В небе над поездом парили медузы
Книга затянула его и сюжетом, и чудесными описаниями, и главной героиней. Уже в середине истории ему в голову пришла замечательная идея. Он перелистал обратно – в то место, где автор описывал внешний вид героини. Щелкнул пальцами, и на двери купе появилось зеркало в полный рост.
«Да уж, Робованя – вполне подходящее имя».
Проводник заглянул в книгу: «Блестящие, казавшиеся темными от густых ресниц, серые глаза…», «Красивая голова ее с выбившимися черными волосами… полные плечи, тонкая талия в черной амазонке…».
Волосы отросли чуть ниже плеч, изменили цвет с мышиного на иссиня-черный и закурчавились, тело приобрело пышные формы и тонкую талию, цвет глаз стал серым. Что такое «амазонка» проводнику было невдомек, и он по привычке изменил мужской вариант стандартной формы на женский. Брюки превратились в элегантную черную юбку-карандаш, белая рубашка стала блузой, а пиджак обтянул талию, вместо ботинок на ногах заблестели лакированные туфли на высоком каблуке. Проводник оглядел свой образ и осознал, что вид этот не особо подходит для комфортной работы – каблук уменьшился до четырех сантиметров.
Довольная своим новым внешним видом проводница, уселась обратно в кресло и вернулась к чтению «Анны Карениной».
ПОТЕРЯННАЯ ДУША
Вера Эристави
Девушка на перроне
Город остался позади, теряясь посреди пустынной местности. Несколько одиноких деревьев смущенно замерли в стороне, прикрывая нагой стан густой листвой. Трава издалека отдавала золотом. Беспечные муравьи лениво пересекали дорогу, нисколько не боясь грозных, смертельных колес. Несмотря на близость границы, машин здесь было немного. Лишь где-то вдалеке чуткий слух мог уловить знакомые звуки, аккорды давно забытых сигналов, которые в последнее время звучали все реже.
Трасса казалась и на самом деле была заброшенной, постепенно погружаясь в сухие объятия песка и земли. Редкие путешественники по незнанию выбирали ее, чтобы добраться до таможни, но очень быстро понимали свою ошибку: дорога резко обрывалась, ведя в никуда. Лишь самые глазастые могли рассмотреть вдалеке небольшое строение, напоминающее перрон. А чуть в стороне и саму границу – массивный ангар, который жадно глотал легковые машины, выплевывая их уже на другой стороне. Дорога там была неровная, грубая, словно собирали ее ночью, в маске для сна, чтобы не видеть – сложился пазл или нет.
Песок хрустнул под ногами, эхом разнося треск по пустоши. Удивительное место, где бессердечно выжженная солнцем земля соприкасалась с нежным цветением весны.
Дорога оставляла позади себя лишь недоумение и бесконечные вопросы. Вопросы, на которые невозможно было найти ответы. Лишь шаг за шагом, идя вперед, можно было попытаться потянуться к ним. Остаток пути пришлось преодолевать пешком: медленно переставляя ноги, потягивая за собой бремя неизбежности.
В стороне осталось и небольшое поселение. Всего несколько ветхих домиков, больше похожих на сказочные хижины, нежели на строения современности. К ним вели узкие тропинки сквозь дивные сады. Деревья тянулись гибкими ветвями к окнам, защищая от палящего солнца местных жителей. Ведомые любопытством, они липли к запотевшим стеклам.
Старались высмотреть одинокого путника, медленно перебирающего ногами.
Шаг за шагом, неторопливо, человек направлялся в сторону перрона. Под тяжестью прожитых лет плечи опустились ниже. Голова склонилась вперед, словно человек пытался углядеть что-то на земле. Но солнце мешало, паля неистово, безбожно. Приходилось щуриться, тянуть руки вниз, а затем пытаться выпрямить исстрадавшуюся спину. Непросто было осилить этот бесконечный путь.
Таможня, оставаясь где-то там, терялась в песках. Отдаленные окрики, веселый хохот, недовольные гудки – все сливалось воедино, в общий гомон, который превращался в белый шум. Горячий ветер подхватил песок, бросая его под ноги и отвлекая от звуков.
Разбитые ступени, ведущие на перрон, шуршали под ногами от обилия мелких камней. Табло, которое вяло покачивалось от касаний беспощадного ветра, заметно потрепалось со временнем. На нем еще хранились записи от руки, сделанные когда-то очень давно. В те дни, когда поезд на перрон подъезжал в одно и то же время. Каждый день. Когда вереница вагонов бесшумно скользила по сухой местности, едва касаясь призрачных рельс.
С тех пор минуло несколько столетий. Горячий песок жадно поглотил проложенные пути, оставив лишь незначительные тонкие полосы металла, которые блестели на солнце, напоминая о себе. Словно давно забытый образ чего-то вечного и могущественного, но так легко отброшенного в прошлое.
Потрепанный перрон наводил ужас. Обшарпанные перила, асфальт, который не раз топтали человеческие ноги. Следы от скамеек, которые когда-то сокращали ожидание, не давали физически устать. Которые, возможно, были с навесом, который легонько покачивался на ветру.
Поездов давно никто не ждал. Жизнь вокруг перрона остановилась. Даже с границы сюда никто не доходил. Незачем. Пустые, раскаленные развалины, где ни спрятаться, ни дух перевести. Лишь жалкое напоминание о некогда полезном месте. Правительство даже не смотрело в эту сторону, не было повода. Граница есть, таможня работала, а значит все отлично. Незачем тратить ресурсы на иллюзию, никто уже давно не пользовался поездами. Они вымерли, как динозавры. Метеоритом стали новейшие самолеты, что распахнули крылья, как орлы…
***
Он появился неожиданно. Не издав ни звука, огромный и важный, поезд вздрогнул и замер, слегка качнувшись. Притих, мягко распахнув створки, словно десятки голодных ртов.
– Добро пожаловать, госпожа Ирэн.
Проводница, стоя в дверях, улыбалась. Ровные, белые, словно первый снег, зубы сверкали в лучах горячего, ненасытного солнца. Оно будто проводило раскаленным языком по коже, оставляя покраснение. Касалось шеи, затрудняя дыхание. Жар сковывал горло, впитывался, пробуждая пламя внутри. Произносить слова больно.
Больно было и смотреть перед собой.
Ирэн подняла затуманенный взгляд, медленно скользя им вдоль стального гиганта, похожего на гусеницу-трансформера. Крошечные окна походили на глаза, мелкие и разбросанные вдоль длинного, бесконечного тела. Металлические заплатки заменяли двери, а ступени больше напоминали клыки, вросшие в кожу с разных сторон.
Проводница продолжала улыбаться. Странно и неестественно.
Можно ли было назвать эту улыбку вежливой? Живой? Настоящей?
Время растворилось в раскаленном песке, растаяло, словно кусок деревенского масла, смачно брошенного на свежие блины. Стекавший жирными струйками по сочным слоям прожаренного теста.
Ирэн оглянулась, возможно, искала что-то. То ли позабытые вещи, то ли собственную тень, ловко похищенную светилом. На перроне больше никого не было, в руках пусто, пальцы то и дело сжимали воздух: горячий, сухой. Она снова оглянулась, медленно обвела взглядом пустошь. Мутные глаза отразили яркий свет, зрачки впитали тепло, как губка. Наполнились лучами солнца, которое расплавленным золотом поглотило радужку. Сквозь жгучую лаву проступили два живых огонька: темных, подобно глубокой ночь.
Первый шаг ей дался тяжело: пришлось высоко поднять ногу, чтобы зубья чудища не вспороли кожу. Вторая ступня плавно опустилась рядом с первой. Босая, Ирэн удивленно ощутила прохладу металла, будто кубиком льда мазнули по губам. Еще один шаг, за ним еще и еще. Взгляд немного прояснился, туман рассеялся. Идти стало легче. Она расправила плечи, смахнула песок с рук и колен, слегка качнула головой. Из густых волос цвета горной ржавчины посыпались последние песчинки.
– Госпожа Ирэн желает чай или кофе? – Голос проводницы прозвучал ровно. Эмоции не касались идеального лица. Не было в нем изъяна, как будто сама вселенная создала ее специально для этого поезда. А как еще появлялись на свет проводницы? – Может быть – горячее молоко или сок?
Ирэн провела ладонью по холодной двери своего купе. Подушечками пальцев надавила на металл, затем сжала ручку, округлую и твердую. Опустила ее вниз и сделала вдох. Все казалось таким родным и знакомым.
Словно она жила в этом поезде.
Словно не покидала его никогда.
– Я хочу сок. Со вкусом завтрашнего дня, – прошептала она в никуда, не оглядываясь и не смотря на ту, что покорно застыла за спиной. – Куда мы едем?
– По ту сторону пустоши, госпожа Ирэн.
Проводница удалилась так же беззвучно, как и появилась вместе с поездом. Вагон плавно качнулся, переминаясь с одних колес на другие, будто бы взбираясь на рельсы и оседая на них. Ирэн представлялся кот, сытый, большой, который карабкался на табурет и ерзал, пока устраивался поудобнее. А затем начинал мурлыкать, издавая легкую вибрацию, которая и качала стул. Ровно так же качался и вагон.
Ирэн села у окна и позволила себе вытянуть ноги. На лице, худом и загорелом, проступила тень страха, боязнь возможной боли. Но нет, ничего не произошло. Мягкие пятки, нежные, как щеки младенца, коснулись кожаного сиденья.
Ирэн протянула руку, провела ладонью по ноге вниз, затем вернулась обратно. Никакой боли, лишь фантомные всплески на дне сознания. Словно когда-то очень давно она чувствовала что-то.
Что-то иное, плохое.
Поезд мягко покачивался на рельсах, как толстая гусеница, лапки которой превратились в гибкие колеса. Крошечными пальчиками она цеплялась за металл, заставляя вагоны послушно тянуться следом. Будто довольный и упитанный господин, что вразвалочку идет домой, поезд следовал привычному маршруту в никуда. Сухие, выжженные земли не заканчивались.
Они миновали таможню, которая серой крышей нависла над землей, поглощая одну машину за другой, и выпуская целые автобусы. Словно перерабатывала внутри себя, трансформируя и придавая новый облик и окрас. Миновали они и вереницу одиноких деревьев, которые замерли в ожидании чуда – редкого в этих краях дождя.
Ирэн окинула взглядом купе. Цвета нежных лепестков роз, оно напоминало утробу матери, где каждый чувствовал себя защищенным. Возможно, для этого и был подобран окрас, чтобы успокоить тревогу в сознании, расслабить уставший мозг. Сиденья были мягкими и одновременно упругими, будто свежее мясо, обтянутое тонкой кожей. Надавливаешь на него, и оно проседает глубже, но ты и не проваливаешься.
Улыбнувшись своим мыслям, Ирэн прикрыла глаза. Всего на одно единственное мгновение, чтобы запечатлеть его, запомнить таким, каким узрела.
– Ваш сок, госпожа Ирэн.
Проводница стояла в дверях. Но ведь они были закрыты! Или она не повернула замок и забыла? Может у проводницы есть свой особый ключ?
– Благодарю вас… – Пассажирка подняла брови. Слегка. Немой вопрос застыл в глазах цвета мутного болота.
– Брам Квал, – представилась проводница, склонив голову. Это странное движение напомнило Ирэн об этикете древних времен, когда положено было кланяться в три погибели. Дети солнца до сих пор следовали правилам предков, но она уже очень давно нигде не была. Связанная по рукам и ногам путами бессердечного времени, Ирэн только сейчас почувствовала свободу.
Брам поставила высокий стакан на круглый стол, что находился посередине купе, разделяя два сиденья. Под окном, совсем маленьким, стояло одинокое кресло.
Ирэн протянула руку и коснулась пальцами гладкой посуды. Напиток внутри оказался прохладным, а вкусом напомнил ей лето, утреннюю росу и россыпь звезд на небе: вечер, переходящий в утро, которое превращалось в новый день. Жидкость была сине-голубой, блестящей и одурманивающей.
Ирэн залпом допила сок, еще несколько мгновений смакуя и причмокивая влажными губами. Пара капель стекла по подбородку, улизнув от пальцев, и поползла вниз по шее. Девушка поднялась на ноги, удивленно осматривая купе и вышла, едва коснувшись руки проводницы. Та застыла в ожидании.
Не совсем понимая, что именно она делает, Ирэн двинулась вдоль коридора, минуя плотно прикрытые двери других купе. Остановилась напротив самого последнего. Нежно-розовое, с оттенками сочного персика и нектариновыми пятнами, оно привлекло внимание девушки. Заманило ее в свою утробу.
– Куда держит путь госпожа Ирэн?
Брам снова стояла рядом, но порог не переступала. Давала возможность осмотреться, облюбовать это место.
– Далеко, – отозвалась босая пассажирка. – Я должна успеть. Не могу опоздать.
Проводница кивнула. С пониманием и принятием, будто запоминая.
– Я не могу опоздать, – повторила Ирэн, обернувшись и судорожно вдыхая. Губы цвета спелого граната дрогнули. Влажные после сока, они наверное еще и блестели под освещением купе. Смотреться должны были красиво. – Не могу.
Проводница снова кивнула.
– Поезд довезет вас, госпожа Ирэн, – проговорила Брам. – Может быть чай или кофе?
– Чай, пожалуйста.
На этот раз слова слетели с губ просто, без излишних прикрас. На душе стало теплее, словно Ирэн оказалась дома. Прижавшись к мягкой стенке купе, она прикрыла глаза. Дрема, легкая, как перо ангела, не принесла облегчения, но подарила выдох свободы. Еще один. Ирэн снова вытянула ноги, на этот раз не планируя срываться с места.
Чай уже дымился на столе. Пар рвался вверх, кокетливо касаясь розового потолка и заставляя тот вздрагивать и ловить мурашки. Ирэн хорошо знала эти ощущения: отец обожал доводить ее до хохота, шумно дул в шею и живот, щекотал, а затем сбегал в соседнюю комнату. Пар напомнил ей дыхание отца, живое и горячее. Его сильные руки всегда крепко и уверенно держали ее, не давая упасть.
Дотянувшись до большой кружки, Ирэн осторожно сделала глоток. По привычке, она сперва коснулась напитка самым кончиком языка, пробуя. И только потом рискнула сделать небольшой глоток. Вкус миллиарда лепестков, самых дивных и различных, смешался с ароматом цитруса и специй. Удивительная смесь заставила Ирэн широко распахнуть глаза, когда поезд мягко качнулся и замер. Вагоны едва ощутимо дрожали, вдыхая и выдыхая, подобно легким.
За окном не было перрона, не было и намека на город или какое-либо поселение. Вокруг царила пустота, наполненная одиночеством и болью. Безысходность, как старая, влажная тряпка, не стиранная годами, душила затхлым запахом. Песок, словно забытое древнее золото, сверкал под лютым солнцем. Оно не покидало пост ни на мгновение, невзирая на прошедшие часы пути. Вцепившись в небеса, светило уверенно заполонило собой все пространство. Где-то вдалеке показались робкие тучи, но, смутившись, быстро ретировались, будто их и не было.
Поезд не двигался, продолжая дышать вагонами. Окно запотело, купе слегка сжалось, в ожидании чего-то необычного, а может и ужасного. А может даже и прекрасного?
Ирэн допила чай, но продолжала сжимать в ладони кружку. До ее слуха донеслись первые голоса. Весь поезд был погружен в волшебный сон, и только два голоса: детский и мужской, – нарушили эту тишину.
Мужчина в вагоне
– Я не хочу туда ехать! – воскликнула девочка, влетая в купе первой. Румяная, словно поросенок перед Рождеством, она насупилась и села у окна. Мужчина в твидовом костюме и с пышными усами вошел следом. Его появление было подобно рассвету: теплому, долгожданному, дарящему новый день. – Мы должны найти ее!
– Уже все решено, малыш, мы не можем сдать билеты.
Мужской голос походил на бархат, который ласково касался кожи на шее, скользил вверх и вниз, замирал под ухом. Шептал слова, теплые, как плед в зимний вечер.
Девочка же не реагировала. Она скрестила руки на груди, отвернувшись к окну. Исходящее от нее негодование походило на лаву, обжигающую, смертоносную и поглощающую все вокруг себя.
Ирэн улыбнулась, разглядывая недовольное создание. Вспоминала и себя в этом возрасте, когда только и делала, что топала ногами, визжала и барабанила кулаками по ноге отца, убегала от бабушки. Не сидела на одном месте, не слушалась взрослых. Так же любила отворачиваться и смотреть в другую сторону, чтобы не видеть упрека в глазах отца.
Мужчина вздохнул, но не стал ничего говорить. Его взгляд, ласковый, как первые лучи солнца, скользнул по дочери. Девушку они оба словно не замечали. Но Ирэн была этому рада. Семейные сцены не нравились ей от слова «совсем»: особенно, когда родители пытались достучаться до чад в надежде, что те услышат мудрые речи. Но это ведь дети – нежные создания, вечно себе на уме, уверенные в собственной правоте. Мир малышей всегда полон красок.
Ребенок тихо фыркнул, как маленький паровозик, не поворачивая головы. Ее можно было понять: когда капризы не выполнялись, хотелось злиться. Крики, слезы и истошные оры – не работали.
Мужчина нежно дотронулся до макушки дочери, склонился для поцелуя. Девочка не шевелилась, продолжая дышать собственными обидами.
– Скоро мы увидим маму, – пообещал он тихо, боясь растерять слова, выпустить их на волю раньше времени. – Она будет нас ждать.
– Не будет, – упрямо ответила девочка и сжалась, прячась в углу сиденья. – Не хочу! Не хочу! Не хочу я ехать! Хочу найти Евангелину!
Отец ничего не сказал, прекрасно все понимая.
Понимала и Ирэн, чьи глаза наполнились сочувствием. Ее переполняли ностальгия, сожаление и чувство потерянного времени. Когда-то давно, еще совсем маленькой девочкой, она наделала глупостей, которые не могла простить себе сейчас. Ее душа, истерзанная мыслями, металась внутри тела, запечатанная и умирающая.
Взгляд печальных глаз скользнул по девочке, а рука сама потянулась к ней, но Ирэн вовремя опомнилась. Не мать она, не тетя. Никто. Не имела права прикасаться, говорить и уму-разуму учить. У девочки был отец, но так хотелось вмешаться и помочь. Лишь силою воли Ирэн отодвинулась, села поглубже на сиденье и обняла себя руками. Не могла она спокойным взором смотреть на ребенка, что так напоминал ее саму давным-давно.
А девочка все хмурилась, покачиваясь в такт вагону. На шее у нее болтался кулон, маленькое сердечко, синее, как в каком-то старом фильме. Оно еще переливалось так странно, как будто внутри хранилась вода. Хотя, почему бы и нет? Наверное, подарок отца, в цвет его глаз.
– Может быть вкусного обеда желает дитя? – Брам Квал улыбалась в дверях белоснежной улыбкой, которая ничего не выражала. Она просто была, как вселенная, как звезды на небе, как губы на лице. Так была и улыбка. Без эмоций, но взгляд старался поменяться. Глаза немного метались, как будто проводница искала внутри себя что-то очень важное, полезное, но не находила.
– Благодарю, обед не помешает, – ответил мужчина. Пышные усы дрогнули, выдавая улыбку. Добрую, искреннюю, настоящую. Брам Квал с интересом наклонила голову вперед, как будто бы разглядывая изгиб губ и повторила его точь-в-точь. Возможно, это был ее особый ритуал знакомства, Ирэн не знала.
– Я не откажусь от обеда, – вставила она. Еда. Ирэн причмокнула губами, сохранившими остатки влаги. Чай был допит, но его вкус и аромат не покидали. Ирэн даже глаза прикрыла, чтобы удержать приятные ощущения, не отпускать их еще немного. Внутренне она сложила ладони вместе, образуя шар, и спрятала там вкус. Чтобы вернуться к нему потом, попозже, снова лизнуть воздух и вспомнить, каково было ей в то мгновение.
Брам Квал принесла поднос: большой, цвета первого яблока, еще не спелого, но уже подбирающегося к этому этапу. Три тарелки, три наполненных стакана. В каждой внушительные порции всякого разного, чтобы распробовать. В самом центре лежало нечто розовое, такое нежное на вид, беззащитное.
– Что это? – Ирэн смотрела на нечто с любопытством, не испытывая отвращения или страха. Брам Квал улыбнулась, на этот раз более естественно.
– Это наше фирменное. Особый сорт, редчайший. Только в этом вагоне и только для вас, госпожа Ирэн, – проговорила проводница, чеканя каждое слово, как будто лично подбирала их в словаре. – Это маринованная медуза.
Ирэн наклонилась вперед, касаясь пальцем ценного деликатеса.
– Почему только для меня?
Мужчина не проявлял к ней интереса. Лишь однажды удостоил взглядом, сперва тарелку, а потом и ее саму, но не сказал ни слова. Его заботила дочь, которая теперь отказывалась есть.
– У нас существует поверье, что есть определенные гости, кого стоит угощать этим. Тела, чьи души неспокойны, получают шанс сделать вдох и выдох.
Ирэн посмотрела в глаза проводнице, но не увидела никаких намеков. Откуда та могла знать об ее душе, о тех метаниях и боли, неуверенности и сомнениях? Откуда бы она узнала про неспокойное состояние, если только не видела насквозь?
Страшно, глупо, нелепо и непонятно.
Девушка перестала смотреть по сторонам. Отец сумел победить упрямство дочери, соблазнил ее вкусной хрустящей корочкой мяса, приговаривал что-то ласковое и рассказывал о каких-то дальних странах. Там жили только дети и они правильно питались, ели много и вкусно, пили соки и лимонады, жили своей жизнью. Но не было там взрослых, которые бы помогли им. Вот и приходилось детям жить на улице, накрываясь коробкой, чтобы спастись от дождя.
Ирэн слегка поморщилась, как от резкой головной боли. История эта казалась ей знакомой. Настолько, что девушка словно вживую видела эти потрепанные коробки, промокшие от настойчивых капель дождя, сметающих все на своем пути. Ей мерещились сотни и тысячи пар глаз, полных отчаяния, боли, где-то даже надежды. Тихие всхлипы, слабые стоны. Хотелось помочь всем и сразу, но стоило Ирэн сделать хотя бы шаг, как иллюзия рассеивалась.
Она отправила в рот сочно поджаренную картошечку, такой блестящей и хрустящей, с золотящейся от масла корочкой. Мелко-мелко нарезанная зелень, щедро посыпанная сверху, напоминала прощание осени с летом. Словно теплая пора еще пыталась о себе напомнить, но сентябрьская роскошь уже вступила в свои законные права ветреного наследника. Изумрудная пыль казалась лишь жалкой попыткой передать привет.
– Я не хочу это есть! Я не хочу слушать эти глупые истории!
Ирэн подняла глаза, посмотрела на ребенка, который вновь насупился. Ей послышались знакомые нотки. Все в этом купе напоминало о прошлом, как будто специально. Как будто само купе являлось шагом назад, в детство. Девушка помотала головой, попыталась отогнать наваждение. Ей не хотелось туда, не хотелось снова прикасаться к тому, что давно сгинуло в дебрях памяти.
Чувствуя себя чужой в этом мгновении времени, Ирэн хотела уже встать и уйти. Покинуть купе, спрыгнуть с поезда на ходу, чтобы погрузиться в пучину небытия.
Но перехватила взгляд ребенка.
Большие, нет – огромные глаза, наполненные светом и невинностью, не тронутые взрослыми проблемами, не познавшие боли утраты и горечи расставаний. Глаза, как утреннее море, прозрачные и чистые, не омраченные грязью. Девочка, как сам свет во плоти, озаряла собой все вокруг, делая мир ярче и теплее.
И Ирэн осталась, обнимая себя руками.
– Гавань Разбитых Сердец, – объявил ровный голос проводницы. Он разнесся по всем вагонам, напоминая о движении поезда. Они по-прежнему неслись вперед, рассекая время и пространство, дыша каждым вагоном, меняя образы за окном.
Ирэн вышла в коридор, опираясь ладонями на поручень. Холодный, как первый лед, он легонько подрагивал. Словно ему самому было не по себе. Девушка провела подушечками пальцев по металлу, нежно поглаживая. Почувствовала, как дрожь утихла.
Поезд распахнул свои голодные двери, но на перрон никто не вышел. Ирэн видела лишь полупрозрачные силуэты, которые медленно направлялись в их сторону. Внутри каждого алело нечто непонятное, смятое, поломанное.
– Кто это? Что это?
– Разбитые сердца, госпожа Ирэн. Эти души вкусили всю боль разбитого сердца, и не нашли в себе силы двигаться дальше. Они так и не поняли, что на одном человеке свет клином не сошелся, – Брам Квал говорила четко, но без эмоций. Будто выучила простые истины, которыми охотно делилась. – Они не знают, что поломанное сердце можно исцелить.
– А у вас оно разбито? – Ирэн повернула голову в сторону проводницы.
– У меня – нет. Но ваше, госпожа Ирэн, на грани.
Девушка склонила голову набок.
Силуэты приблизились, стали подниматься в поезд, но в другой вагон. Дрожь прошлась по всему составу, давая пассажирам прочувствовать шлейф печали.
– А это кто? – Но проводница уже ушла.
Из поезда вышла девушка. Нет. Это была молодая женщина.
Золотистые волосы развевались на ветру, еще слабом и неуверенном, но с характером погодного хулигана.
Она подняла голову, вскинула глаза и посмотрела на яркое, палящее солнце. Лучи лизнули ее зрачки, обжигая, но женщина не среагировала. Тонкое, хрупкое тело словно начало растворяться, теряться за пределами вагона.
Ирэн прильнула к окну, жадно всматриваясь в незнакомку. Та повернула голову и улыбнулась. Грустно, с болью, с затаенной обидой. Словно именно она, Ирэн, была во всем виновата. Но нет. Они даже не были знакомы. Девушка была уверена, но на одно мгновение ей показалось, будто она видела уже этот взгляд, брошенный через плечо. Может быть давно, очень давно.
– Госпожа Агата покинула поезд! – объявила Брам Квал и прошла по коридору, проверяя купе. Остановилась рядом с Ирэн, вместе с ней смотря на женщину, которая сошла.
