История села Мотовилово. Тетрадь 5

Каталки. В пустынь за липой

Пока были сильные морозы, Василий Ефимович за липняком в Пустынь не ездил. Липняк был еще в запасе. Он в эти дни занимался починкой сбруи. Вволочив в избное тепло, капитально отремонтировал сани.

Установилось на улице потеплее, Василий снова принялся за подвозку липняка, чтоб запасти его на всю зиму, а то запас его уже иссякал. И чтоб по возможности экономить дорогостоящее сырье, липу–голье, которое приходится возить из далекой Пустыни, он сыновьям Миньке и Саньке дал указание к липняку при точке на некоторые детали каталок подмешивать осинник, наваленный в пробеле. Ребят он работой сильно не утруждал, он дал им возможность работать по силе возможности, по божьей воли. Но дал указ, чтобы ежедневно из токарни выпускалось по двенадцать штук каталок. От этого правила он не отступал, не давал никаких поблажек в этом вопросе, не позволял нарушить этот заведенный порядок. Братья Минька с Санькой ребята крепкие, упитанные, с этим заданием справлялись легко. При приезде из Пустыни он первым делом залезал на сушила и проверял количество там изделий, ежедневно вел учет им, записывая углем на стене количество каталок нарастающим итогом.

Для себя Василий Ефимович взял за обязанность снабжать сыновей липняком и быть всегда в разъездах: то в Пустыни, то в Арзамасе на базаре, то в других местах по хозяйственным делам. Он придерживался правила русских пословиц: чтоб от хозяина дома пахло ветром, а от хозяйки – дымом. Муж – дому устроитель, жена – семьи блюститель!

В этот день он из Пустыни приехал раненько. Подъехав к дому, где он обычно сваливает липняк, он прежде всего обратил внимание на сыновей. Они, заготавливая материал к завтрашнему дню, распиливали осиновые плахи на коротыши по мерке.

– Вот тебе, пожалуйста! – с видимой досадой проговорил отец. – Извольте радоваться! – с явным злом добавил он. – Я так и знал! – злобно устремив свой взгляд на распиленные дупластые осиновые плахи.

– Вы что наделали! – с упреком выкрикнул он на сыновей.

– Как чего наделали? Осинник распиливаем на ножки и бруски. Сам разрешил, вот мы и пилим, – с оправданием вступил в разговор с отцом Михаил как старший.

– Отсохли бы у вас руки-то за это дело! – обрушился на них с руганью отец. – Да что, у вас косые глаза-то? Иль не видите, что добро портите! Эти плахи с сквозными дуплами, на вьюшки к мельнице пойдут. Я их уж бы запродал мельнику Егору, он меня убедительно упрашивал, а вы вон чего наделали. Да вы что, уж совсем окосели, что ли?! Ведь сами видели, что плахи с сквозными дуплами! Эх, башки ваши без соображения, об хозяйстве не радеете! Как наёмники какие, не печетесь об доме. Олухи царя небесного! – наделяя сыновей руганью, не унимался отец.

– А мы пилим, да меж собой переговариваемся, вот бы дупла на скворешницы сгодились! – наивно улыбаясь, высказался Санька. Это-то добродушное признание Саньки вконец разозлило отца, он снова начал распаляться от нахлынувшей на него злобы. Под левым глазом у него судорожно затрепетал живчик – явный признак того, что еще одно сказанное раздражительное слово может довести его до потери самообладания, тогда он начнёт метать громы и молнии, и он может дойти до рукоприкладства. Сложенными пальцами в упругий кукиш он может дать в загорбок ошеломляющего тычка.

– У меня чтоб такого самовольства больше не было, а то я до вас доберусь! Тогда я вам задам, вложу на бедность-то! Тогда по-другому засмеётесь! – с угрозой пообещал он сыновьям, отходя от них к возу.

Вечером, перед ужином, отец с жалобой на сыновей высказался женой: «Вот какие неслушники, испортили деловой осинник. Я было дупла-то Егору мельнику запродал, чтоб он мне без очереди молол, теперь я чем перед ним отчитывать-то буду», – сокрушённо и укоризненно продолжал хмакать он.

А ты уж ладно ворчать-то, как-нибудь беду исправим! – с жалостью к сыновьям и защищая их, проговорила мать.

– А ты знай свое дело чулан, а в наше дело не суйся! – раздраженно осадил ее Василий, разуваясь и с трудом развязывая озябшими, заскорузлыми пальцами узел веревки у лаптей. Разувшись из лаптей и обув тёплые подшитые валенки, Василий присмирел и несколько повеселел. Он, достав из принесённого со двора с саней кошель, вынул из него завернутый в тряпицу кусок покрывшегося инеем хлеба, подал его Ваньке с Васькой:

– Вот вам, лиса из лесу гостинцу прислала, – с добродушной улыбкой проговорил он. Ванька с Васькой азартно, с большим аппетитом, принялись грызть комом смёрзшийся хлеб, наивно полагая, что этот хлеб действительно прислала лиса.

– А где она печет хлеб-то? – с детским любопытством поинтересовался Васька, задав этот вопрос отцу.

– На пеньке у нее в лесу полная кухня, как у матери в чулане! – улыбаясь, пояснил отец.

– Какой хороший хлеб лиса может печь, – похваливая и грызя мерзлоту, сказал Васька.

За ужином злобная семейная обстановка совсем рассосалась. Отец, хлебая горячие щи, совсем повеселел, начал шутить и задорно смеяться. Весёлое настроение отца тут же передалось и детям, они от души хохотали, а потом так за столом распоясались, что начали брызгаться похлёбкой и кидаться корками.

– Ну, вы за столом не скальтесь и хлебом не бросайтесь! Это дар божий! А то ложкой по лбу словите! – строго унял отец разыгравшихся на столом детей. – Видимо, не к добру мы сегодня за столом-то рассмеялись! – умиротворенно заключил отец, вылезая из-за стола и крестясь на иконы. После ужина он оповестил семью:

– Завтра мы с шабрами уговорились выехать за липняком пораньше. Будем брать не в Пустыне, а в лесу, в делянке. Это аж за Пустынью, около села Наумовки. Выедем так часика в три.

– Это куда так рано? – осведомилась мать.

– Туда! – злобно огрызнулся на нее отец. – Бают тебе, за Пустынь, а туда не ближний свет, верст двадцать с лишним будет. Тебя бы на мороз-то, тогда узнала бы, да почти каждый божий день, всего до самых костей пробирает. Дома-то, ой, как гоже. Портного бы как к нам заладить. Тулуп сшить, да ребятишкам одежонку новую срядить! – мечтательно высказался о запланированном пошиве одежды для семьи Василий и жене:

– Ты мне свяжи из овечьей шерсти теплые варьги, а то руки зябнут, на улице-то вон какое холодище!

– А ты, Вась, в дорогу-то башлык на голову-то надевай, все не так будет ветром-то брать, – деловито предложила бабушка Евлинья сыну. – А на ноги-то обувай не лапти, а подшитые валенки, – доброжелательно добавила она.

– О башлыке-то ты, мамк, правильно сказала, а по поводу лаптей, то в них спрыть валенок-то гораздо удобнее, и в лесу в сугробах, и в дороге. В них идётся легче, – отозвался о предложении матери Василий.

Ночью Василий Ефимович с фонарем вышел на двор, лошади задал овса, насыпав его в колоду. Он заметил, как из спутанной и сплетённой в запутанные косы лошадиной гривы испуганно вышмыгнула пестрая, тонкая, как глиста, увертливая ласка.

– Ах ты, каналья! – досадливо выругался Василий, – гляди-ка, всю гриву Серого переспутала, и не раздерешь.

Серый, прихрамывая на переднюю ногу, потянулся к овсу.

– Ну, парень, видно, я вечор опоил лошадь-то, – подумал про себя Василий. – Вечером Серого выпряг, пустив в хлев-то, а не поглядел, в колоде-то, видно, пристылая вода была. Ну, может, к утру нога-то выстоится, – подумал он, направляясь к сеням, попутно бросив в ясли корове подобранное сено.

Проснувшись ночью, Василий Ефимович поглядел на часы-ходики. Они показывали три часа. Стал одеваться. Для тепла в дороге он решил надеть на себя двое подштанников. По-детски припрыгивая на одной ноге, он невпопад напяливал на себя штанину. Потом долго шевырялся в печурках, отыскивая свои варежки:

– И куда только запихнули мои варьги, никак не найду! – бурчал он про себя. – Вечно куда-нибудь запихнёт, и ищи их целый уповод.

Василий, одевшись, вышел на двор, стал запрягать. Серый, похрамывая, шёл за хозяином пока он вел к саням. Василий слышит, как через два дворных забора, шебурша, хлопочет запрягая, шабёр Иван Федотов.

– Шабёр?! Ты запрягаешь? – послышалось из соседнего двора.

– Да! А ты?

– Я тоже запрёг, только вот беда, стал топором сани ото льда отбивать, топорище переломил. У тебя нет ли какого завалящего топора, а то без топора ехать, что на войну без ружья, – улыбаясь, балагурил Иван из-за заборов.

– Топор-то есть, да только он невзрашный, иззубрен, видно, ребятишки им гвозди рубили, – добродушно предлагая, отозвался Василий.

– Какой уж есть! – согласился Иван.

Запрягши, выехали со дворов. Иван с Василием подъехали к дому Крестьяниновых. У растворённых ворот около саней хлопотал Федор.

– Вы уж вон запрягли, а я все вожусь. Какой-то злодей оглобли у саней повывёртывал, а сани сволокли на озеро, с озорством в прорубь вморозили. Еле отыскал, – жаловался соседям Федор, торопливо хлопоча около саней.

– Эт, наверно, Митька, он больно ехидный и зловредный, – заметил Иван.

– Намо, чай, он, от него только этого и жди

– У него на вред ума хватит! – отозвался Федор. – Вы уж, пожалуйста, подождите меня, я сейчас запрягать стану.

Федор вывел застоявшегося за ночь карего мерина. Учуяв присутствие соседских лошадей, мерин приветственно вполголоса игогокнул. Иван помог Федору в запряжке. Запрягли. Поехали.

Прохлопотав дома с запряжкой лишнее время, припозднившись, мужики всю дорогу понукали лошадей, всю дорогу до делянки ехали впритруску. В делянке от наторённой дороги к сложенным штабелям липняка-голя они протаптывали тропы, чтоб лошади не вязли в снегу, которого было лошадям по брюхо. Протоптав, приступили к погрузке липовых плах на сани.

Василий с Федором помоложе и поупитанней, возы нагрузили скорее, чем Иван. А он, изнемогая от усилия под тяжестью плах, утруждено горбя спину коромыслом, отставал в погрузке. Вскоре все три воза были нагружены, надёжно увязаны. Тронулись в обратный путь. При выезде из делянки, Василий, чтоб в случае одному найти делянку, топором вырубил на сосне условный знак – свою мету «полоз».

Лишние хлопоты утром и проминка троп в делянке отразились на времени, они явно припозднились, подъезжая к станции Серёже. В домах уже были зажжены огни. Но ночь наступила светлая и морозная. Полная луна вылупилась из-за отдалённого, позадь Вторусского, леса. Мужики, греясь на ходу, шли возле заднего воза, переговаривались.

– Эх, а лапти-то, знать, у меня совсем каши запросили! – заметив, как на ногах его стали мочалиться износившиеся лапти, сказал Василий. – Как плохо, что сам я не умею лапти плести, не научился в детстве, а теперь хоть не берись, все равно не научиться.

– Найми меня, я тебе десяток пар наплету! – добродушно предложил свои услуги Иван.

– Пожалуй, – согласился Василий.