

Вытащил печенье, сухарики и пирожки. Сухарики были за несерьезностью забракованы майором, а вот глядя на пирожки, он довольно хмыкнул и с интересом посмотрел на Степку.

– Сам что ли или невеста?

– Бабушка, – вздохнул Фирсанов.

И вроде бы есть еще пять минут назад не хотелось, но на полный желудок и ехать веселее. Фирсанов уже смирился и с местами возле туалета, но Валериан Васильевич не дал подчиненному долго пробыть в благостном настроении.

– На-ка, – вытащив из кажись безразмерного дипломата папку, майор протянул Степану ее на верхнюю полку.

– Что это? – зевнул Степан.

– Почитай. Пригодится, – Валериан Васильевич тем временем умыкнул сборник со сканвордами и уже лихо заполнял поля ручкой.

Степан потер глаза, вытащил наушники из-под подушки, открыл папку.

– Домовой, – прочел он вслух. – Валериан Васильевич, так мы что, домового ищем? А почему в поезде?

Майор только хмыкнул.

– Валериан Васильевич? – подал снова голос Степан.

– Несчастье, беда. Шесть букв, первая «О», – пробормотал майор.

– Оказия, – брякнул Фирсанов.

– Подходит, – Валериан Васильевич аккуратно заполнил поля.

– У нас же просто мертвяк был, – попробовал достучаться до начальника Степан. – При чем здесь домовой?

***

Этот поселок тоже не был ему знаком. Хоть яблони и манили запахом наливных плодов, но аромат не был так силен и привязчив как в его то ли снах, то ли воспоминаниях. Он сорвал одно яблочко, задумчиво надкусил. Потом сел прямо на газон, стащил с плеча рюкзак. Заглянул в него: пакет с чистым бельем, пакет с грязной одеждой. Пластиковая косметичка, где виднелись зубная паста, щетка и мыло. Крохотное белое вафельное полотенце. Яблоко, книга и фотография в ней. Она немного выглядывала из томика. Виднелась самая макушка, каштановая и волосы торчат, как антенки.

На фотографии девушка. Светлокожая, с усталым взглядом серо-зеленых глаз. Кто она для него? Непонятно. Но каждый раз, как он рассматривал эту фотографию, внутри чуть теплело. И казалось, что пелена его забытья немного растворялась.

Он бережно убрал фотографию в книгу, затем и в рюкзак. Доел яблоко. Пора двигаться дальше. Вокзал, поезд… Следом новый поселок, городок или деревушка. Вперед к месту, что он может назвать своим.

***

Степан проснулся от остановки. Потер глаза, убрал с груди папку. Почему-то майор не разбудил его. Фирсанов свесил голову вниз: Валериан Васильевич спал, легко похрапывая, укрытый, несмотря на жару, клетчатым одеялом. Спал и остальной вагон. За окном унылый фонарь освещал маленькую станцию. Никто не садился, никто не выходил.

Степан легкой кошкой, стараясь никого не потревожить, спрыгнул с верхней полки, стал нащупывать ногой тапки. Голова чуть кружилась ото сна. Он хлопнул одной дверью, потянулся к другой – закрыто.

– Кто же там? – спросил в темноту Степан.

Пришлось идти до другого туалета, но и там его ждало фиаско.

– Твою ж дивизию! Санитарная зона, – ругнулся Степан.

Придется ждать проводницу с ее волшебным ключом. Зевая, Фирсанов прижался лбом к холодному оконному стеклу. Оно было приоткрыто, прохладный воздух осторожно поглаживал кожу и волосы. Небо уже чуть светлело, стало из сине-черного серым. И по нему плыли розовые, величественные, полупрозрачные как медузы облака.

– Хорошо бы, если бы биотуалет был, – прошептал Степан.

***

Утро наступило от бодрой песни по радио.

Степан зевнул, перевернулся на живот и стал глядеть в окно, где солнце уже вовсю жарило поля и посадки. Валериана Васильевича на месте не было, как и его полотенца. Полка была аккуратно заправлена одеялом. Соседи так и не появились. Степан зевнул: он еще пару раз просыпался ночью из-за остановок. Кто-то вроде заходил в вагон, тащили какие-то баулы. А еще ему снились суетные сны. Как он выбирает обои в квартиру бабушки, как с главным бухгалтером, Серафимой Михайловной, едет отдыхать на юг. От последнего сна и спасло пробуждение. А то лицезреть бы ему телеса старушки-бухгалтерши в бикини.

– Приснится тоже, – поморщился Степан.

Он потянулся, спрыгнул вниз, сел. Сильно хотелось крепкого чая. Степан пододвинулся к проходу, вытянулся по направлению к купе проводника. Там приветливо мигала зеленым лампочка свободного биотуалета. Степан потер глаза, посмотрел в другой, ближайший конец вагона. Другая лампочка краснела.

Степан закрыл глаза, снова потер их руками для верности, чтобы не мерещилось всякое. Когда открыл, увидел начальника.

– Свободно?

– Ты про туалет, Степка?

Степан угукнул.

– Ну да.

Степан медленно поднялся и направился к проходу. Зеленый огонек звал.

Вернулся Степан уже бодрым, с мокрым лицом, но озадаченным. Валериан Васильевич размешивал сахар в чае, напевая что-то.

– Эээ… – начал Степан. – Валериан Васильевич, простите, вам не показалось вчера, что туалет в вагоне обычный был?

– Был, – майор поднял глаза на Степана и усмехнулся в усы.

– Так, а как же? – Фирсанов рухнул на полку напротив Валериана Васильевича.

– Заметил? – майор продолжал усмехаться. – Этот поезд, Степка, не простой.

Степан хмыкнул и потянулся ко второй кружке чая.

***

Он шагнул в теплоту сонного вагона. Мерное дыхание спящих пассажиров наполняло нутро зверя и будто заводило механическое пламенное сердце. Состав передохнул, набрался сил и двинулся дальше по серебристым нитям, уходящим за темный горизонт. Кто-то справа заворочался, повернулся. На него посмотрела сонная растрепанная девочка. Губки растянулись в улыбку, показались нижние зубки, вместо верхних – щербинки. Девочка зевнула и закрыла глаза.

Он прошел дальше. В середине вагона была пустая нижняя полка. Он вытащил сверху шерстяное колючее одеяло, свернул его валиком, положил под голову. Прикрыл глаза.

Улыбка, улыбка. Кто-то стучался за темнотой, что полнила его мысли. Был ребенок? Или он был таким малышом? Теплые руки, что пахли лекарствами и выпечкой. Одеяло, сине-белое, в клетку, в хрустком пододеяльнике с отверстием в центре, обшитом кружевом. С гуся вода – и льется тепло по макушке и ниже. Бабушка. Он помнил бабушку. Так не ее ли дом он ищет? Или это дом родителей? Или это его дом? Он не знал. Знал, что должен ехать дальше. В очередной маленький городок или поселок. Который разрезала бы тонкая струна реки, полнеющей с весенним половодьем. И был запах яблонь и старых черемух. И он вспомнил бы темную аллею, где целовал кого-то. Ту ли девушку с фотографии?

Голова разболелась от размышлений. Он подтянул ноги к груди, сжался в комок и уснул. Вагон обнял его теплом сна.

***

Фирсанов довольно огляделся: они с Валерианом Васильевичем сидели в СВ-вагоне. Мягкие удобные диванчики, тарелки с омлетом, булочками и фруктами. Он с наслаждением наколол на вилку кусочек бекона, засунул в рот. Валериан Васильевич хмыкнул:

– Ну что, наигрался?

Степан перевел мечтательный взгляд на майора:

– Никогда в СВ не ездил. Так что же все-таки за поезд волшебный?

– Расскажу как-нибудь при случае. Но я сам толком не знаю, откуда он взялся. Знаю только, что можно сесть на него.

– Ничего себе, – Фирсанов посмотрел на дачные домики за окном. Очень скоро должна быть очередная маленькая станция. – Сколько же необычного есть в мире!

Валериан Васильевич грустно посмотрел на подчиненного, будто хотел что-то добавить. Не такое сладкое. Но передумал.

– Мы отвлеклись, Степан. То ты с вагоном игрался. Теперь замечтался. А о деле?

– Точно, – Фирсанов потянулся к папке. – Думаете, он тоже на этот поезд сядет?

– Как пить дать здесь будет, – Валериан Васильевич щелкнул замком дипломата.

– Но я все же не понимаю. На кой здесь домовой объявился? Здесь должен быть вагонник или свшник, – Степан почесал отросшую на подбородке светлую щетину.

Валериан Васильевич повернулся к окну, задумчиво покрутил кончик усов:

– Наш домовой заблудился.

– Не понял, – Фирсанов глотнул чай, потом поморщился и добавил еще один пакетик сахара сверху. – Домовой на то и домовой. Чтобы в жилище безвылазно быть. Если только не заберут его с собой при переезде.

– Я тебе, Степка, историю расскажу. Не ручаюсь, что так оно и было. Но очень-то похоже.

Степан подался вперед, сложил пальцы на столе и положил подбородок на руки. Валериан Васильевич задумался, подул на чай, глотнул его и начал:

– Жила-была одна семья. Обычная такая, российская. Мать, сын, бабушка. Отец сгинул куда-то, мальца не навещал. Да и не нужен он в этой истории. Парнишка вырос, хороший, покладистый. Помогал в меру, в меру шалил. Такой же, как и ты наверняка был, Степан. И радости были у него в жизни. Бабушкины пирожки, игра новая или улыбка девушки. Такой, от которой тепло растекается по душе. И хочется бежать за ней на другой конец света.

– Все ясно. Девчонка, – вздохнул Степан и вспомнил обладательницу коротких шортиков. СВ-вагон – это прекрасно, но незнакомку он спрятал за одной из дверей и не являл при коротких проходах Степана по коридору.

– Шерше ля фам, – усмехнулся Валериан Васильевич и отломил половинку печенья.

Он замолчал, уставившись в окно. Степан посмотрел на руки начальника. Валериан Васильевич не носил кольца еще с тех пор, как был священником – это Фирсанов знал по коротким рассказам сплетниц их отделения. Причем сплетниц обоего пола. Позже, когда Валериан Васильевич снял сан и ушел в полицию, кольцо он не носил по другой причине. По этой же причине Степан заставал начальника таким: с потерянными глазами, молчавшего, без привычных шуточек и присказок. Он не решался спросить Валериана Василевича, что стало с его супругой – не привык лезть туда, где постороннему не рады. Фирсанов верил, что если человек захочет чем-то поделиться, то он обязательно поделится. И не стоит спрашивать самому. Не стоит.

– И что дальше было с этим парнем? – спросил Степан, прерывая затянувшееся молчание. – Это же мертвяк наш? Даниил Полосков?

– Он самый, – Валериан Васильевич пододвинул к себе папку с делом, стряхнул с нее крошки печенья, открыл.

Кровавой розой расцветилась серая футболка. Мутные глаза мертвого парня смотрели в камеру: непреклонно, четко. По обе стороны от тела убегали лески рельсов, обрывались или продолжались за кадром. Босые ступни подогнуты, будто жертва сложила их, сворачиваясь в позу эмбриона, чтобы уснуть здесь, на голой земле, на мазутных бетонных шпалах, положив под голову полоску металла. Степан видел и эту фотографию, и тело. Но не мог все еще побороть в себе оторопь и жалость.

Валериан Васильевич тем временем вытащил другую фотографию – живую, теплую. На ней парень лучился улыбкой. Ямочки, морщинки под ясными глазами. И справа от него девушка – тяжелые темные пряди лежат на плечах, белая кожа и усталый взгляд. Улыбка у нее была радостной, но глаза портили все. Словно скол на дорогой фарфоровой чашке, словно рваные края царапины на холсте.

– Дарина Паркина, – назвал ее Степан. – Мы проверяли же ее. Она была в гостях.

– Угу, – кивнул Валериан Васильевич. – Но ты дальше сказку слушай. Не повезло Даниилу с девушкой. Или, наоборот, повезло. Что красива была. Так, что мужики роем надоедливых мушек над спелым виноградом вились. И вроде любила она только его, но привечать – привечала других. И подарки принимала. А иногда и в гости ходила. Как в тот вечер. Знал об этом Даниил, не знал – сейчас никто не скажет. Но соперники о нем знали. Здесь понятная часть сказки заканчивается, а начинается вымысел. В который можно, Степка, верить, а можно лесом послать.