История села Мотовилово. Тетрадь 7 (1925 г.)
– Давайте отнесём его в озеро в отмочку, а то его старуха в таком-то виде не узнает, – предложил ребятам Панька Крестьянинов.
– Я вам отнесу! Стерва! Брысь с моих глаз супостаты, – ворчливо цыкнул Яков на ребятишек и как ни в чём небывало, качаясь побрёл к своему дому, запев свою любимую песню «Бывали дни весёлые – гулял я молодец!» …
– Фектинья! Встречай! – гаркнул Яков во всё своё горло.
Но Фектинья и не думала встречать своего пьяного мужа. Зная, что он и без встречанья придёт домой и начнёт куролесить. Живёт Фектинья за Яковом, как за каменной стеной. Зря он её не обижает. В молодости, по примеру отца, носил Яков свою Фектинью «на-горошках» в мазанку, где они спали по ночам, спасаясь от мух и клопов, которых в избе-то была целая уйма. Вот и в этот раз, не выходя из избы видела Фектинья, как её муженёк валандается в грязи, но на выручку не вышла, а тайно наблюдала в окошко. Потом она рассказывала Устинье Демьяновой:
– Гляжу в окошко, а он гомозится на дороге в грязи, ну думаю, раз напился, то и выкарабкивайся сам! Тащить я тебя из бездны не стану. А он вскорости выбрался из лужи-то и домой прётся. Гляжу, а он расхлабянил дверь настеж и ввертывается в избу и возглас подаёт: «Встречай!». А сам грязнющий, как свинья! Я Грязь-то с него, едва косырём отскоблила.
Не успел Яков Спиридонович, как следует остепениться, как к нему в дом, куражисто вломился, подвыпивший, Алёша Крестьянинов. Яков его выгонять, а он незваным гостем опять в дверь ломится, словно кто рад ему. Пришлось Якову рассердившись, применить к Алёше силовой приём, вложить ему как следует и напоследок с грохотом чебыркнул его с приступков крыльца, чтоб впредь не повадно было. Потом Яков, об этом случае рассказывал мужикам.
– Я, сначала-то, с ним честно! Говорю ему: «Дурману, что ли ты наелся, ты свою дурь брось!», – а он одно своё лезет! «Ну какого дьявола тебе надо!?». А он говорит: «Мы с тобой Яков Спиридонович, сродники! Поднеси мне – угости!». Ну и пришлось такого сродничка «угостить» как следует. Столкнул я его с крыльца, так удачно, что он своей спиной все ступеньки пересчитал. А теперь, когда опомнился «крёстным» меня называет. Чует, что я его «угостил» за дело.
Не обошлось, без очередного калабродничества и у Митьки Кочеврягина, побывав в гостях у тестя, он в сильном хмелю выбравшись на улицу, горланил во всю улицу: с кем бы подраться! Охотник (тем более под пьяную руку) нашёлся. Шёл по дороге мимо подвыпивший Николай Ершов. Вспомнив Митькину обиду, смекнув, что случай отомстить ему подвернулся, он злонамеренно подошёл к Митьке сзади.
– Это ты напрашиваешься отведать моих кулаков фунтовиков? – вызывающе спросил Николай Митьку
– Хрен тебе в правый глаз, чтобы левый не моргал! – скороговоркой проговорил обернувшись к Николаю Митька. Тогда, не говоря ни слова, Николай размахнувшись сильно ударил Митьку по боку. Завязалась драка. Но слаб хилый Митька, против кряжистого Николая. Драка закончилась тем, что из Митькина носа, на вмятую ногами землю закапала кровь. Николай, трубя победу, с самодовольством удалился, а Митька, крикливо ругаясь, угрожая с досады разодрал на себе рубаху, до самого пупка.
Разбушевавшегося Митьку в избу вволокли втроём: жена Марья, мать, и его брат Колька.
– Напоролся до свинства, а теперь ломаешься и вычупендриваешь из себя! Свою дурь показываешь!? – упрекала его осмелевшая и обозлённая своей судьбой жена Марья.
– Кольк, крути ему руки, а я верёвку возьму! Давай ею свяжем!
И одолев сопротивление Митьки, они связали его лопатной верёвкой.
Митька, поняв, что в семье появились сильные Колькины руки, решил про себя: «Эту пьяную кутерьму надо бросать!».
– Да твоему-то пьянству будет, когда конец-то или нету! И когда ты, только, досыта напорешься или уж до смерти опоришься! Развязал бы мои ручонки – вот до чего надоел ты мне со своим пьянством! – укоризненно наговаривала Митьке, Марья, измучавшаяся в своей недолгой замужней жизни, глядя в упор на связанного мужа, у которого на окровавленном носу бродили мухи.
В ответ Митька, что-то пьяно и бессвязно бормотал.
– Ты не гмыкай, говори толком! Не вычупендривай, нам ведь некогда с тобой тут валандаться-то. Вон в зыбке ребёнок плачет! Его почистить и успокоить надо, а ты напоролся как свинья и гмыкаешь. Вот возьму, да и выволоку тебя в сени. Раньше я за тобой ходила, ухаживала, а теперь фигу. Хоть подохни пьяный на улице – не подойду! – натерпевшись и настрадавшись, осмелевшись, наступательно угрожала Марья Митьке.
– Дался в картёжную игру, да в пьянство и думает больше на свете заняться нечем.
А ночью, лежа на одной кровате с Митькой, Марья решила наболевшись, всё высказать ему:
– Какой ты всё же заносчивый и вредный с людьми и не жалостливый ко мне. Я из-за тебя дьявола всю свою жизнь загубила! И довёл ты меня до последнего! Я как доска стала, слёз пролила целое море. Тоска и кручина меня совсем заела. Никакого просвета в жизни у меня нету. Когда ты пьяный, ломаешься, куражишься, колобродишь, пристаёшь ко мне и никакой уём тебя не берёт. От этого тяжко на душе моей
– Ну ладно, я извиняюсь перед тобой, больше не буду, – полупьяно пробормотал Митька над ухом Марьи, лезя к ней с намерением поцеловать её.
– Не люблю, когда пьяный лезешь целоваться ко мне, – раздражённо оттолкнув Митьку от себя, отвернувшись к стене, завсхлипывала Марья.
И укоризненные слова, и слёзы подействовали на Митьку. Он с осторожностью, в темноте, дотронулся до её глаз. Его пальцы ощутили липкую влагу слёз. В нём пробудилась жалость к жене. Не выдержав Марьиных слёз, Митька растроганно слез с кровати, в темноте ночи побрёл в чулан, нащупав там бутылку с самогонкой, выпил из неё стакан и улёгся на голом полу один. Лежал он, спал, бесчувственно как мёртвый, сначала дробно храпел, а потом и храпеть-то перестал. К утру, мать встала, подойдя к Митьке проверила: ей показалось, что он не дышит. Всполошивши семью она выбежала на улицу закричала:
– Караул! Митька помер!
Народ сбежался: выяснилось – Митька жив. Марья, злорадно ворча, объяснила людям:
– Никакого дьявола с ним не случилось. Ночью вставал и себе в глотку добавил, а теперь вон валяется и храпит, как лошадь, ехавшая с возом в гору. Из разявленного наискось, Митькина рта на грязный пол, текла липкая, пузыристая слюна. От него разило отвратительным самогонным перегаром, смешанным с копытным запахом махорки. Потом, перед бабами, Марья жаловалась на свою беспросветную судьбу:
– Плачу, с горя, не в истошный голос!
– Вот изверг, и что бабу изводит!? – сочувственно ахали бабы.
– А хуже и противнее бабыньки, когда он пьяный и слюнявый ко мне лезет! – делилась Марья с бабами, о её отвращении к мужу.
– А ты подверни ему зад, он и будет знать, порекомендовала ей Дарья,
– Или достань травы «Иван да Марья». Напои отваром его он и примирится.
– Всё испробовала, и трава не помогла, и цыганку заполучала, чтоб она мне погадала, – объясняла бабам Марья, – ничто не помогает. Как был Митька, так он им и остался.
Покров. Гулянье. Гости Савельева В.Е.
На праздник Покрова, к Савельеву Василию нагрянули гости из разных сёл. Из Майдана пожаловал Васька Абаймов – поставщик первосортного самогона. Из Чернухи приплюхал, в своих большущих кожаных сапогах, Андрей Кучарин, который вёл знакомство с Савельевым, через то, что снабжал Василия саморучно сшитыми лукошками. Из Пустыни явился, рябой и бородатый Харитон – знакомый Василию по случаю продажи ему по дешёвке бочёнка чистого, берёзчетого дёгтя. Из Наумовки приплёлся рыжий Агафон, знакомый Василию мужик, снабжающий его липняком для точёных изделий.
Хотя, Василий Ефимович и не с распростёртыми руками встречал всех этих случайных гостей, но, тем не менее, он дружелюбно приветил их в душе, рассуждая сам с собой: «Всяк человек пригодится! – А угощенья-то у меня хватит!».
Вообще-то Василий умеет по достоинству, и заслугам оценить человека, но с человеком, который чем-либо провинился перед ним, он сам не поздоровается, и не ответит на приветствие, таков его непоколебимый личный нрав. Гостей угощать, у себя в доме он любит: самогонки и закуски не жалеет вдобавок для компании он всегда имеет пачку папирос. Ими угощает гостей и сам подвыпивши закурит для важности и степенства. Для баб, в таких случаях, заставляет Любовь Михайлову, ставить самовар, и любители вдоволь угощаются чаем, забелённым топлёным молоком и с сахаром.
Сам, Василий, мужик коренастый, как выросший на просторе дуб, следил за своим здоровьем, тело соблюдал в чистоте, рационально питался. Он любит чистоту и в хозяйстве всюду, о ней он говаривал так: «Создавая везде чистоту и порядок, этим сам себе делаю удовольствие и для людей делаю пример». Дурных привычек он не переносит, их всегда готов, вырывать с корнем, или как он выражается, выжечь раскалённым металлом. Он, редко и мало выпивает, только на свадьбах, да в праздники, за компанию с гостями. Провозглашая тост он обычно говорит: «Ну, за всех! За наше с вами здоровье!».
Имея вспыльчивый характер, редко, когда употребляет сквернослоный мат. Создав большую семью, он прочно пустил родовые корни в селе. «У меня их восемь зёрнышков!» – любит провозглашать Василий Ефимович, когда речь зайдёт о детях. Мужик он самостоятельный и степенный в его хозяйстве всё в запасе: хлеб, корм, дрова. Год за год заходит. Он обладает твёрдым, вспыльчивым характером, трудолюбивыми руками, здравым рассудком и доброжелательным отношением к людям.
Но с людьми, позволяющими безобразия в его доме, он бесцеремонен и неумолим. С нарушителем общего порядка, он, говоря, поступает так:
– Ну, батенька, за такое безобразие в моём доме, я тебе хочу указать на дверь и в придачу дать или кочергу, или ухват со сковородником.
На глазах его, в таких случаях, грозовой завесой наползают брови, придавая его лицу вид сердитый и непримиримый. И всё это составляло, для Василия Ефимовича, арсенал его авторитета среди односельчан, благодаря чему, он от людей достоин чести, достоин подражания.
Итак, по случаю Покрова, нахлынувшие к Василию Ефимовичу разномастные гости сидели в верхней горнице за столом: выпивали, закусывали, угощались чаем, вели деловой разговор, пробовали петь песни. Василий, угощая самогонкой гостей не забывал и про самовар. Он иногда приказывал Любви Михайловне:
– А ну-ка, подложи в самовар угольков, чтоб он запел. Я хотя и не чаёвник, но страстно не люблю немой самовар, когда он не кипит. Пусть он поёт на все лады!
– Василий Ефимович, это у тебя своя свинина? Больно засол хорош! – с похвалой спросил Харитон, тыча вилкой в сырую свинину, намереваясь ей закусить, после выпитого стакана самогонки.
– Конечно своя! – горделиво отозвался Василий. Мы позавчера только свинью закололи.
– Сколько, чай, туша-то вытянула? – полюбопытствовал Агафон.
– Пять пудов с батманом, – ответил Василий
– Эх, ехнула мать, вот это поедите! – удивился Харитон.
– Я не таких калывал! – не без гордости отозвался Василий.
– Я, вот, сижу и всё приглядываюсь. Василий Ефимович, хозяйство у тебя добротное, везде всё устроено, всюду всё улажено, – с похвалой отозвался о Васильевом хозяйстве Агафон.
– Да, я своё хозяйство веду расчётливо, денег на ветер не бросаю, простачком быть тоже не желаю, ведь правильно поговорка-то гласит: «Простота хуже воровства» и другое дело: «Дружба дружбой, а денежки любят счёт!».
– Это всё правильно, – поддакнул Агафон.
– А ты Василий Ефимович, видно, курить-то совсем научился? – заметил хозяину Васька Абаимов. Наблюдая, как он неумело пышет изо рта табачным дымом.
– Совсем-то, положим, я не стараюсь научиться, а вот при хорошей компании курю. Люблю! Городом пахнет, – отозвался на это Василий Ефимович. – Часто курить и стремиться к беспричинным выпивкам, как это делают некоторые, у меня просто-напросто время не хватает. Заниматься такими пустяками, я считаю ни к чему. Для этого надо драгоценное время понапрасну терять и языком без дела болтать, а я этого терпеть не могу. Зря молоть языком не умею. Я люблю говорить с весом, – заключил разговор о хозяйстве Василий Ефимович.
Видя, что гости навеселе, но не совсем пьяны, он повелел Любви Михайловне;
– Сходи-ка в мазанку, принеси-ка оттуда литровку-то. Я её раскупорю, для таких хороших гостей добра не жалко, куда её беречь-то.
Хозяйка принесённую литровку русской горькой поставила на стол перед хозяином. Василий Ефимович шлепком широченной ладонью, по дну бутылки, вышиб из горлышка пробку. Пробка, вылетев укатилась под стол. Васька Абаимов, по-молодецки наклонившись, достал пробку, и, отколупнув от неё прокладочную бумажку поднёс её к глазам, стал разглядывать её на свет:
– Что, ай с Рыковым?
– Да нет! Пусто! – с недовольством протянул Васька.
– А то бы червонец! – с весёлой улыбкой проговорил Харитон.
Василий Ефимович, водки всем налил по маленькому стаканчику, пробкой заткнув бутылку.
– Погоди затыкать-то, налей ещё полстаканчика, больно понравилась! – весело улыбаясь, попросил хозяина дедушка Кучарин, затянув песню: «Эх ты доля, моя доля – доля бедняка».
Налив Кучарину полстаканчика, Василий попотчевал и Агафона;
– Выкушай еще рюмочку!
– О, пожалуй, давай выпью! – отозвался тот
«Эх, вот идол весь стакан вылакал!», – в душе обругал его хозяин. Видя, что гости сидят и сидят, не пьянеют и не расходятся, Василий Ефимович по своей надобности вышел во двор. Попутно всё оглядев своим хозяйственным глазом. Что плохо лежало поправил, подобрав затерянное сено, бросил в ясли и скрылся в нужнике. От грубой пищи и от спиртного у него в животе всё сварило.
– А где хозяин-то? – спохватился Харитон.
– Наверное, в уборную ушёл, – отозвался кто-то.
– А долго ли он там пробудет?
– Насидится, придёт.
– Да он, куда скрылся-то? – беспокойно проговорил и дедушка Кучарин.
– Да бают вам, в нужнике сидит, сейчас придёт.
Причина спрятаться от гостей, у Василия была и другая. Позвали его в гости близкие сродники, а от навязчивых своих гостей, он вздумал избавиться. Видя, что Василий Ефимович куда-то собирается, Васька Абаимов смекнув, увязался за ним. К ним хотел было пристегнуться, и дедушка Кучарин, но Василий повелительно и строго осадил его:
– Нет, вы оставайтесь лучше тут у меня. Агафон, Харитон и ты Андрей оставайтесь, угощайтесь. Вот вам самогонка, вон на столе для вас закуска и чего вам больше-то. Посиживайте преспокойненько, выпивайте, закусывайте, гуляйте, песни пойте, а мы с Абаимовым пошли!
Василий Ефимович, из своих знакомых всех больше уважал Ваську Абаимова, как-никак, он доставлял Савельеву первосортный самогон, к тому же отец Васькин у себя в Майдане содержал бакалейную лавку, товарами из которой, иногда, снабжался Савельев. Иметь тесное знакомство с такими людьми, как Васька, он считал за честь и для себя выгоду.
Возвратясь, из гостей к вечеру, Василий Ефимович, у себя в доме обнаружил непорядок: пустынский мужик Харитон напился до такой степени, что валялся на полу около порога, рядом с веником, что-то бормоча, барахтался по грязному полу. Хозяин так сурово рявкнул на Харитона, что тот с перепугу, голову под крыло – затих. Куда похмелье делось? Он вскочил с пола и под благовидным предлогом якобы «на двор» вышел из избы и не возвращался. С тех пор с дегтярником у Василия Ефимовича, и дружба врозь. Дедушка Кучарин видя такой неприятный исход гулянки, хотел было смыться домой. Василий остановил его:
– Никуда ты не пойдёшь, сапоги-то твои спрятаны.
На второй день праздника, гости опохмелевшись, разошлись по своим сёлам, а когда они захлопнули за собой дверь, Василий Ефимович, высказался:
– Ну и гости нарвались, и вина-то не стоют, а пьют и пьют, стакан за стаканом, так и льют себе в кадыки-то! Как на каменку плещут! И ты, со своим недогадком, подливаешь и подливаешь в бутылки-то! – укоризненно наговаривал Василий Любови Михайловне.
– Ты думаешь мне больно хотелось их угощать и пить с ними самому, а ведь все сами нахально напрашиваются, – укорял он вчерашних гостей.
Во второй день праздника, село запьянствовало вовсю. Пили мужики, пили бабы, пили парни и девки с ними. В этот день на улицах села, стало больше пьяных, чем в первый, когда пили еще несмело и вразнобой, а тут стали пить с особенным азартом и торжеством. Обычно начинается с опохмеленья, после вчерашнего перепоя, а потом уже пойдёт обычная выпивка. И так с утра до поздней ночи в избах идёт угощение артелей гостей, или напару. Закусывать, особенно мужики, предпочитают солёным огурчиком или капустой, а некоторые обходятся и без закуски, чтоб дольше во рту горчило. Особенные же выпивохи и вовсе не закусывают, а только для виду возьмут со стола кусочек хлеба, понюхают его и снова положат с кряком проведя по губам рукавом рубахи. Из открытого настежь окна верхней Савельевой избы, во все стороны улицы, разливалась песня вперемешку с которой слышны были властные выкрики хозяина Василия Ефимовича и общий похожий на пчелиный гуд и гомон опьяневших людей.
Василий не любит, когда гости сидят молча: «или песни пой или так разговаривай», – вот его хозяйская установка для сидящих в его доме гостей. Он не забывает подливая в стаканчики самогонки угощать гостей, а кто притворно артачится и не дотягивает до дна, он громко, тоном, не-допускающим возражений, начинает повелительно принуждать:
– Пей всю, для чего в стакане оставляешь, кто после тебя допивать-то будет! Не бойся! Не обедняем, самогонки хватит для всех! Пей и закусывай!
У угла Федотовой избы, собралась толпа девок, а где девки там и парни. Тут были: Анна, Наташка, Манька, Дунька и Ольга. Девки, шушукаясь меж собой, грызли семечки и орехи, надаренными парнями, вертевшимися около их. Парни с девками взаимно и шутливо пересмеивались, озорно и любезно переталкивая друг-друга. Девки, пробовали запеть песню, но у них с песней ничего не получалось, песня прерывалась на половине. Любезности подвыпивших, для смелости, парней не давали песню допевать до конца.
– Ладно тянуть-то, собаки долают! – весело улыбаясь предложила Наташка.
Она закатисто смеясь, норовила толкнуть забывшегося стоящего тут Саньку Савельева. Наташка, тайком, чтоб не услышали остальные, спросила у Маньки:
– Вы не сватать ли хотите за Миньку? Я от баб слышала!
– Нет! Папа с Мамой баили: «женить мы его до весны не будем», – ответила та.
– А мне Минькина невеста говорила, что он на ней женится в зиму, – оповестила Наташка.
– Нет! До весны женить мы его не собираемся.
– Резонно, – сказала Манька.
Минька Савельев, парень-жених в селе славится, он в почёте и как говорится в чести. Отец с матерью в селе в почёте и их дети в чести. Минька сам собою не плох: черненький обличием в отца, приглядчив на лицо, и обладатель не по годам физической силой. Среди близких гостей у Савельевых в этот день был и Василий Тимофеевич Муратов. Имея в себе больше пяти пудов весу, он соблазнил Миньку поднять его «корчажкой». Подзадоренный гостями Минька, ухватил, присевшего на полу Василия, и приподняв бросил его через плечо. Все гости поощрительно захлопали в ладоши, а отец Минькин, самодовольно улыбаясь в душе гордился сильным сыном. От натуги на Миньке, лопнула рубаха. Мать быстренько подала ему из шкафа новую сатиновую отцову, которая оказалась Миньке как раз по плечам. Минька питал неравнодушную любовь к дочери Василия Григорьевича Лабина, Маньке, она на его любовь, отвечала тем же, и они оба мечтали, что скоро будут жить вместе.
Многим девкам хотелось быть снохой в доме Савельевых и бабы в разговорах о сватне, терялись в догадках, кто же из девок будет удостоена быть Минькиной женой, и всегда приходили к выводу – быть за ним Маньке Лабиной.
Между тем, из приземистой, ветхой избы Якова Забродина, на улицу вывалилась толпа пьяных людей, бывших в гостях у Якова. С отдельными песенными выкриками, из тёмного сенного проёма на простор всё еще продолжали вылупливаться люди. Из сеней появился и Михаил Федотов, он тоже был в гостях у Якова. Имея свой саженный рост, при выходе из сеней он забыл наклониться и больно стукнулся лбом о перекладину двери. Бабы дружно и весело захохотали, а Михаил, пощупывая на лбу шишку с грецкий орех, невольно улыбаясь выругался:
– Ах мать твою! Хозяин-то маленький, думает, что и гости-то под его рост!
– А ты, вышиби перекладину-то! – кто-то предложил из мужиков.
– Не стоит! – хозяин ищо обидится!
При выходе, пьяные мужики лаписто обняли баб, которые взаимно тоже все пообнялись и сцеплённая руками артель извилистым фронтом, качаясь, задвигалась вперёд по улице.
Бабы голосисто затянули, тягучую, как резина, песню. Мужики, подхватя её, дико выкрикивающее орали, широко раззявя рты. Когда же у баб не хватало духу вытянуть более высоки тоны, мужики выручающее подхватывали и пели не давая песни оборваться в критический момент.
Неровная дорога рвала песню на куски, на отдельные пьяно-безалаберные выкрики. Одна, совсем опьяневшая и в меру одуревшая баба, Дунька, громко и дико взвизгивала, как на пожаре, ухая заглушала всех остальных. Она ошалело выскочила вперёд бредущей толпы и оборотясь к ней лицом, и пятясь задом, причудливо выделывая разные коленца, притопывала ногой по придорожной грязи, в воздухе махала грязным носовым платком. Она орала во всё горло до хрипоты, стараясь всех перекричать. Потом видимо от чрезмерной натуги, она поспешной трусцой побежала в сторону, и скрылась между мазанок.
Пьянка и забавы. Ершов и яйцо. Анка Крестьянинова
Наступил третий день праздника. Азарт повальной пьянки, принял еще больший размах. По улицам села, не переставая, бродили пьяные люди в одиночку и артелями. Почти во всех улицах слышны были песни и звуки гармоней.
В этот день, как и всегда, Митька Кочеврягин напившись доодури, выйдя на улицу заорал:
– А ну кто хочет со мной подратца! Засучил рукава, и рвя на рубахе пуговицы он ошалело добавляет:
– На двоих чуть живых, на троих мёртвые! А ну подходи, кто желает! Не найдя охотников с ним сцепиться в драке, Митька побрёл в свой двор, там он поймал петуха и решил его напоить самогонкой.
Одной рукой Митька держит петушиный, раскрытый клюв, другой льёт ему самогон в горло, перепуганный петух, топорщится, старается вырваться, дико вытаращив глаза, он сопротивляется Митькиной затеи. Но Митька, неумоливо, продолжает лить в петушиный рот крепкую жидкость.
– Я и закусить тебе дам! – бормочет Митька, наслаждено издеваясь над бессловной птицей.
Через некоторое время, опьяневшего петуха выпустил на пол. Петух безвременно принялся петь во всё своё петушиное горло, дико тараща увлажнённые глаза. Раскачиваясь на ногах, петух, наконец, собрав все свои силы, внезапно выпорхнул через окно на улицу с треньканьем разбив стекло. Митька, в душе обругав петуха, стал наблюдать за ним, что с ним будет. А петух, качаясь и падая, начал гоняться за курами, которые от него недоуменно разбежались. Наконец пьяный петух настиг шаброву Марфину курицу и подмяв под себя, налёг на неё. Соседский петух, заметив беспорядок, с разбегу коршуном бросился на петуха и, сшибши его со своей курицы, принялся его долбить клювом, в наказанье за нарушение общего порядка. Митька, наблюдавший из окна, за проделками пьяного петуха, хохотал до изнеможения и икоты.
А по селу, со всех улиц его раздаётся шум и гам разгулявшегося народа: слышны песни, звуки гармоней, весёлый смех детворы, вольготно гуляющей и играющей на вольном воздухе, праздничной улицы. В последнюю ночь покрова, во всей окрестности Мотовилова выпал дождь. И без того грязные дороги на улицах села превратились в непролазную слякоть. А кто, провожая праздник усидит дома – всех тянет на улицу: кто в запоздалые гости, кто в лавку, кто к знакомому для опохмела, а кто и так просто разгуляться после праздничной кутерьмы. Ходя по улицам, люди невольно растаскивают ногами размешанную дорожную грязь по избам, прибавляя к той грязи, которую понатаскали ногами за праздник.
Для послепраздничного опохмеленья, в доме Феди Молодцова, собралась артель молодых мужиков. Они решили, вдогонку праздника, выпить вкладчину. Тут были Васька Панюнин, Сергей Лабин, Николай Смирнов, Алёша Крестьянинов и конечно Николай Ершов.
Опохмеляющиеся мужики, так падкие на выпивку, совсем невзыскательны к закуске: тарелка, нарезанных, солёных огурцов, чашка квашеной капусты, и несколько кусков хлеба (для конюха) вполне удовлетворяют их потребные запросы. Под весёлый разгул, наряду безудержного табакокурения, тут можно набраться всего. Наслушаешься разных россказней и новостей. В меру подвыпиви освободившись от головной боли с похмелы, мужики затевают разные потехи кто во что горазд. Обладатели силой, ухватившись за скалку, состязаются. Кто кого перетянет, а кто показывает своё искусство в подъёме увесистого мужика «карчажкой». А Васька Панюнин, с Сергеем придумали подшутить над Николаем Ершовым, они сговорившись затеяли спор на литр самогона, что спрятанное в избе яйцо, во время, когда Васька выйдет в сени, и вернётся в избу, не найти ему ни за что. Васька вышел, а Сергей как бы не найдя на голове укромного места, спрятал яйцо Ершову на голове под фуражкой. Долго упрямился Николай, не соглашался на это, но литр самогона прельстил его и он согласился. Васька крикнул: «Входи! Ищи и век тебе не найти, так что заранее ставь проспоренный литр самогона», – самодовольно, и с ехидством улыбаясь, провозгласил Сергей Ваське. Для вида, Васька как бы не зная где спрятано яйцо, долго глазами шарил по всем углам избы, для эффекта заглянул под лавку вблизи, не шевелясь, бездыханно сидевшего Николая. И вдруг, внезапно, Васька, нарочито и натиском шмякнул ладонью по картузу Николая, яйцо разбилось. По голове, лицу и шее потекла слизисто-тягучая жидкость белка вперемешку с желтком. Взрыв общего смеха до того был оглушительным, что в окнах задребезжали стёкла, а не в меру сконфуженный Николай, обтирая волосы и лицо от липкой жидкости, с затаённой местью в лице, чернее тучи поднялся с места, направился к двери, в нём бушевали обида, злоба, и месть.
