Праведный палач

Испокон веков палачей было принято считать черствыми, циничными, малоприятными людьми, которых не то что в дом пускать зазорно, а даже руку пожать - все равно что порчу навести. Человек в черном капюшоне, со здоровенным топором или мечом за спиной, зубами цвета серы и гноящимися деснами; его руки обязательно мозолисты, а за пазухой наверняка припрятан тесак или хлыст, чтобы чуть что сразу наказать провинившегося. Страшный, жуткий человек. Чтобы было нагляднее, вспомните "Узника Азкабана" и того отвратительного палача, который пришел убивать Клювокрыла. Да, самое то. Но насколько такое представление о палачах верно и согласуется ли оно с тем, что было на самом деле?

Мы смотрим на карикатурного палача в капюшоне — героя поп-культуры — с тем же снисходительным любопытством, с которым наблюдают за игрой детей взрослые, уверенные в собственном интеллектуальном превосходстве и умудренности.Как-то раз американский историк Джоэл Харрингтон гулял по старинному немецкому городу Нюрнберг, выпил пива, съел порцию нюрнбергских колбасок с квашеной капустой и довольный пошел по книжным магазинам. В одном из них он наткнулся на ветхое издание дневника Майстера Франца Шмидта, местного палача, чья профессиональная деятельность началась в далеком шестнадцатом столетии и закончилась в начале семнадцатого. В дневнике были перечислены все казни, что довелось исполнить Францу, краткие описания преступлений, за которые был вынесен приговор, и порой словесные портреты негодяев, особенно запомнившихся палачу. Никаких личных мыслей и стенаний о своей печальной судьбе в записях не было - строго-профессиональный документ мастера своего дела. Однако Джоэл решил капнуть чуть глубже и обнаружил в архивах письмо Франца Шмидта императору Фердинанду II с просьбой о восстановлении доброго имени палача и его семьи. В своей молебной записке Франц поведал о своей непростой истории и о том, как пришел к постылому ремеслу. Оказалось, что отец Франца Генрих стал палачом не по своему желанию, а по воле жестокой судьбы, которая навлекла позор на целые поколения Шмидтов. Когда-то палача могли выбрать непосредственно на месте, перед плахой, - местному управленцу достаточно было указать перстом на человека из толпы и тому приходилось приводить приговор в исполнение. В миг на Генриха, честного купца средней руки, обрушилось ярмо непомерной тяжести - роль палача в предстоящей казни, которую ему пришлось исполнять до конца своих дней. Драматичная история потомственных палачей Шмидтов вдохновила Харрингтона на изучение социальной роли и положения палачей в позднем Средневековье и первых столетиях Нового времени. "Праведный палач" Харрингтона - не хроника жизни одного человека, а крупное исследование о цехе палачей, о всевозможных сложностях этой непростой профессии, об эволюции судебной системы и о лицемерном отношении богобоязненного общества к смертной казни.

Должность палача - это всеобхатывающая пожизненная роль, требующая постоянного самоанализа и бдительности.Немногие сейчас знают, что палачи до семнадцатого столетия были нерукопожатными отщепенцами, людьми, которым закрыт вход в церковь и увеселительные заведения. Их детей отказывались крестить, за них не выдавали дочерей, а в возможности получения гражданства им было строго-настрого отказано. Более того, даже внуки палачей не могли получить достойного образования и доверия общества. Харрингтон описывает, с каким трудом внучке Шмидта приходилось выходить замуж и на какое враждебное отношение обрек себя ее будущий супруг, который не имел ровно никаких отношений с преступным миром. Неудивительно, что Шмидты всю жизнь стремились обелить фамилию и на примере своей честной жизни, и безукоризненной работы показать, что они ничем не хуже остальных ремесленников и достойны тех же прав, что и другие уважаемые граждане. Франц понимал, что будущее семьи в первую очередь зависит от его репутации, ведь только самым чистым резюме он мог побороть гнусные стереотипы и дать шанс своим родственникам стать полноправными членами германского общества. Майстер Франц полностью отказался от алкоголя, блуда, был прилежным прихожанином лютеранской церкви, не водился со всяким сбродом и сомнительными личностями. К тому же Франц был еще и умелым лекарем-самоучкой и по его личному утверждению принял около 15 000 пациентов за 50 лет. Биография Шмидта действительно достойна ознакомления и является еще одним ярким примером колоссальной целеустремленности и непримиримой борьбы с вековыми предрассудками.

Коллективные предрассудки всегда отмирают медленно, особенно в сообществах, экономическое положение которых ухудшается, а социальный статус нестабилен.Ремесло палача Харрингтон описывает весьма подробно: регулярно приводит примеры исполнения различных наказаний, цитирует подробности из дневника самого Шмидта, а также демонстрирует множество иллюстраций, благодаря которым читатель может лучше понять, как на самом деле проводились казни и публичные наказания в 16-м веке. Что важно - Харрингтон не придумывает и не перевирает факты. "Праведный палач" - это качественное историческое исследование со множеством ссылок на достоверные источники информации, в которых не приходится сомневаться. Со своей задачей как историк Харрингтон справился на ура. И все же есть одно "но", которое смущало меня на протяжении всего повествования. В своем дневнике Шмидт ни разу не высказывает свое мнение о преступниках и их деяниях, не морализирует и не рассуждает о том, что такое хорошо и что такое плохо. За него это делает Харрингтон, который, основываясь на частоте упоминаниях избранных слов делает вывод о нравственных качествах Майстера Шмидта: раз слово "милосердие" он упомянул на десять раз больше, чем слово "бог" и на тридцать больше "справедливости", то мы можем с полной уверенностью утверждать, что Франц был милосердным человеком, который готов был всех понять и простить. Если дело о мошенничестве или воровстве Шмидт описывает на пару предложений больше, чем о разбойном нападении или изнасиловании, то это обязательно следствие большего интереса к такого рода преступлениям, говорит о личной неприязни к мошенникам и ворам, а не о минутной лени или нежелании вдаваться в подробности не самых приятных для адекватного человека преступлений. Как вы уже могли понять, большинство выводов Харрингтона о натуре Франца Шмидта, о его взглядах на преступность и смертную казнь - притянуты за уши. Американец основывается на обрывках информации, склеивает их своими догадками и выдает за чистую монету весьма спорные утверждения о характере и внутреннем мире палача. Скажем так, Харрингтон-историк меня заинтересовал и порадовал, Харрингтон-герменевт - разочаровал и вынудил читать треть книги по диагонали. 

Сам Франц никак не комментирует свою первую казнь утоплением, которую он совершил над молодой служанкой из Лерберга, осужденной за детоубийство в 1578 году. Однако он необычайно словоохотлив и даже хвастлив два года спустя, когда вместе с тюремными капелланами добивается отмены этой формы казни в Нюрнберге, ставшей правовым прецедентом, постепенно распространившемся по всей империи.Что по итогу? "Праведный палач. Жизнь, смерть, честь и позор в XVI веке" получился вполне себе неплохим научно-популярными (чуть больше популярным, чем научным) текстом о непростых судьбах палачей, сегрегации по профессиональной принадлежности и эволюции судебной системы в шестнадцатом и семнадцатом веках. Это любопытный роман, его интересно почитать на досуге, приобрести пару-тройку новых знаний о темных веках и рассеять некоторые предрассудки, укоренившиеся в сознании благодаря поп-культуре. Однако все рассуждения о праведности Франца Шмидта, о его моральных и нравственных устоях - яйца выеденного не стоят, а на них базируется добрая половина книги. Читать или нет - решать вам, но мою рекомендацию книга получает с большой натяжкой.

Эта книга сломала мои стереотипы по отношению к палачам Средневековья. И не только мои. Представления о казнях в нас сформированы поп культурой, которая уже почти двести лет демонстрирует нам настолько искаженую картину, что в ней мало что осталось от реальности.Книга "Праведный палач" - удивительная и потрясающая. До нас дошли записи о казнях одного нюрнбергского палача Франца Шмидта. Автор книги, рассказывая частную историю палача, сведения о которой находил с большим трудом, раскрывает перед нами панораму средневековой жизни Германии, в особенности быт и деятельность людей с такой тяжёлой профессией, которая обрекает семьи палачей на жизнь изгоев. Эта профессия не для слабых духом людей, которые могут не выдержать тяжести работы - многие палачи сами оказываются на месте казни в качестве приговорённых к смерти. Но для человека сильного духом, профессия палач - это служба обществу, это ответственная, тяжёлая и страшная работа. Как не повредиться умом, когда твоими руками реализуются сотни пыток и казней, причем иногда особо жестокие, например колесование? Праведный палач должен быть провидцем и знать, как и у кого нужно выбивать признание, а за кого заступиться перед судом. Должен знать, как вылечить раны - не только физические, но и душевные. Палач - не священник, но для него особенно важно покаяние. Ведь тогда ему легче будет привести в исполнение тяжёлый приговор. Палач - не жестокий убийца, а "чистильщик", который вынужден выполнять грязную работу в темное время - "золотую эпоху палачей". Он хороший палач, но свою профессию он не выбирал и мечтает лишь о том, чтобы его дети были освобождены от его участи и смогли реализоваться в другой сфере.Я под огромным впечатлением от книги. Она прекрасна, не смотря на то, что она про смерть, про боль и несбывшиеся мечты. Но при этом она и жизнеутверждающая, это книга о человеколюбии, о вере и силе духа.Одна из лучших книг, прочитанных мною в этом году.

Если вы такой же любитель исторической прозы, как и я, то не спешите браться за «Праведного палача». Да, книга в самом деле достойная, и проделанная автором работа просто поражает, но стоит взвесить все за и против, прежде чем отправиться в удивительный и завораживающий мир средневековой Германии.Вся соль тут вот в чем: рассчитывая прочитать добротный исторический роман, вы, несомненно, разочаруетесь с первых же страниц «Палача». Потому что это отнюдь не художественное произведение, а скорее его можно отнести к жанру научно-популярной литературы. Историческое исследование – вот, пожалуй, какой термин самым достоверным образом отражает суть творения Джоэла Харрингтона.И пусть во время чтения я чувствовала себя отчасти обманутой в своих ожиданиях, я не могу не восхититься работой писателя. Какой колоссальный труд был затрачен на её создание, чтобы собрать воедино все кусочки паззла и представить на суд читателя полноценную картину жизни и быта той давно ушедшей эпохи!Джоэл Харрингтон изучил не только непосредственно сам первоисточник – дневник Нюрнбергского плача Майстера Франца, но и все городские хроники того времени, сопоставляя их между собой, чтобы наиболее полно и приближенно к реальности воссоздать дух и колорит средневековой Германии без искажения реальных фактов.Писатель рассказывает нам об особенностях административно-территориального устройства страны, о законодательной базе, традициях и обычаях, о социальных классах, быте людей, их нравах и видении мира, о тогдашних взглядах на мораль, нравственность и справедливость. Получилось на редкость масштабное и многослойное изображение Германии XVI века.Отношение к палачам во все времена и во всех государствах было крайне неоднозначное. Их боялись, их избегали, они и их семьи были буквально изгнаны из социума: их не допускали в пивные, на танцы, ярмарки, праздники, не звали в гости и не приходили в гости к ним. Что-то вроде касты неприкасаемых в Индии. Считалось ничем не поправимым позором просто перекинуться парой слов с палачом или членом его семьи прилюдно – человек, осмелившийся на такой смелый шаг, становился отшельником, как и сам палач.Германия не была в этом плане исключением – на долю Майстера Франца, чей отец из вполне респектабельного и благопристойного горожанина по мимолетной прихоти правителя превратившийся во всеми презираемого и внушающего страх душегуба, пришлось немало унижений и тягот в связи со своей профессией.Но личные качества Майстера Франца, такие как порядочность, исполнительность, безупречная трудовая дисциплина, отсутствие пагубных привычек, в итоге взяли вверх над вековыми предрассудками и сумели обеспечить ему и его семье устойчивое финансовое положение, уважительное отношение со стороны руководства и граждан и возможность обширной врачебной практики среди населения, доверявшего целительным способностям палача. В итоге статус палача впервые обрел относительную социальную устойчивость, и его трудовая деятельность утратила значительную часть ореола презрения и стыда.В дневниковых записях Майстера Франца, несмотря на максимально обезличенную манеру письма, можно проследить отношение палача к своим жертвам и вершимому им правосудию, на что и обращает внимание читателей Харрингтон. Складывается впечатление, что палач черпает силы для совершения своих обременительных кровавых обязанностей в мыслях о возмездии и восстановлении справедливости.Но в те времена судебное наказание преследовало еще одну важную цель – укрепить тем самым государственную власть, заставив людей бояться нарушать закон. Именно поэтому казни и телесные наказания носили публичный характер – чтобы другим неповадно было.Интересно, что многие юридические и социальные нормы тех времен находят отражение и в наши дни. Так, например, предумышленность преступления служила и продолжает служить отягчающим обстоятельством для обвиняемого. У Майстера Франца наиболее возмущение вызывали именно те преступники, которые на трезвую и холодную голову вели подготовку к будущему убийству. Зато к обычной поножовщине после распития спиртного и власть, и общество относились более снисходительно в отличие от современной системы правосудия.Самым поразительным для меня различием стало (после способов совершения казни, разумеется) отношение к ворам-рецидивистам. Даже кража такой безделицы как банка мёда могла оказаться роковой для незадачливого вора, пойманного за кражей энное число раз. «Как общество может повесить человека за кражу меда?» – спрашиваем мы. «Зачем человек постоянно рискует быть повешенным, воруя мед?» – удивляется Франц.
Конечно же, самыми шокирующими для читателя будут описания пыток и способов смертной казни. Просто в голове не укладывается возможность легитимного истязания человека и умерщвления самыми изощренными способами. Радует, что во времена Франца становится выраженной тенденция к гуманизму – среди назначенных судом методов казни преобладали повешение и обезглавливание мечом (что гораздо выглядит всё-таки чуточку более человечно на фоне сожжения заживо или четвертования). Кстати, именно меч считался самым достойным способом встретить смерть – многие приговоренные к смерти молили о замене наказание обезглавливанием.Кстати говоря, приводить в исполнение назначенные судом наказания и казни не было столь простым делом: для этой должности назначался даже особый экзамен «включающий не только письменную, но и практическую часть, призванную определить, умеет ли заявитель пытать, не ломая костей, сжигать трупы так, чтобы оставался лишь пепел, и насколько мастерски он владеет приспособлениями для допроса и казни».Довольно иронично в этом плане звучит термин «хорошая смерть», не раз употребленный писателем на страницах книги. По меркам XVI века таковой смертью считалось раскаяние, признание вины и обязательное религиозное искупление, а в конце – достойное поведение на самой казни. Казнь же считалась хорошей, если голова была отрублена с первого раза, приговоренные к утоплению не всплыли, а те, кому было положено сгореть заживо, умерщвлялись перед костром, дабы не слишком смущать своими криками публику. Вот такие вот средневековые представления о том, «что такое хорошо, а что такое плохо».Автор и сам не раз иронизирует по поводу варварских представлений о законности и справедливости немецкого общества того времени.Разумеется, если бы все жители Нюрнберга были и впрямь столь честны, городу вряд ли бы понадобились услуги нового палача.– вот пример одного из таких остроумных замечаний писателя.Харрингтон определенно знает толк в написании исторических исследований – в процессе чтения у тебя не возникает ощущения, будто читаешь какой-то учебник истории. Нет, всё максимально ёмко, лаконично, с минимумом архаизмов и непонятных слов, и что самое главное – интересно.Но чего мне не хватило, так это личности самого автора личного дневника – того самого нюрнбергского палача. Знаю, что писатель ставил своей целью изобразить целую эпоху, а не самого Майстера Франца, поэтому обошелся без средств художественной выразительности и додуманных им самим внутренних монологов героя. А ведь это как раз то, чего так ждет читатель – узнать побольше о самом главном герое, о том, кто своим примером доказал правдивость утверждения, чтоСудьба творится человеком, а не наследуется им.Но, несмотря на этот существенный для меня минус, оценить работу писателя меньше чем на пять баллов не могу. Прекрасная и талантливая исследовательская работа.

Под обложкой с катахрезным названием и заманухой про палача скрывается очень познавательная книга, отлично рассказывающая о средневековой немецкой бытовухе, о том, как жили-тужили в шестнадцатом веке, что думали и как боролись с судьбой.Профессор германистики в Университете Вандербильдта Джоэл Харрингтон на довольно скудном материале, комбинируя дневник нюрнбергского палача Франца Шмидта с другими источниками, умудрился провести довольно убедительную и детальную реконструкцию жизни горожанина в южной Германии в эпоху Тридцатилетней войны.Автор концентрируется на палаче, его окружении и деятельности, но понятно, что существовал-то он не в вакууме, так что попутно книга захватывает и другие темы - особенности понятия чести и позора в Средние века, межсословные отношения, преступность, легальные реформы и изменение правового сознания горожан.Вторая часть подзаголовка фактически является стержнем, на который автор нанизывает свой рассказ - как и Нэнси Коллманн в Соединенных честью он показательно демонстрирует, что честь и позор в средние века были основой существования любого человека, так что Харрингтон вслед за своим героем уделяет институту репутации немало времени. Кроме того, историк показывает, как в течение жизни одного человека сильно изменились право, традиции и мировоззрение как элиты, так и рядовых горожан - для книги весьма важна тема текучести средневековья, постепенных изменений, иногда заметных, иногда нет, позволивших герою сделать то, что не удалось его отцу и многим другим палачам - снять с себя профессиональную стигму и стать уважаемым членом общества. Лично для меня многое было в новинку - и то, что палачи были также и лекарями (вполне логично, если так подумать), и то, что голову рубили сидящим и стоящим жертвам, и что у немецких женщин в средние века, оказывается, также как и в России, фамилии отличались от мужских особыми окончаниям, а особенно медицинский каннибализм - тут у меня вообще глаза на лоб полезли.Книга хорошо написана (и переведена) и отлично структурирована, легко читается, автор выбрал для книги идеальный стиль, не заигрывает с читателем, не юморит, объясняет сложные моменты на пальцах, но при этом не упрощает тяжелые и комплексные аспекты. На средневековые события и явления смотрит одновременно и как наш современник, и как историк - в общем, нашел идеальную позицию и идеальный тон для такой темы.

Очень цельная книга. Автор взял сухой, почти лишенный эмоций дневник палача XVI-XVII века, дельно и аккуратно разбил его на аспекты, дополнил фоном и современным уровнем знания, а потом безошибочно собрал обратно (легонько постукивая киянкой, чтобы все встало на свои места, легонько скользя по пазам).Я люблю читать про эту эпоху, раннее Новое время, поэтому рассказ о Майстере Франце не стал откровением, разве что еще одним элементом большого паззла. Но, вероятно, эта книга может быть хорошим началом, первым шагом на пути к знакомству с началом нашей эпохи (вроде мы еще живем в последних стадиях того, что тогда началось, капитализм, early modern и все дела). Хотя бы потому, что центральная мысль автора показалась мне крайне созвучной моему ощущению от той эпохи в частности и от людей в целом – изменилось гораздо меньше, чем кажется, нынешний гуманизм удивительно тонок, и первые же колебания экономической лодки приводят нас обратно к пыткам и жестокостям. Порой, кстати, и колебаний не требуется – достаточно просто создать образа врага (Гуантанамо и Абу-Грейб сразу на ум приходят).При всем удачно выписанном фоне мне показалось, что его могло бы быть заметно больше – все же время и место действия были крайне интересные. Поэтому пытливому читателю (позволю себе считать себя таковым) стоит дополнить рассказ о Франце чтением книг о Реформации (например, Reformation : Europe's House Divided 1490-1700 ) и Тридцатилетней войне (например, Europe's Tragedy: A History of the Thirty Years War ). Кодекс Каролина, который вызвал столь большой спрос на палачей, оказал существенное влияние и на наши с вами края, поэтому читать про его восприятие и воздействие на действительность в эпицентре, так сказать, было интересно. Наш же извод можно наблюдать в книгах о магических и не только процессах на Восточно-Европейской равнине (теперь и не знаешь, как нейтрально называть территорию, которую занимают современные государства Россия, Беларусь и Украина), например в Преступление и наказание в России раннего Нового времени , Історія з відьмами. Суди про чари у українських воєводствах Речі Посполитої XVII–XVIII століття и Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века . Вершиной (и даже вишенкой на торте) для расширения восприятия от «Палача…» должно стать чтение Фуко , который дает всей этой мрачной истории прекрасную теоретическую рамку.Но можно все это не читать, а просто попробовать представить, что этот мир городских жителей, постоянно следящих друг за другом, доносящих, ссорящихся, враждующих, мало отличается от нашего, разве что поводы для склок могут меняться. Теперь это парковка, неправильно выброшенный мусор, вещи в МОП, но суть-то все такая же. И как только государство обретает возможность вмешиваться в повседневную жизнь, в виде ли палача, в виде ли полицейского аппарата, то люди мгновенно научаются государством манипулировать, что обычно имеет довольно кровавые последствия.Любопытно, что городские власти Нюрнберга во времена героя нашей книги обладали неплохим иммунитетом к таким манипуляциям – волны обвинений против «ведьм» они гасили довольно изящно. Увы, такою выдержку редко где встретишь.Из подробностей собственно палаческого мастерства меня удивило разве что жутковатое использование тел преступников, вернее – полу- и просто официальное использование мяса, кожи и костей в хозяйственных и квазимагических целях. Тут, кажется, мы несколько изменились, больше щепетильности стало. Или просто отрезанные руки перестали давать невидимость и поэтому их значение в быту снизилось?