Седьмая чаша

– Мне сейчас очень нужна добрая компания.

Она отошла, налила в кружки пива из кувшина, стоявшего в кухонном шкафу, принесла их к столу и села на стул, стоявший напротив меня.

– Доктор Малтон сумел помочь вашему другу?

Я сделал глоток пива, оказавшегося, к моему удивлению, приятно крепким.

– Да. Мой друг вдруг стал без видимых причин часто терять сознание и решил, что у него приключилась падучая, но, как оказалось, у него какие-то нелады с ногами.

Тамазин улыбнулась – тепло, как в старые добрые времена.

– Представляю, какое облегчение он испытал!

– Это точно. Сейчас, небось, пляшет от радости, невзирая на неправильные ноги.

– Доктор Малтон – хороший человек. Ведь это он спас вас, когда позапрошлой зимой вы заболели лихорадкой.

– Да, я обязан ему жизнью.

– А вот моему бедному маленькому Джорджи он помочь не сумел.

– Я знаю.

Она смотрела на пустое место у дальней стены.

– Он родился мертвым, мертвым лежал в своей маленькой колыбельке, которую мы сделали сами и поставили вон там. – Женщина перевела на меня глаза, полные боли. – Потом я не хотела, чтобы Джек убирал колыбельку. Мне казалось, пока она здесь, какая-то частица Джорджи тоже остается с нами. Но ему было невыносимо любое напоминание об этой потере.

– Приношу извинения за то, что я не пришел повидать вас после этой трагедии, Тамазин. Я собирался, но Джек сказал, что вам лучше побыть наедине друг с другом.

– Я была сама не своя. Джек не хотел, чтобы вы видели меня такой. А вы? Как ваше здоровье, сэр?

– Весьма удовлетворительно, – улыбнулся я. – Много работаю и процветаю, в том числе и благодаря вашему Джеку.

– Он просто восхищается вами, сэр. Все время рассказывает о том, как мастер Шардлейк выиграл то или иное дело, «обнаружив новые доказательства и опрокинув все бастионы противника».

– Правда? – Я рассмеялся. – Мне действительно кажется, что иногда он смотрит на меня как на полководца.

– Так и есть, сэр.

– Да…

Я улыбнулся женщине. Кода мы впервые познакомились два года назад во время большого королевского путешествия в Йорк, уверенная в себе, полная жизни Тамазин поначалу вызывала у меня некоторые подозрения, но по, мере того как мы сообща преодолевали опасности, я проникся к ней поистине отцовской привязанностью. Глядя на уставшую домохозяйку, сидевшую напротив, я думал: куда девалось все это?

Эти мысли, видимо, невольно отразились на лице, потому что губы Тамазин задрожали, а по щекам скатились две крупные слезы. Она опустила голову.

– Тамазин, – проговорил я, приподнявшись на стуле, – ну зачем вы это?

– Простите, сэр.

– Ну же! По сравнению с тем, через что нам пришлось пройти в Йоркшире, несколько слезинок – ничто. Расскажите мне, что вас тревожит?

Она, захлебываясь, вздохнула, вытерла глаза рукавом и повернула ко мне заплаканное лицо.

– Все началось со смертью ребенка, – тихо заговорила она. – Для Джека она стала таким же потрясением, как для меня. Говорят, когда умирает ребенок, сердце матери каменеет, но у Джека оно окаменело тоже. О, он так зол!

– На вас?

– На всех. На самого Бога. Он считает, что Всевышний поступил жестоко, забрав у него ребенка. Он и раньше не особенно часто ходил в церковь, а теперь и вовсе носу туда не кажет. Завтра Пасха, но он не пойдет ни на литургию, ни на исповедь.

– А вы пойдете?

– Да, хотя… Я чувствую, будто из меня тоже выдавили веру. Но вы же меня знаете, – добавила она с оттенком своего прежнего юмора. – Я предпочитаю находиться на той стороне, где и власть.

– В наши дни это очень осмотрительно.

– По словам Джека, я хожу в церковь лишь для того, чтобы похвастаться своими лучшими нарядами. – Она посмотрела на свой фартук. – Что ж, в этом есть доля правды. После того как целую неделю носишь вот это, хочется хоть изредка приодеться во что-нибудь нарядное. Но я опасаюсь, что, если Джек и дальше будет упрямо отказываться посещать церковь, это привлечет внимание, поползут слухи, церковные старосты начнут задавать вопросы, и в итоге он окажется в беде. Тем более что всем известно: в его жилах течет иудейская кровь. – Тамазин скорбно сложила губы, помолчала и добавила: – Он мечтал о том, что его род продолжится через нашего ребенка, и все время говорит об этом, когда напьется.

– Он часто пьет?

Я вспомнил, каким потрепанным выглядел мой помощник сегодня утром.

– Все чаще. Уходит со своими старыми приятелями и иногда пропадает ночами. Вот и сейчас где-то шляется. И я думаю, что он водит шашни с другими женщинами.

– С кем? – ошеломленно спросил я.

– Не знаю. Наверное, с соседками. Вам же известно, что за публика здесь обитает.

– Вы в этом уверены?

Она посмотрела мне прямо в глаза:

– Да. Запах, который исходит от него иногда по утрам, не оставляет места для сомнений.

– Нет ли признаков того, что через какое-то время у вас может появиться… другой ребенок?

– Нет. Наверное, я, как старая королева Кэтрин Арагонская, не способна производить на свет здоровое потомство.

– Ну-ну, зачем вы так! Ведь со времени смерти вашего первенца прошло – сколько? – всего полгода. Разве это срок, Тамазин?

– Этого хватило, чтобы Джек отвернулся от меня. Иногда в пьяном виде он начинает сетовать на то, что я, дескать, подавила его, превратила в домашнее существо. – Она обвела взглядом свое убогое жилище. – Как будто здесь можно хоть кого-то превратить в домашнее существо!

– Иногда Джек бывает невыносим, даже жесток.

– Что ж, он хотя бы не бьет меня. А ведь многие мужья поколачивают своих жен.

– Тамазин…

– О, протрезвев, он извиняется, он снова полон любви, называет меня цыпочкой, говорит, что не хотел меня обидеть, а все злые слова произносил лишь от злости на то, что Бог забрал у него сына. В этом я с ним согласна. Почему Господь поступает столь жестоко? – спросила женщина с внезапно вспыхнувшей в голосе злостью.