Доминион

– Да, – сказала она. – Сегодня днем в городе я видела кое-что ужасное.

Они сели, и Сара рассказала ему про нападение.

– Эти ребята всего лишь раздавали листовки. Те вспомогательные – просто варвары: избили их до полусмерти, а потом увезли в фургоне. Один старик мне сказал, что их передадут гестапо.

Дэвид смотрел на огонь:

– Разве Ганди не говорил, что мирный протест может подействовать только в том случае, если те, против кого ты протестуешь, способны испытывать стыд?

Сара подняла глаза:

– Они защищались. Вели себя храбро. Насилие, к которому начало прибегать Сопротивление, только усугубляет зло. И правительство набирает все больше и больше вспомогательных. Это замкнутый круг.

Дэвид устремил на нее странный, напряженный взгляд:

– А что еще делать людям? Мы ведь потеряли все: демократию, независимость, свободу.

– Ждать дальше, и только. – Сара горько рассмеялась. – Разве не этим мы занимались последние двенадцать лет? Я к тому, что именно так простой народ всегда переживал тяжелые времена. Гитлер не появился на публике, чтобы встретиться с Бивербруком, да? Своим самым ценным союзником. Может, он действительно умирает?

– Если он умрет, на смену ему придет Гиммлер.

Сара посмотрела на Дэвида. В последнее время он был настроен против режима не меньше ее, и она ожидала, что случай с мальчишками вызовет у него ярость и гнев.

– Все это невыносимо. То, что творится в мире, – промолвил он наконец.

– Ты устал, – сказала она. – Ступай наверх и сними рабочий костюм. Я накрою стол.

Рядом с его тарелкой она положила записку от строителя.

Дэвид сел за стол. Накладывая бараньи котлеты, Сара сказала:

– Пришло сегодня, пока я была в городе. Он может заглянуть на следующей неделе.

Дэвид поглядел на нее через стол:

– Это тебя тоже расстроило? Вместе с избиением мальчишек?

– Немного, да. – Сара замялась. – По-моему, мы не всегда помогаем друг другу так, как могли бы.

– Знаю, – тихо ответил он. – Мне жаль.

Женщина грустно улыбнулась:

– Тяжелые годы выдались, во все отношениях, правда?

– Адски тяжелые.

– У меня еще одно собрание комитета в воскресенье.

– Ты в силах пойти?

– Да. Да, я пойду.

Они смотрели новости, сидя в креслах, на некотором расстоянии друг от друга. Транслировали обращение Бивербрука из Берлина: он стоял на ступенях рейхсканцелярии и весело улыбался репортерам, как всегда, блестящий, словно начищенная пуговица. Звучал резкий голос с канадским выговором:

– Счастлив объявить, господа, что мои переговоры с герром Геббельсом прошли очень успешно. Кроме того, сегодня утром у меня состоялась аудиенция с герром Гитлером. Он передает горячий привет народам Британии и империи. Приближается новая эра военного и экономического сотрудничества с Германией, только оно способно помочь нашей стране в эти трудные времена. Пошлины на торговлю между Британией и Европой будут снижены, что облегчит обмен товарами и посодействует нашей промышленности. Численность английской армии, после внесения поправок в текст Берлинского договора, возрастет на сто тысяч человек, и мы укрепим наши имперские войска. Я привезу ключи к процветанию и развитию нашей страны и империи. Спасибо.

Дэвид невесело рассмеялся.

– Раз немцы разрешают нам расширить торговлю с Европой и набрать больше солдат, они хотят получить что-то взамен. Будет сделка. Предполагаю, это означает заказы для нашей оборонной промышленности – немцы давно уже хотят задействовать ее в войне с Россией.

– О боже! – Сара тряхнула головой. – Вспомни, как в тридцатые годы люди потешались над Мосли и его марширующими чернорубашечниками. Мы думали, что англичане не могут стать фашистами или пособниками фашистов. А они могут. Как, наверное, любой – при соответствующих обстоятельствах.

– Знаю.

По телевизору показывали, как в Норвегии валят гигантскую ель, ежегодный дар Британии, – через несколько недель дерево воздвигнут на Трафальгарской площади. Когда могучий ствол рухнул, взметая облачка снега, премьер-министр Квислинг захлопал в ладоши. Сара знала, что вид этого человека пробудит в Дэвиде воспоминания о норвежской кампании 1940 года.

– Мне завтра утром нужно на работу, – сказал он. – Это всего лишь встреча. Скука. К обеду буду дома.

– Хорошо, – со вздохом сказала Сара.

– Я устал. Пойду в постель, – продолжил Дэвид. – Но это не значит, что ты должна укладываться. Побудь внизу, если хочешь.

Поздним утром в субботу, возвращаясь после встречи с Джексоном, Дэвид испытывал тяжелое, гнетущее чувство. Саре не следовало знать о звонке Фрэнка, а что касается воскресной поездки в Бирмингем, то она должна была думать, что муж отправился в другое место.

В Нортгемптоне у Дэвида жил двоюродный дедушка, помогавший его родителям, когда те только перебрались в Англию. Он владел небольшой строительной компанией; теперь это был старик восьмидесяти с лишним лет, бездетный вдовец. Отец просил Дэвида приглядывать за дядей Тедом, и Дэвид навещал старого ирландца пару раз в год, как правило в одиночку – дядя славился своей раздражительностью. Дэвид придумал легенду: Тед упал и угодил в больницу. Фрэнк, по словам Джексона, собирался звонить в субботу между четырьмя и пятью вечера, и это нужно было представить как звонок дяди.

– Как мне помешать Саре взять трубку? – спросил Дэвид у Джексона. – Телефон стоит в спальне, а что мне там делать в четыре часа в субботу?

– Недомогание, – предложил тот. – Но не такое, которое помешает отправиться в поездку на следующий день.