Полет курицы

Не знаю, сколько я так смотрю на воду, на возможно нереальных птиц и грязные перила набережной, но, только попытавшись двинуться, понимаю, что жутко замерз. Возможно ли замерзнуть окончательно, ощутить последний приход тепла и просто отключиться прямо здесь, чтобы мое тело потом увезли на носилках в вонючий, прогнивший морг и похоронили в безымянной могиле? Я не знаю и просто продолжаю стоять и пытаться проникнуть взглядом вглубь «обводника». Рассмотреть оставшиеся на дне еще с девяностых трупы, которые не смогли достать очистные машины. Понять, что ощущают люди, которые просто падают на дно и остаются там.

Вполне логично, что в таком состоянии я совершенно не замечаю микроавтобуса, остановившегося у меня за спиной. Не вижу и не слышу, как из него кто-то выходит, и только ощущаю, как этот кто-то крепко похлопывает меня по плечу. Чувствую давление от хлопка, но больше ничего. Ни тепла, ни боли. Уже, наверное, приличный минус. Может, даже за тридцать. Скоро канал окончательно замерзнет. И Нева. Скоро все замерзнет. И я хочу. Очень сильно хочу замерзнуть, а оттаять уже в другое время и в другом месте. И в другом теле. Но даже начать это все мне не дадут.

– Нагулялся? – выстреливает мне в спину незнакомый голос. – Поехали домой.

Не знаю, была эта попытка побега или что-то в этом духе. Даже себе я не смог ответить на этот вопрос. Во всяком случае, Хазан мне ее, как таковую, не засчитал, и это помогло мне сохранить немало здоровья, а то и жизнь. Впоследствии я понял, в какой именно степени это помогло. И еще я понял, что чайки и утки свободнее меня. В одних и тех же условиях мы с ними оказались совсем не равны.

Новогодние подарки

Меня знакомят с Аленой – девушкой с неестественно овальным лицом, огромными мешками под глазами, неудачно замазанными пудрой и редкими, собранными в жидкий пучок темно-русыми волосами. Она будет иногда заменять Гаджи, которого я стал видеть все реже. Причин тому может быть несметное множество – от повышенной занятости Гаджи проститутками и «спайсами» до некоего личного недоверия Хазана, на которое я обращал внимание уже не раз. Алена говорит, что у нее не забалуешь. Шутка это или откровенная тупость с ее стороны, я даже не знаю. В сущности, мне плевать. Более важно то, что отношение ко мне Хазана стало достаточно доверительным, и оно не испортилось даже после того инцидента с Обводником и водкой. Я начинаю подумывать о возможности свинтить из бизнеса, но пока говорить об этом открыто еще рано. Пока Алена что-то там объясняет мне и еще троим попрошайкам, я замечаю, что на большой мусорной коробке в коридоре красуется надпись крупными буквами «STOP!THINK!LIFT». Я мало разбираюсь в английском, но когда-то мне сказали, что это предупреждение – не срывать с места тяжелый груз, не подумав. Вот я когда-то рванул лишнего, не раскинув мозгами. Теперь тащусь без сил поднять что-то, тяжелее костыля. Так что – читайте предупреждения на коробках. Они помогают, совершенно точно.

Скоро явно Новый год. Даже не глядя на календарь, я это понимаю. К новогодним праздникам всегда очень много работы. Люди становятся мягче, ждут каких-то там чудес – даже конченые циники в глубине души надеются на перемены к лучшему и хоть какие-то приятные сюрпризы от жизни. Даже припоминая, что никогда, с момента завершения детства, ни у кого не происходило в Новый год никаких чудес, они продолжают верить. А потому ощущают себя благодетелями и святыми – все, как один. Святости многих начинает хватать на приличные подаяния, а в праздники они все будут бухать по домам, поэтому отработать всех надо максимально оперативно. Даже внешне абсолютно целые деятельницы нашего фронта с поддельными паспортами мигрантов и фальшивыми медицинскими документами, полными страшных сложных диагнозов, вовсю мчатся по поездам и отстаивают смены в пешеходных переходах и на улицах, чтобы сколотить бабла.

В один из рабочих дней я припоминаю, как еще до аварии стал свидетелем привоза на точку «бабки с иконами». Недалеко от торгового центра на Ветеранов черный «виено» подвез и высадил дамочку лет тридцати в черном платье, замотанную в черный же платок. После их отъезда она встала на корточки, выставила иконки и начала трясти головой, создавая этим крайне нелицеприятное и пугающее даже закаленных циников зрелище. Тогда я начал догадываться, что все эти стоящие раком больные бабки – далеко не бабки, и тем более – не больные. Нет, конечно, суставы у них устают, но, как я узнал, уже работая в этой сфере, под колени у них подложены специальные наколенники, благодаря которым даже неопытный сотрудник сможет без особых последствий стоять несколько часов даже на промерзшем асфальте. И вот сейчас, в доходный сезон, даже они стоят на своих позициях, несмотря на собирающийся день ото дня холод.

Мне в лицо врезаются тепло квартиры и характерная для нее вонь, к которой я, в общем-то, вполне привык и которую перестал замечать. И тем более странно, что сейчас я ее очень даже замечаю. На всякий случай, осматриваюсь вокруг в поисках мертвецов, прежде чем зайти, доковылять до своего спального места и освободить, наконец, довольно сильно натертую костылем правую подмышку. Большую часть времени я стараюсь упираться в костыль рукой, но этого упорства хватает, от силы, на пол-дня, а потом усталость просто вынуждает простейшим образом упереться в костыль подмышкой, чтобы рука не соскочила, и мой снаряд не прибил кого-нибудь под мои же жалостные просьбы помочь инвалиду Третьей Мировой Афгано-Чеченской войны.

Сегодня, кстати, новогодний вечер. Для кого-то это, может, и играет роль, но на корпоративную квартиру даже небольшое количество алкоголя проносить запретили. Основным аргументом было то, что мы все наверняка перетравимся. Мужик с обожженным лицом тихо всхлипывает весь вечер, теребя свой флакон у всех на виду. Раньше от доставал его только когда был выключен свет. Даже несмотря на собственное уродство, я не могу перешагнуть через омерзение и заговорить с этим несчастным, чтобы помочь его беде. Но когда он хочет встать, а его белая трость падает на пол, я поднимаю ее и подаю в руку калеке – такую же безобразную, как и его лицо. Он молчит и, не прекращая всхлипывать, уходит из комнаты.

Справа от меня теперь прилег Паша. В последнее время он стал более спокойным, даже каким-то потерянным. Я пересекался с ним несколько раз в метро, и мы вроде как скорешились, если это понятие применимо к мужику, который ссыт в угол, а потом показывает на тебя, как на виновного.

– Что-то я давно не видел Колю безногого, – замечаю я, чтобы хоть как-то отвлечь Пашу от мыслей, из-за которых он молча смотрит перед собой, не произнося ни слова.

– Я знаю. Я знаю, – он кивает и потирает толстыми сухими пальцами морщинистое лицо. – Ты только заметил?

– Не скажу, что я вообще за ним следил, – апатично бросаю в ответ.

– Коля неделю назад захотел выйти из дела, – голос Паши дрожит, что для такого горлопана совсем нетипично, и я чувствую недоброе. – Стуканул менту на Елизаровской, что его принуждают – тот его вывел, предварительно отписав куратору, а потом передал ему же снаружи.

Сразу вспоминается рассказ Коли о журналистке. Возможно, с него все началось, и именно тогда Коля начал понимать, что устал, и что может быть другая жизнь. Так началась эта жизнь для него?

– Его сюда привезли. Только в другую квартиру. Сначала хотели показательно, но Хазан был не в духе, – мне кажется, Пашка, суровый мужик в сапогах, отвечая на мой немой вопрос, начинает всхлипывать. – Связали скотчем, как гусеницу, голого, и положили в такую пластиковую бочку с кислотой.

Пауза, в которой я пытаюсь осмыслить услышанное. Вроде, получается, и у меня начинают ныть зубы и сжиматься желудок.

– Коля медленно разложился, типа как переварился.

– Откуда знаешь? – с некоторым раздражением спрашиваю, надеясь на то, что Пашка просто придумал красивую и страшную историю.

– Просто знаю.

– Кто рассказал?

– Я его нес до этой бочки, – с бессильной злобой посмотрев на меня, отвечает Пашка. – Вместе с еще одним нашим. Прямо здесь, двумя этажами выше. Мне даже противогаз дали – держали на подхвате, а там такое парево было, когда его залили кислотой, и они еще окно открыли…

Он прерывается и отворачивается от меня, укладываясь на бок. Я подумываю предложить ему водки из запрятанного у меня под койкой шкалика, но пока сомневаюсь. Стоит ли мне об этом всем рассуждать? Вряд ли. Единственное, что я вижу осмысленным – это взять у сегодняшнего, новогоднего надзирателя свою тарелку новогодней картофельной похлебки, закинуть ее в себя в несколько приемов и отправиться обратно на новогоднюю койку. Как будто я раньше не догадывался, что из этого дела уходят только ногами вперед. Вряд ли это можно считать новогодним сюрпризом.

Сразу после приема пищи я ощущаю себя жутко уставшим и готовым отключиться сразу по падению на койку. Но меня постоянно что-то отвлекает – какие-то шорохи, пуканье, царапанье, и уже где-то к часу ночи я окончательно теряю сон. Наутро, первого января, с остекленевшими глазами и неуверенным перебиранием ногой и костылями, я выгляжу гораздо более несчастным и сильнее побитым жизнью, чем обычно. Жаль, сейчас это не получится использовать в работе.

Кстати, обожженного мужика я больше не видел. Не стану врать или предполагать, что с ним произошло, но в эту новогоднюю ночь он ушел. В метро я его тоже не встречал. Может, оно и к лучшему. А, ну, и Колю тоже не видел. И мне пришлось поверить Пашке. Позже я поверю ему на все сто.

Лицо, которое я вижу в один из характерно теплых для питерской зимы январских дней, знакомо мне даже слишком хорошо. Я далеко не рекордсмен по числу полезных знакомств – о чем говорит одно только мое положение, – но это будет, пожалуй, самым бесполезным. Миша Зефиров – грузчик, некогда подрабатывавший пару недель у нас на складе. Человек, с которым я созванивался лишь для того, чтобы из грязного, подлого и циничного любопытства выслушивать его слезливые жизненные истории. Мужик со смешной фамилией. Я точно знаю, что у него были жена и красавица-дочь. Жена довольно сильно заболела – онкология или что-то в этом духе, – но не ложилась в стационар, а пыталась лечиться народными средствами дома, пока супруг в горестном переживании методично пропивал последнее, что принимали в ломбарде. Жена пыталась хоть как-то заработать на дому, но успеха это не имело. После одной попытки вытрясти в офисе удаленного работодателя свои кровные, Зефирову довольно сильно отделали охранники подвальной конторы, но в полицию она так и не собралась. В итоге, дочь Зефирова сначала ушла на панель, а потом – и вовсе пропала в неизвестном направлении. А Миша, за два года отработавший две недели грузчиком, с горя как-то пошел гулять в мороз, изрядно набравшись, и решил срезать по лесопарку путь домой. До середины пути все было неплохо. Потом Миша задремал, отморозил обе ноги и попал под ампутацию. Теперь, согласно его рассказу, он живет на корпоративной квартире на севере города. Его лицо обезображено шрамами и отеками, губы неестественно выпячены, а военная форма на нем, откосившем от армии с белым билетом, смотрится как-то причудливо.

– Как бизнес-то? – усмехаюсь, выслушав Мишин рассказ – как дела у меня, он спрашивать не будет, даже ради приличия – это мне доподлинно известно.

– А, сейчас уже больше ставят у дороги с табличками «Помогите Христа ради» или типа того. Конкурирую с малолетними цыганками, – немного печально рассказывает мне Зефиров. – Я раньше по Фонтанке гонял, когда в метро смен свободных не было. Но сейчас холодно там. Холоднее, чем на обычных улицах. Да и больше болтал с проезжими, чем работал. Как-то даже от парней с каталогами шлюх по зубам получил за то, что клиентов от мыслей о бабах отвлекал.

Потом он просит у меня сигарету, и мы некоторое время молча курим.

– О, мой куратор, – Миша дергается, как паралитик, быстро всасывает столько дыма, сколько может и выбрасывает окурок на асфальт. – Бывай, брат. Встретимся.

Я внутренне желаю себе больше с ним не встречаться. Все-таки, даже после пережитых месяцев попрошайничества, Зефиров все еще вызывает у меня искреннее омерзение. Я понимаю, что так и не узнал, как его жена, но у меня есть свои соображения на этот счет. И насчет его дочери тоже.

Но в глубине души я надеюсь, что они не оправдаются.

Главное, что я понял в ходе своих трудов в метро и на улице – всегда найдутся те, кто подадут из жалости. Каждый вагон делится на неверующих, сомневающихся в себе молчаливых идиотов и идиотов конченых, считающих, что доброе дело – это подать калеке-наркоману на продолжение его жалкого существования. Но не стоит заблуждаться, что всего лишь два-три человека на сотню – это те самые недоумки. Сомнения грызут многих – это я видел в их взглядах, в их нервных телодвижениях, в их стыдливом падении взглядов в мобильники и планшеты. Да и вообще – интеллектуальное большинство общества – конченые идиоты. Абсолютное меньшинство может сказать «Нет» и не прятать взгляд. Быть вдалеке и не связываться с этим большинством – огромная честь, которую мне уж точно никогда не заслужить и от которой многие наивно отказываются в пользу служения этим людям – интеллектуальному большинству. Успех, известность, обожание публики – ничтожные факторы. Если бы у нас сейчас жили свои Моцарт, Ницше или Достоевский, их бы оценивали сквозь призму обывательских суждений, как ремесленников, которые должны приносить развлечение в массы, но не более того. Откуда у меня такие мысли, спросите вы? Запоздалый вопрос. Вы уже слишком много знаете обо мне, чтобы чему-то удивляться.

Кристина и ее проблемы

Я понемногу откладываю деньги. Черт знает, на что именно я смогу их потратить, но с небольшой суммой в аккуратно разорванной подкладке новых теплых штанов я ощущаю себя немного увереннее, чем без нее. Разумеется, незаметно прятать выходит только банкноты – мелочь на ощупь будет распознана в первый же выборочный обыск, – и когда у меня слишком много монет, и никто не решается подать несчастному инвалиду войны «полтинник» или «сотку», я, выбираясь из-под присмотра куратора, подсчитываю горсть мелочи и пытаюсь объяснить случайному прохожему, что хочу купить что-нибудь поесть, но весь день мне не хотят ничего продавать, не принимая мою мелочь. В таких случаях, если тебя выслушали, это уже успех – даже те, кто подозревают, что я профессионал, сжалятся и, не пересчитывая монеты, произведут обратный размен. Иногда могут даже просто дать полтинник. Но хуже всего с теми, кто решает, что он самый умный и покупает мне что-нибудь в «Первой полосе» из съестного. В таких случаях остается только смиренно поблагодарить моего спасителя, тихо проматериться и съесть ставший для меня безвкусным и жестким «сникерс» в очередном перерыве, незаметно от куратора.

Кстати, по весне, с первым потеплением, мне выдали новые алюминиевые костыли. Под локоть. Вроде как, со старыми я смотрелся пусть и жалко, но как-то совсем несовременно и подозрительно. Новый сезон сбора характеризуется психической нестабильностью населения и впадением его в неожиданную жалость ко мне и моим коллегам. И только лохматый, как черт, Паша в тех же сапогах все ходит по вагонам, и даже уже поет песни для пассажиров, но публика редко оказывается благодарной.

То ли из-за весеннего буйства гормонов, то ли от какой-то глубокой тоски даже по утренней эрекции, меня начало тянуть хотя бы к обычным разговорам с женщинами. И истинным успехом оказывается мое знакомство с Кристиной. Вряд ли можно себе представить что-то более своевременное. Кристина работает. В узком смысле слова. Но для меня это не делает ее менее женственной и интересной. Ну, и мой внешний вид, судя по всему, сейчас еще на той стадии ущербности, в которой от него, по крайней мере, не тошнит сразу, а потому мы иногда болтаем с Кристиной около станций зеленой ветки в начале или конце моей смены. Она сама часто ездит на метро – то по личным целям, то по работе, и меня несколько настораживает тот факт, что ее не развозят, хотя она работает не на себя. С другой стороны, тонкостей этого бизнеса я не знаю, да и не мое это дело. Мы разболтались случайно – она обратила внимание на то, как жадно я облизываю взглядом ее ножки в черных чулках с выступающими из-под мини-юбки поясками на Невском, улыбнулась и что-то мне сказала, а потом уже выяснилось, что она знает Хазана и знает, что я работаю на него. Этого хватило для того, чтобы впоследствии целый месяц находить новые темы для разговора, встречаясь два-три раза в неделю. Я сильно отвык от общения с кем-либо, кроме калек, наркоманов и алкоголиков на квартире, но Кристина и сейчас воспринимает мою неловкость, как застенчивость подростка, и это меня искренне поражает. В принципе, странно, что такой персонаж, как я, занимает ее время, которое во всех смыслах стоит денег, но я жду встречи с ней с таким волнением, что иногда к концу смены начинаю запинаться. Впрочем, когда это становится похожим на дефект речи, делу это только способствует.

Мы стоим на улице рядом с метро и болтаем после моей смены. Кристина сегодня улыбчива, хотя лопнувшая по центру верхняя губа и делает ее улыбку довольно странной. На правой щеке ее худого лица с широкими скулами – тоненький продолговатый след от ожога. На ней сейчас и вообще, чаще всего, – куртка с меховым воротником и каблуки не меньше восьми сантиметров. Она высокая – выше меня, но немного сутулится – видимо, от постоянного физического труда. Лак на ее длинных ногтях сколот после последней трудовой ночи. Она рассказывает, что до сих пор не спала со вчерашнего дня, потому что всю ночь работала на какой-то тусовке, а потом ездила на чьи-то похороны. Родственные связи ее не оставляют, несмотря на сомнительный образ жизни. Людям вполне достаточно не знать, чем ты занимаешься, чтобы продолжать тебя уважать или хотя бы принимать в свой круг.

Мы обсуждали ее работу только один раз. Удивительно, но уже тогда я ощутил некоторую ревность – наивную, глупую, но назойливую, – к ее делу.

– Ну, иногда мой босс делает «подарки» мной своим… друзьям. Я с этого получаю только чаевые, но тоже ничего, – сказала она.

– В общем, мы все люди скорее физического труда, – усмехнулся я и нервно сглотнул

– Не скажи, – хихикнула она. – По мне – так творческого. И ты, и я.

Я вспоминаю об этом сейчас, и начинает накрапывать легкий дождь, и он, весьма кстати, тушит сигарету Кристины.

– Блин, последняя, – ворчит она.

Я элегантно достаю пачку, подаю даме сигарету и столь же галантно даю ей прикурить. Когда она слегка наклоняется и затягивается, я явственно ощущаю крепкий цветочный аромат ее туалетной воды. Во мне что-то дергается, и я забываю о том, что надо было убрать зажигалку и смотрю только на лицо Кристины. Она улыбается в ответ. Мне кажется, она все прекрасно понимает, но именно это ее понимание и отсутствие отвращения к моим мыслям на ее счет меня больше всего удивляет. Мы болтаем дальше – о транспорте, о погоде, о пробках, о строительстве ЗСД – обо всем, что нас не особо-то и касается. Но на этот раз нас решают прервать.

Из-за спины Кристины я сначала слышу громкий свист, а потом вижу свистуна. Широкоплечие парни среднего роста в удивительно похожих куртках и футболках с логотипами «армани» уверенно шагают в нашу сторону. Нужно ли говорить, что мне это сразу перестало нравиться?

– Ну че, подруга? Поедем? – подает голос один из парней – лысый, как бильярдный шар.

– Суки, – сквозь зубы цедит Кристина и пытается затянуться, крепко сжимая сигарету мгновенно задрожавшей рукой. – Как нашли?

– По «джипиэсу»! – гогочет второй здоровяк – судя по прическе, явно одолживший волосы у партнера.

– Ты какого хера Шутова отшила? – не поддерживая его игривый тон, начинает допрос лысый.

– Так надо было.

– Элитного клиента не обслужить! Депутата. Да ты за него должна землю жрать в благодарность, что у него на тебя встал! – безо всякой цензуры, характерной для общественных мест, орет лысый. – Он мне позвонил и сказал, что теперь будет работать с Демисом, потому что у его девок сиськи лучше, и они никогда не ломаются. Прикинь? Ты всех в шалмане подставила из-за своего сдвига!

– Твою мать, Сережа, на людях… – Кристина пытается сунуть в рот сигарету, но волосатый детина выхватывает горящий столбик у нее из рук и растаптывает его об мокрый асфальт.

Я чувствую, что ситуация накаляется и пытаюсь что-нибудь придумать, но в моем положении лучшее, что может быть – это просто отступить и дать ублюдкам сделать их дело.

– Я тебя своими руками бы удавил! – рычит лысый Сережа. – Поехали с нами.

– Он мне на грудь насрать хотел! Понял? – визжит Кристина на всю улицу так, что даже отморозкам, кажется, становится неудобно; дальше – переходит на шипение. – А в моем списке услуг этого нет.

– В твоем списке услуг, – передразнивает ее тон Сережа, – есть все, милочка. Ты знаешь, сколько это стоит?

– Э, братан, – прочистив горло и опершись поудобнее на гранит подземного перехода, вступаю я. – Ты не горячись так.

– А ты пасть-то прикрой, – прорезается голос у сережиного коллеги. – А то вторую культю носить будешь.

– Ты на нее не заработал еще, хлопчик, – мой собственный голос кажется мне львиным рыком, и в груди внезапно становится горячо. – И платить ты за нее будешь, в случае чего, Хазану.

– Да че ты гонишь, чмо, – дергается в мою сторону обиженный сережин друг, но сам Сережа останавливает его резким движением руки и перехватывает нить беседы.

– Ты хазановский что ли?

– Более чем. Работаю без куратора, напрямую. А телка эта, – небрежно киваю на Кристину, – мое сопровождение на сегодня. Хазан мне ее выделил на вечер. Или ты думаешь, мы тут в шахматы играть собираемся? Или я тут гуляю сам по себе? Хазан в курсе всего, если че.

Я сделал ставку на рулетке, и теперь из всех тридцати семи значений должно выпасть одно, в котором я, мягко говоря, не совсем уверен. Но оно таки выпадает.

– Вот ты урод, – ухмыляется Сережа. – А почему нам ничего не сказали? Нас старший сюда послал.

– А ты кто такой, чтоб перед тобой отчитывались? – вставляет свои пять копеек Кристина.

– Глотку завали, – шмыгает носом, сплевывает, едва не попадая в ногу Кристины, а затем поворачивается ко мне Сережа. – Да ты гонишь!

– Давай проверим, – достаю из кармана мобильник и тычу в кнопки, чтобы найти и вывести на экран номер Хазана, а затем протягиваю телефон Сереже. – На, поговори.

Оба быка начинают мяться, и я чувствую, что карта пошла.

– Ну, давай, че ты? Перетрем сразу, чтоб потом проблем не было. Ну, отвлечем Хазана, че такого?

– У меня у самого номер есть, – бормочет Сережа, почесывая шею. – Хазану привет. Из уважения к нему ни тебя, ни ее сейчас не тронем. Но если ты нас развел – я тебе лично и ноги, и руки поотрезаю. Усек?

– Только «за», – усмехаюсь, убираю телефон и неторопливо прикуриваю из своей пачки «ротманс».

– И не думай, что тебя будет трудно найти, чепушило, – добавляет приятель Сережи, шумно сплевывает на асфальт – видимо, для усиления значения своих слов, – и удаляется вместе с компаньоном.

Кристина ошарашено смотрит сначала на уходящих куда-то в усиливающийся дождь «решал», потом на меня.

– Сигарету? – невозмутимо предлагая я, поминая сорванную сережиным приятелем сессию курения Кристины.

– Ну, ты и выкинул, – она качает головой и жестом отказывается от протянутой пачки. – Я тут недавно столкнулась с тем, как эти ребята отработали парня из «Альтернативы». Вообще, это новые шестерки Хазана, насколько я знаю. Буквально месяц, как начали работать, а все туда же.

– Он давно обновляет команду, – киваю я, понимая, что все части головоломки встали на свои места, и у нас с Кристиной действительно общий хозяин, как я и предполагал.

В какой-то момент, когда я об этом только догадывался, мне даже начинало казаться, что наша с ней встреча неслучайна, и Хазан пытается подстроить что-то, что поставит меня еще на большие проблемы, но, взвесив свое нынешнее положение, я не смог представить того косяка, который его мог бы ухудшить.

– Пойдем, погреемся, – вздыхает Кристина и застегивает куртку.

– Куда?

– Ко мне, куда же еще?

Квартира Кристины – это типовой ремонт, поделенный на три. Может, даже половина одной его трети. Глядя на старую мебель, зацарапанные обои и потертую донельзя сантехнику, я понимаю, почему Кристина не работает индивидуалкой с апартаментами, а постоянно ездит по клиентам, которых ей обеспечивают хитрые рекламные механизмы Хазана. Впрочем, жадный до интима клиент и такую обстановку может счесть приличной. По крайней мере, в ванной у Кристины, куда я захожу, чтобы умыться, стены не покрыты полопавшейся краской, а выложены потертым, но уже не советским кафелем. Меня подмывает спросить, как она заполучила эту квартиру в пользование, но этот вопрос не будет иметь смысла.