Зима в Мадриде

Она посмотрела ему в глаза:

– Сомневаюсь, что из этого у вас получится материал.

– Пользуюсь любой возможностью помочь собрату-англичанину, – пожал плечами Маркби.

Он улыбнулся милой, до странности невинной улыбкой, хотя, конечно, вовсе не был невинен.

«Если он найдет Берни и эта история всплывет, для меня здесь все закончится», – подумала Барбара.

Она вдруг с изумлением поняла, что, если бы Берни оказался жив, остальное потеряло бы для нее всякое значение.

Барбара встала с постели и надела шелковый халат, который Сэнди подарил ей на прошлое Рождество. Она открыла окно; день снова был жаркий, сад весь в ярких цветах. Странно было думать, что через шесть недель наступит зима с туманами и заморозками.

Наткнувшись на стул, Барбара выругалась и достала из ящика туалетного столика очки. Посмотрелась в зеркало. Сэнди просил, чтобы она по возможности обходилась без них и запомнила, где что расположено в доме, чтобы не натыкаться на разные вещи.

– Было бы здорово, дорогая, – сказал он, – если бы ты уверенно здесь ходила, встречала гостей и никто не знал бы, что ты немного близорука.

Сэнди раздул из ее очков целую историю, он ненавидел, когда она их надевала, и хотя Барбара их тоже терпеть не могла, но носила, когда оставалась одна. Они были ей необходимы.

– Вот проклятье! – бормотала она, снимая бигуди и расчесывая густые рыжие, струящиеся волнами локоны.

Парикмахер оказался настоящим мастером, теперь ее волосы всегда лежали отлично. Барбара тщательно накрасилась: наложила тени, которые подчеркивали ее ясные зеленые глаза, припудрилась, чтобы выделить скулы. Всему этому ее научил Сэнди.

– Ты сама можешь решать, как тебе выглядеть, – сказал он. – Пусть люди видят тебя такой, какой ты хочешь им показаться. Если, конечно, хочешь.

Она с неохотой доверялась ему, но он не отступался и был прав: впервые в жизни Барбара, очень робко, подвергла сомнению свою убежденность в том, что она некрасива. Даже с Берни она с трудом понимала, что он в ней находил, несмотря на его бесконечные любовные заверения. На глаза навернулись слезы. Она быстро сморгнула их. Сегодня нужно быть сильной, с ясной головой.

Встреча с посланцем Маркби была назначена на вечер. Барбара собиралась сперва пойти в Прадо; ей невыносима была мысль о том, что придется сидеть весь день дома и ждать. Она надела лучшее выходное платье – белое с розами. В дверь постучали, и явилась Пилар. У девушки было круглое угрюмое лицо и кудрявые черные волосы, упрямо выбивавшиеся из-под шапочки горничной. Барбара обратилась к ней по-испански:

– Пилар, приготовь, пожалуйста, завтрак. Сегодня посытнее: тост, апельсиновый сок и яйца, будь добра.

– Сока нет, сеньора, вчера в магазинах его не было.

– Ничего. Попроси приходящую работницу позже за ним сходить. Сделаешь?

Девушка ушла. Барбаре хотелось, чтобы она хотя бы иногда улыбалась. Но вероятно, Пилар потеряла родных во время Гражданской войны, как почти все здесь. Барбара подумала, что иногда улавливает слабую нотку презрения в голосе Пилар, когда та называет ее «сеньора», будто знает, что они с Сэнди не по-настоящему женаты. Она уверяла себя, что это игра воображения. Ей никогда еще не приходилось иметь дела со слугами, и, впервые оказавшись в этом доме, Барбара ощущала неловкость в присутствии Пилар, нервничала и заискивала перед ней. Сэнди сказал, что ей нужно отдавать распоряжения ясно и четко, сохранять дистанцию. «Им самим так больше нравится, любимая». Барбара помнила, как Мария Эрейра говорила ей: «Никогда не доверяй слугам: они все из крестьян и половина – красные». При этом сама Мария была женщина добрая, работала волонтером со стариками при церкви.

Прикурив еще одну сигарету, Барбара спустилась к завтраку и своим хлопьям, которые Сэнди каким-то чудом раздобыл в полуголодном Мадриде.

Когда в 1936 году в Испании разразилась Гражданская война, Барбара уже три года работала в женевском штабе Красного Креста в отделе перемещенных лиц – разыскивала пропавших в Восточной Европе членов разделенных во время Первой мировой семей. Она сопоставляла имена и данные, писала письма в министерства внутренних дел от Риги до Будапешта. Ей удалось свести достаточно много людей, чтобы считать свой труд не напрасным. Даже в тех случаях, когда выяснялось, что пропавшие без вести погибли. По крайней мере, родственники узнавали об этом.

Сперва Барбара с большим энтузиазмом отнеслась к новой работе, это была серьезная перемена, ведь свою карьеру она начала медсестрой в Бирмингеме, а на это место попала благодаря тому, что несколько лет сотрудничала с британским Красным Крестом. Однако через четыре года ей наскучило заниматься пропавшими без вести. Барбаре было двадцать шесть, скоро тридцать, она начала опасаться, что превратится в окаменелость среди своих папок с делами и вялой скуки Швейцарии, а потому пошла на собеседование с каким-то швейцарским чиновником в аккуратный кабинет с видом на спокойное голубое озеро.

– В Испании плохо, – сказал он ей. – Тысячи людей оказались по разные стороны фронта и разлучены со своими родными. Мы отправляем туда медицинские средства и пытаемся организовывать обмены. Но война идет жестокая. Русские и немцы постепенно вовлекаются в нее.

Чиновник посмотрел на Барбару усталыми глазами поверх очков с полукруглыми стеклами. Все надежды девятнадцатого года, что Первая мировая действительно покончит с войнами навсегда, рассыпались. Сначала Муссолини в Абиссинии, теперь вот это.

– Я хотела бы отправиться туда, сэр, – твердо заявила Барбара.

Она приехала в невыносимо жаркий Мадрид в сентябре 1936-го. Войска Франко надвигались с юга. Колониальная армия марокканцев, которую немцы самолетами перебросили через Гибралтар, стояла в семидесяти милях от города, а сам он был полон беженцев. Обтрепанные люди из pueblos[21 - Деревни (исп.).] целыми семьями с потерянным видом брели по улицам и тащили огромные тюки со своим скарбом или жались друг к другу на ослиных повозках. Теперь Барбара своими глазами увидела хаос войны. Ей никогда не забыть старика с вытаращенными от ужаса глазами, который прошел мимо нее в тот самый первый день, неся с собой все, что у него осталось: закинутый на плечо грязный матрас и канарейку в деревянной клетке. Он стал для нее символом всех беженцев, лишенных крова, затянутых в круговерть войны.

Красные милиционеры – обычные мадридцы – проезжали на грохочущих грузовиках и автобусах в сторону фронта, военной формой им служили рабочие комбинезоны и красные шейные платки. Сидя в кузовах машин, они потрясали своим очень старым с виду оружием и выкрикивали лозунг республиканцев «?No pasarаn!». Сердце Барбары, верившей в мир превыше всего, обливалось слезами за них всех. И за себя тоже, потому что ей было страшно: ее пугали хаос, истории об ужасной жестокости обеих сторон, фашистские самолеты, которые стали появляться в небе, отчего люди застывали на месте и запрокидывали голову, а иногда бежали в метро, ища укрытия. Однажды она видела, как падали бомбы, после чего всю западную часть города заволокло дымом. Европа много лет страшилась бомбардировок городов, теперь они стали реальностью.

Миссия Красного Креста базировалась в небольшом офисе в центре. Это был оазис здравомыслия, где полдюжины мужчин и женщин, в большинстве швейцарцы, тяжело трудились – распределяли медикаменты и возвращали детей в семьи беженцев. Хотя Барбара не говорила по-испански, ее французский был достаточно хорош, и ее понимали, это облегчало работу.

– Нам нужна помощь в пересылке беженцев, – сказал ей на второй день директор, господин Дюмерже. – Сотни детей разлучены со своими семьями. Есть целая группа малышей из Бургоса, они были в летнем лагере в Гвадарраме. Мы хотим поменять их на детей из Мадрида, застрявших в Севилье.

Директор, молодой человек с усталым круглым лицом, тоже был швейцарцем, спокойным и серьезным, как все они. Барбара понимала, что паникует, и это на нее не похоже. В Бирмингеме все говорили: «Барб – наша надежда и опора». Нужно было собраться. Она откинула со лба непослушную прядь кудрявых рыжих волос и ответила:

– Конечно. Чем мне заняться?

Днем она отправилась проведать детей, которых временно поселили в монастыре, и собрать у них нужные сведения. С ней пошла Моник, переводчица, невысокая миловидная женщина в опрятном платье и свежевыглаженной блузке. Они миновали Пуэрта-дель-Соль, где висели плакаты с портретами президента Асаньи, Ленина и Сталина. Моник кивнула на Сталина и сказала:

– Вот как оно теперь. Только Россия подаст Республике руку. Да поможет им Бог!

Из громкоговорителей на площади то громче, то тише звучал женский голос, перебиваемый писком динамиков. Барбара поинтересовалась, о чем идет речь.

– Это Долорес Ибаррури. Пассионария. Она говорит домохозяйкам: если придут фашисты, вскипятите оливковое масло и лейте его с балконов им на голову.

Барбару передернуло.

– Неужели ни одна из сторон не понимает, что скоро они все разрушат?

– Теперь уже слишком поздно для прозрений, – тяжело вздохнув, ответила Моник.

Они вошли в монастырь через крепкие деревянные ворота в высокой стене, построенной для защиты сестер от окружающего мира. Ворота были открыты, а на другой стороне маленького двора у дверей нес стражу милиционер с винтовкой на плече. Здание сожгли, окна стояли без стекол, по стенам ползли черные полосы сажи. В воздухе висел тяжелый запах пожарища.

Барбара остановилась во дворе:

– Что здесь случилось? Я думала, дети с монахинями…

– Все монахини убежали. И священники тоже. Кто успел. Большинство церквей и монастырей сожгли в июле. – Моник пристально вгляделась в Барбару. – Вы католичка?

– Нет, нет, вообще-то. Просто это слегка шокирует.

– В дальней части все не так плохо. У монахинь тут был госпиталь, остались кровати.

Холл при входе пострадал от огня и вандалов, на полу валялись листы, вырванные из католических требников, и осколки разбитых статуй.

– Какой ужас, должно быть, пережили монахини, – сказала Барбара. – Жили здесь в уединении, и вдруг к ним врывается толпа, крушит все и сжигает.

– Церковь поддерживает националистов, – пожала плечами Моник. – Они столетиями жили за счет простых людей. Когда-то все то же происходило во Франции.

Моник прошла вперед по узкому гулкому коридору и открыла дверь. За ней оказалась больничная палата примерно с двадцатью койками. Стены были голые, светлые пятна в форме крестов указывали, где раньше висели распятия. На кроватях сидели около тридцати десятилетних детей, грязных и перепуганных. Высокая женщина в сестринском халате торопливо направилась к двум посетительницам:

– Ах, Моник, вы пришли. Есть какие-нибудь новости, как отправить детей по домам?

– Пока нет, Анна. Мы их опросим, потом пойдем в министерство. Врач был?