Поэтические эскизы

Мне больно слышать оскорбленье
Твоих, друг, слов!
Но то в любви – лишь искушенье
Твоих оков!

Но облеченные в его звуки, они бы показались прекрасными…

Впрочем, пора перейти к главному, капитальному произведению г. Познякова – к его поэме «Видение». Мейербера и Россини судят не по сорока мелодиям, изданным в Париже, не по «Музыкальным вечерам», а по «Гугенотам», по «Семирамиде», по «Севильскому цирюльнику»…[4 - Мейербера и Россини судят не по сорока мелодиям ~ по «Севильскому цирюльнику»… – Мейербер (см. о нем с. 649–653) в 1840 г. издал в Париже 24 романса и в 1842 г. в Италии 16 романсов. «Гугеноты» (1836) – опера Мейербера. Россини Джоакино Антонио (1792–1868) написал в 1830-х годах ряд романсов под названием «Музыкальные вечера».]

Мы называем «Видение» поэмой, хотя она вся помещается на тринадцати страницах; но дело не в величине: дело в достоинстве. Начинается поэма описаньем сада. Ночь. Луна белеет, «спутница ночей и трех заплаканных очей». И вдруг…

Смотри!

– говорит себе автор, —

вот, видишь, меж черешен
Стоит, колена преклоня,
В покрове белом, не утешен,
Какой-то призрак? – Он меня
Смутил неясной, тяжкой думой.
Не сирота ли то, мой друг?
Иль прячет скряга свои суммы?
Или несчастливый супруг?

И вот автор, подстрекаемый любопытством, подходит, «чуть-чуть ступая»,

Чтоб не исчезло Гор виденье…

Заметьте, что о горах до сих пор слова не было сказано. Виденье гор не шевелится, и автору-мечтателю уж мнится, что

как щепка морем
Несомая, уж он устал
Бежать по волнам океана,
Не видя там земли кургана!

Но вдруг «ветер дунул от востока» – и автор увидал, что этот призрак – «молодая дева иль жена», и долго призрак

там неподвижно
Стоял в забвении немом,
Как будто был скоропостижно
Захвачен он тогда серпом,
Неуловимой смерти роком!
И не смигал тогда он оком.
Но ветер дунул от востока
И освежил Явленье Гор…

Явленье Гор начинает жаловаться на свою судьбу. «Могу ль, – говорит оно, – любить моего мужа? Не вижу в нем, – говорит оно, – молодова…

Подагрой мучимый старик
С главой, лишенною волос,
Лишь только может боли крик
Произносить – будто Родосс,
Худой, лишенный дара слова.

Сознайтесь, читатель, что слово Родосс никак нельзя было ожидать на этом месте… Это действительно колоссально.

Призрак видит кого-то… Вдруг шорох…

И вот блондинка молодая
Вздохнула сильно, сильно, вдруг.
И на реснице золотая
Слеза повисла, как жемчуг.
И долго мыслила она…
Но, пробудившись, как от сна,
Так говорила, так мечтала
Она сквозь слез ее кристалла…

Она объявляет, что ждет человека, который

никого не любил
Такой любовью идеальной,
Такой возвышенной любовью,
Рожденный благородной кровью.

Наконец, приходит этот человек, рожденный благородной кровью. «Прошла минута их забвенья…

И молвило Гор привиденье» – оно говорит ему:

О, дай же насмотреться мне
Здесь, меж черешен, в тишине
На образ твой при лунном свете,
Бледнеющий – при дня рассвете!
А он…

Он говорит ей, между прочим, следующую тираду, которая по драматической своей стремительности, по тревоге выражений, может стать наряду с лучшими произведениями подобного рода. Посмотрите, какое волненье, какая горечь в каждом слове:

Вчера
Я долго в доме был у вас,
И не сводил я моих глаз
С семейства вашего. Тогда
Сестра твоя, как бы звезда
Меж звезд, хвалилась красотой,
Умом. О, есть же люд пустой!
В другом не видят ничего,
А недостатки все его —
Есть собственность его прямая!
И думает она – иная
Готовится судьба для ней;
Но не видать ее, верь ей!