Поцелуй феи. Книга 1. Часть 4
– Ветер сушит лучше чем солнце, – кивнул Рун. – Да у тебя ещё и ткань такая тонкая.
Через минуту ветер стих. Лала повернулась к Руну, сияя личиком.
– Ну вот, теперь хоть не стыдно, – сказала она не без капельки смущения.
Рун смотрел на неё, улыбаясь. Лала смотрела на него.
– Что? – спросила она с ласковым очаровательным недоумением.
– Ты снова в хорошем настроении, вот что. А то плакала, не знал, что делать.
– Это ты мне осушил слёзки, милый, – довольно похвалила его Лала. – Исцеляют объятья сердечко феям объятий. Твои мне исцеляют всегда. Это удивительно, Рун. Всё дурное уходит. Даже тени не остаётся.
– Не переживаешь, что наказала начальницу?
– Если только чуточку, любовь моя, – Лала шагнула к нему и обняла сама. – Она нехорошая.
– Что мы будем делать теперь? Со всей этой тюремной романтикой? – со смесью юмора и озабоченности поинтересовался Рун.
Лала рассмеялась.
– Не думаю, что нам придётся что-то делать, – поведала она. – Обижать фею… это всегда имеет последствия. Надо просто подождать. Но мне немножко необходимо поколдовать. Можно, жених мой славный?
– Ты уже в темнице, дорогая невеста. Это само по себе наказание. Здесь штрафы не действуют, – пожал плечами Рун, любуясь на неё.
– Ты добрый. Спасибо, – расцвела Лала тёплой улыбкой.
Она немедля озарилась синим светом. Вдруг гнилая солома с пола исчезла, заменившись толстым слоем душистой свежескошенной полевой травы. Кружка превратилась в кувшин с соком, сухарь многократно увеличился в размерах и обратился свежевыпеченным яблочным пирогом на тарелке. Камера заблестела чистотой дворца, утратив всякие намёки на ароматы нечистот.
– Неплохо, – с уважением покачал головой Рун.
– Вот теперь можно и насладиться свиданием в темнице, – озорно заметила Лала. – И покушаем наконец.
– А долго нам здесь… наслаждаться? – осведомился Рун аккуратно.
– Не знаю, – беспечно ответствовала Лала. – Самим уходить отсюда нам не стоит. Иначе за тобой начнёт гоняться вся местная стража. Я не хочу, чтобы ты обрёл славу преступника. Пусть тебя выпустят. Они это сделают так или иначе. Надо просто подождать. Может до завтра. Вряд ли долее. Только ты слушайся меня, Рун. Я тебя научу, как себя вести. А ты делай так, и ничего не бойся. Мой великий врунишечка.
***
Рун и Лала лежали на куртке, расстеленной на подстилке из полевых трав, мирно беседуя о разном, когда к решётке явились четверо: старый тюремщик, два стражника, не те что прежде, незнакомые, и офицер из знати.
– Ты прямо с почётом его устроил, дед, – подивился офицер.
На лице у того нарисовалось глубокое изумление.
– Откудова это всё? – спросил он у пленника, впав в лёгкую прострацию.
– Всё так и было, – не моргнув глазом ответил Рун.
– Погоди-погоди, – недобро посулил старик. – Сейчас высекут тебя, отпадёт охота глумиться.
Он стал бренчать связкой ключей, отыскивая нужный. И стражники, и офицер смотрели на Руна с любопытством.
– Приказано тебя выпороть хорошенько, Нур-чудотворец, – сообщил офицер дружеским тоном. – А потом снова сюда, и будешь суда дожидаться. Месяц-другой. Палач уже ждёт. Пороли тебя когда-нибудь?
– Было дело, – кивнул Рун.
– Тогда должен знать, что это. Но ты как будто не боишься. Думаешь, чудеса помогут тебе избежать порки?
– Я к чудесам не имею никакого отношения, господин, – спокойно заметил Рун. Отломил кусок пирога, принялся неторопливо жевать, с равнодушием взирая, как старый тюремщик проворачивает ключ в замке.
– Что за чертовщина, – произнёс старик озадаченно. – Отпирается, но закрыт.
Он с ещё большим старанием принялся крутить ключ. Прошла минута, другая, а замок всё не поддавался.
– Что, никак? – осведомился Рун с искренним сочувствием.
– Я не могу его открыть, – сдался тюремщик. – Здесь какая-то чертовщина.
– Чудотворец, – благоговейно молвил один из стражников.
Другой сотворил знак оберега.
– Это ты не даёшь отпереть? – поинтересовался офицер со смесью недоверия и подозрительности.
– Я тут ни при чём, – покачал головой Рун.
– Выходи, а? – попросил офицер по-доброму, хитровато улыбаясь.
– Не, мне и здесь хорошо, – миролюбиво поведал Рун, откусывая пирог.
– А ежели я копьё принесу да ткну тебя через прутья?
– Не знаю, – Рун сохранил полное безразличие на лице, хотя внутри у него немного похолодело.
– Он за ведро воды бочкой окатил, что сделает за копьё? – осторожно высказал сомнения стражник.
– Чудотворец, – снова повторил другой.
– Я за пленников отвечаю. Не надо втыкать в них копья без приказу, – обеспокоился старик-тюремщик. – Будет приказ, тогда сколько угодно.
Офицер призадумался, устремив взгляд в пол.
– Зачем ты это делаешь, Нур? – спросил он вскоре с чистосердечной прямотой, словно вызывая на откровенный разговор. – Ты понимаешь, чем это всё закончится для тебя?
– Я да, – отозвался Рун. – А вы?
– Кто бы ты там ни был, ты не можешь быть выше власти. Ежели ты ей не подчиняешься, ты становишься ей врагом. Тебя уничтожат.
– Я очень даже подчиняюсь. Вот, сижу в темнице, – проронил Рун.
Офицер плюнул с досады, развернулся и пошёл прочь. Стражники поспешили за ним. Старый тюремщик ещё стоял какое-то время подле решётки, глядя пристально.
– Надо тебе что-нибудь ещё, Нур? – произнёс он вдруг спокойно, без своего прежнего гонора.
– Спасибо, сухари мне пока не нужны, – бесстрастно поставил его в известность Рун.
– Я домой к себе пошлю за едой, коли хочешь. Сноха сготовит, – предложил старик.
– Да не надо, спасибо, мы сыты, – теперь уже благодарно отказался Рун, указав кивком на остатки пирога.
Тюремщик удалился.
– Ох, не нравится мне это всё, солнышко моё, – тяжело вздохнул Рун. – Далеко всё зашло.
– Прости меня, мой смелый лев, – повинилась Лала, сияя. – Ежели бы я сдержалась, не обдала бы начальницу водичкой, ничего бы и не было.
– Да всё равно было бы. Ты тут ни при чём, – ласково заверил он. – Не повезло нам. Дождь, тебя ножки подвели, и ещё живность кланялась. Всё сразу так неудачно сложилось. Я надеялся, слухам не особо поверят, а тут пение. И всё, конец всем надеждам. Надо уходить из этого города. Сегодня, кстати, третья ночь минует. Так и так уходить время настанет, я обещал на три дня. Поди не будешь настаивать остаться?
– А что если буду, суженый мой, – лукаво посмотрела на него Лала.
– Останемся, куда деваться, – усмехнулся Рун. – Не могу же я отказывать столь распрекрасной деве, которая ещё и моя невеста ненаглядная. Не понарошку теперь. Но житья мне здесь уже не дадут точно. Эх, мне бы тоже незначимость. Так, как сейчас, это даже хуже, чем когда все не любят. Там, в деревне, я и был незначим, по сути. Никто не обращал на меня внимания.
– Конечно мы уйдём, заинька мой, не переживай, я пошутила, – сказала Лала с нежностью. – Но мне очень приятно, что ты готов терпеть ради меня даже… славу.
Она залилась смехом. Рун тоже рассмеялся:
– Славу преступника?
– Волшебника могучего, – возразила Лала. – Все неприятности от того, что ты её отрицаешь. Признал бы, и слава стала бы именно такой, какая бывает обычно. Дарующей уважение и почёт.
– Но я не волшебник, вот в чём проблема, – посетовал Рун беззлобно. – Мало мне титула великого врунишки, хочешь, чтобы я получил ещё и звание великого шарлатана? Придётся столько врать всем… Даже мне это будет тяжело. И покою нам тогда уж не дадут. Сейчас лишь подозревают меня в чародействе, и то вон что твориться. Не знаю теперь, как быть с обителью магов. Идти туда? Не догонит ли меня там слава волшебника-Нура?
– Тут я тебе ничего не могу посоветовать, мой хороший. Могу только полагаться на твои решения.
Рун призадумался.
– Ладно, наверное всё же сходим, – определился он в выборе. – Слава догонит не сразу, я надеюсь. Пока догонит, мы уже и уйдём оттуда поди. Мы ведь недолго в обители пробудем. Господин Шэух, как я понял, туда ещё не едет. А кроме него рассказать и не кому. Письмо своё рекомендательное он написал до всего этого сумасшествия с обливаниями, когда всё окончательно открылось, что я… как бы маг. Ну и даже если вдруг и узнают про чудотворца, стану отрицать. Там попроще, чем здесь, одни маги вокруг, ни начальниц, ни толпы. Думаю, стоит рискнуть сходить туда.
– Мне интересно побывать в обители, – поведала Лала. – Дом магических наук и учёных мужей. У нас такого нету. У нас феи хранительницы магических знаний. Библиотеки о магии в монастырях в основном. Но монастырь, это совсем иное, тем более женский. Это храм религии, а не науки.
– В обители магов женщин не пускают. Хотя тебя наверное бы пустили, – предположил Рун. – Впрочем, может и нет. Монахи же вот не захотели тебя к себе в монастырь.
– У монахов много отшельников, кто женщин не видал годами. Им тяжело бы было от моего присутствия. А так пустили бы, поверь, – заметила Лала.
– В обителях магов тоже должны быть отшельники. Кто посвятил себя науке, и без семьи решил остаться, – сообщил Рун.
– Тогда наверное и туда не пустят, явись я значимой, – кивнула Лала.
За день у камеры Руна побывало много гостей. Приходил жрец, побрызгав замок святой водой, приходил маг, пытаясь расколдовать оный, заглядывал палач, из чистого любопытства, но изображая, что по делу, являлись люди мастеровые с мудрёными инструментами. Дверь камеры никому не поддавалась. Рун не выказывал особой словоохотливости, всем говоря одно, что не чародей. Потом стали захаживать уж и разные особы из знати, эти просто дивились, словно на диковинного зверя на ярмарке. Держали все себя достаточно почтительно. Лала совсем разомлела от объятий, была довольненькой и игривой, радовалась этому их новому свиданию, столь романтичному, предвкушала, как будет рассказывать о нём сестричкам, и с какими изумлёнными глазками они станут внимать сему повествованию. Рун в конце концов тоже впал в полное счастье, позабыв обо всех тревогах. Ну как может быть иначе, когда любимая девушка рядом, и столь счастлива от тебя, и делится этим своим невинным всепоглощающим счастьем, своими светлыми чувствами и теплом сердечка. Люди видели состояние Руна, и дивились теперь ещё и этому – тому, что человек в темнице может иметь сияющую жизнерадостную физиономию. Старый тюремщик к вечеру снова предложил свои услуги, Рун спросил, нельзя ли послать на постоялый двор за их законным ужином. И менее чем через час у них с Лалой состоялся пир. Посему она стала ещё более довольной – свидание удалось на славу. Завершающим штрихом ожидался совместный сон в объятиях в камере. Смеркалось, они уже готовились почивать, когда пред ними возник последний посетитель, в тёмном плаще до пола, разгоняя полумрак вокруг себя масляной лампой. Это был тот самый господин с бородавкой на щеке, что присутствовал на трапезе в саду у градоначальницы. Он встал пред решёткой, поставил на пол лампу, и долго стоял, ничего не говоря, с понурым лицом.
– Иди домой, парень, – нарушил он наконец тишину сдержанным тоном. – Город более не имеет к тебе претензий.
Рун недоверчиво посмотрел на него, с мыслью, не уловка ли это, чтобы выманить в гости к палачу. Господин вдруг упал на колени.
– Иди, парень, иди, небом тебя прошу! – взмолился он. – Только пусть это всё прекратится.
– Пойдём, Рун, теперь можно, – мягко промолвила Лала. – Узнай, что он хочет, чтобы прекратилось.
Они оба встали. Рун подобрал свою куртку.
– Что должно прекратиться? – вежливо осведомился он, испытывая неловкость. Знатные люди горды. Когда они становятся пред плебеем на колени, ничего приятного в этом нет. Это грустно, унижать так кого-то, пусть и нехотя.
Господин молчал.
– Мне нужно понять, о прекращении чего идёт речь, тогда будет проще это сделать, – почтительно объяснил Рун.
– Зверьё не даёт супруге прохода, – вздохнул посетитель. – Особенно птицы, дикие. Едва выходит из дома, сразу налетают. Через минуту вся обгажена становится.
– Это прекратится, Рун, сегодня. Скажи ему, – Лала тоже немножко погрустнела. – Я ожидала чего-то подобного. Но не настолько… Животные очень не любят, когда фей обижают, всегда вступаются. Я им велю не делать так больше.
Рун отворил дверь камеры, словно та и не была на запоре.
– Поднимитесь, господин, зачем вы так, – с сожалением попросил он, выходя. – Я этого не делал, но это прекратится. Сегодня, очень скоро. Пожалуйста, встаньте.
Посетитель не пошевелился.
– Пойдём, Рун, – тихо произнесла Лала.
Она тоже вышла, по пути провела мужчине по щеке ладонью, и бородавка у него исчезла, словно и не было никогда. Он почувствовал прикосновение, схватился за лицо, сразу же осознал, что бородавки нет. Проверил ещё раз, и ещё. Застыл с открытым ртом ошалело. В глазах его появился благоговейный блеск. Изумление это лучше, чем униженная мина, Руну стало полегче. Лала взялась за его руку, они двинулись к выходу, и вскоре были уже снаружи. В ноздри им сразу ударил вечерний ветерок, принося ощущение свежести, столь приятной после спёртого воздуха темницы. Миновав стражника на карауле, они неторопливо направились в сторону постоялого двора вдоль тёмных улиц под сияющим звёздами чёрным небом, замечая иногда в окошках тусклые отсветы свечей. А господин в плаще ещё долго стоял на коленях пред пустой камерой, не в силах подняться.
Глава 5. День четвёртый и далее
Лала зевнула сладко, потянулась, открыв глазки. Одарила Руна сиянием очаровательных очей. А сама так и светится, довольная-довольная.
– Опять разбудил тебя? Прости, – повинился он с улыбкой, любуясь на неё.
– Нет, сама пробудилась, – Лала вздохнула от переполненности чувствами, а затем поскребла его пальчиками по груди, изображая коготки кошечки. – Мур, мур.
– Проспал я, Лала. Хотели на зорьке выйти. И вон оно что получилось. Уже и светло, – посетовал Рун.
– Ну и ладно, – беспечно молвила она.
– Тебе незначимой ладно, а на меня будут пялиться все, кому не лень.
– Я тоже… буду на тебя пялиться, – весело сообщила Лала, буравя его глазками.
Рун рассмеялся.
– Чего это ты такая игривая? Со вчера.
– Счастлива, – коротко ответила она, сияя.
– Что выпустили из заключения?
Колокольчик Лалиного смеха наполнил комнату мелодичными переливами.
– Эх, не удалось в темнице поспать, такую романтичную ночь у нас отняли, – усмехнулся Рун.
Наградой ему стала вторая волна дивной мелодии её смеха.
– В кроватке тоже хорошо, любовь моя, – разулыбалась Лала. – Опять будем во лесочках ночевать теперь.
– Пару дней всего до обители добираться, как я понял, – сказал Рун. – И по лесам мы не пойдём. Попробуем по дороге. Даже если меня узнает кто, это всё-таки не город, толпы нет, переживу. По дороге, попроще, чем по оврагам… тем, кто без крыльев. К тому же мне эти места незнакомы, в лесу могу заплутать. А через пару дней глядишь, уж снова будем под крышей ночевать. Правда вряд ли на такой удобной кроватке. И с такой едой, как нам здесь подают.
– Заблудиться мы не сможем, мой славный. Мне птички всегда путь укажут, – напомнила Лала.
– Ох, верно. А за это не полагаются штрафы?
– Не полагаются, – заявила она довольно. – Это необходимость, Рун. Крайняя.
– Поверю на слово.
– Мне хочется попутешествовать по вашим дорожкам, львёнок, – тёплым голоском поведала Лала, одобряя его план. – Будет что-то новое для меня. А то всё по лесам да по лесам.
– Ну, отлично.
Они замолчали, глядя друг на дружку. Смотрели и улыбались оба. Из-за стен доносился неясный шум улиц. Кажется, там было уже достаточно оживлённо. Дело к осени идёт, дни укорачиваются, люди стараются встать пораньше, дабы успеть до темна переделать всю работу. Рун поправил Лале волосы, погладил по щёчке. Её глазки заблестели нежной иронией.
– Как это ты решился к личику прикоснуться? – полушутливо подивилась она.
– Да вот, что-то решился, – буркнул он со смущением. – Напридумывала мне загадок. «Можно прикасаться ко всему, к чему не нельзя». Вот и попробуй разгадать. Я же боюсь тебя обидеть.
– Что тут разгадывать, милый, – произнесла Лала ласково. – Всё ведь ясно итак. К ручкам можно везде. И к плечикам, конечно же. Талия… вся твоя. Животик… весь твой. К спинке… где хочешь. К шейке ничего предосудительного. К личику… только когда двое пара, настоящая, только тогда можно. Мы стали парой… сама не знаю, в какой момент это произошло. Но это случилось до наших клятв, ещё на озере. Однако к губкам нельзя, к губкам – это если уже обручены, если точно поженятся. Это почти как поцелуй, лишь жениху, который точно станет мужем, позволено. Вот и всё разрешённое. Остальное только мужу. Где тут ошибиться?
– Легко тебе рассуждать, ты же не можешь сама себя обидеть прикосновением. И дока по части отношений. А я… словно по полю из капканов и ловушек перемещаюсь. Чуть что не так, не угадаю, и всё, тебя обижу страшно. И твоей чести причиню ущерб. Заставлю горевать, переживать. Цена высокая ошибки. Риск… неоправдан.
Лала посмотрела на него, лучась приязнью.
– Рун, ежели ты ошибёшься по простодушию, нечаянно, я тебя всегда прощу, – мягко проговорила она. – Может быть подуюсь немножко. Но ты меня обнимешь, и оттаю. Лишь когда намеренно обижает тот, кто дорог, вот это очень больно. Ты вчера видел меня в прозрачном платьице, и взгляд отвёл не сразу. А я тебя простила. Совсем-совсем. Я знаю, ты не нарочно. И боролся с собой. Ты хороший. Мой благородный рыцарь.
– Какой-то я неудачливый рыцарь, – посетовал Рун не без юмора. – За других рыцарей дамы вприпрыжку бегут, чтобы замуж выйти. А за меня не хочет ни одна.
– Бедняжечка.
– Мяу, – раздалось за окном с достоинством.
– Наш неугомонный друг снова здесь, – рассмеялся Рун.
– Ты про чёрного котика, милый? – улыбнулась Лала.
– Про него.
– Мяу-мяу, – повторно продекламировал кот.
– Это очень необычный котик, – заметила Лала.
Оба они, не сговариваясь, вскочили, поспешив к окну. Рун открыл оное. Представшая пред ними картина его не порадовала. Улица была просто забита людом. Множество народа стояло в ожидании. Взрослые и дети, мужчины и женщины, знатные и простолюдины. Все замерли, в трепетной надежде на чудо. А чудо было как раз на подходе. Под окном собралось зверья и птиц изрядное количество. Предводительствовал, как всегда, чёрный кот. А позади него, сформированные в подобие когорт по видовой принадлежности, расположились коты, собаки, куры, гуси, воробьи, вороны, голуби, присутствовало несколько лошадей, овец, свинья с поросятами.
– Ой-ёй-ёй, – только и смогла вымолвить Лала изумлённо.
– Мяу-мяу-мяу, – громко возвестил кот, глядя на неё.
И тут звери запели. Сегодня это был весёлый жизнеутверждающий марш. Музыка, исполняемая зверьми, и похожа и не похожа на ту, что люди извлекают из музыкальных инструментов. Звуки безусловно не те. Но их гармония… Казалось бы, чего можно ожидать от столь разношёрстных исполнителей? Какофонического шума, не более того. Карканье музыка только для ворон, а ржание услада для ушей лишь для лошадей. Сколь мелодично не ржи, будет чудиться, что ты на конюшне. Однако в данном случае… Живностью словно управлял общий гений природы, объединяя их в нечто гораздо большее, чем каждое из них по отдельности, в мастеровитый оркестр. Все звуки сочетались, сливались, дополняя и обогащая друг друга тембрально, а животные производили их далеко не в тех ограниченных наборах, в каких издают обычно. К примеру, вороны каркали редко и не все, кто-то из них ворковал, кто-то исторгал низкий скрип, рокот. Лошади ржали в меру и не часто, зато отбивали копытами ритм, заменяя барабаны. Это трудно описать, это надо услышать. Чудесная оркестровая музыка, получаемая посредством совершенно непривычных уху инструментов. Завораживающая, радующая сердце. Проникающая в души неискушенной никогда не слыхавшей ничего столь совершенного провинциальной публики, потрясая оную. И всё это в сочетании с потрясением от лицезрения чуда. Вот, как-то так. Но это было ещё не всё. Люди замерли с открытыми ртами, и слушали, в оцепенении, не издавая не звука, почти не дыша. До определённого момента. Марш имел дробление на нечто подобное куплетам, то есть на части схожего содержания, куплеты состояли из начальной основы и завершающего проигрыша, который вернее всего сравнить с припевами песен. В проигрышах наличествовали паузы в несколько тактов. И вот, когда дело дошло до первой паузы, и музыка на мгновение смолкла, вместо животных вдруг вся мужская часть людской толпы, все присутствующие мужчины и мальчики залихватски выкрикнули совершенно уместное в этой паузе гармонично вписавшееся в музыку: «хэй»! Слаженно, чётко, все одновременно. И после так и застыли, с ошеломлёнными лицами, не понимая, что происходит. Музыка тем временем продолжилась, через дюжину тактов наступила вторая пауза, и тут уже все присутствующие барышни звонко задорно и жизнерадостно выкрикнули: «хэй»! И далее началось полное веселье. Всё смешалось, простолюдины и знать радовались и смеялись, сияя глазами восторженно. Одно дело видеть чудо, и совсем другое быть его частью. Кто-то лил слёзы умиления и восхищёния, кто-то обнимался. Наступило всеобщее ликование. А музыка зверей всё продолжалась. Пришло время завершающего проигрыша второго куплета, наступила его первая пауза, и мужчины уже фактически полностью осознанно выкрикнули: «хэй»! За ними во вторую паузу то же сделали дамы. И все ещё больше расцвели улыбками счастливыми. Музыка продолжилась далее. Люди слушали, наслаждаясь происходящим, слушали и Рун с Лалой, с теми же чувствами. Третий куплет побаловал толпу сразу двумя проигрышами припева, позволив мужчинам и женщинам по два раза вставить своё бодрое «хэй». Затем животные запели медленнее, снизили темп, прейдя к завершающему отрезку исполняемого произведения. И смолкли. У всего всегда есть конец. Наступила мёртвая тишина.
– Спасибо, хорошие мои, – растроганно поблагодарила животных Лала.
Очи её блестели от выступивших слёз. Чёрный кот изрёк с достоинством «мяу», поклонился, остальные звери выполнили поклоны вслед за ним, и стали разбредаться и разлетаться в разные стороны, имея очень довольные выражения мордочек. Толпа ожила, разразившись гомоном восторженных возбуждённых голосов. Рун закрыл окно. Лала смотрела на него с мокрыми глазками и улыбалась, ничего не говоря. Он шагнул к ней, прижал к себе. Она лишь вздохнула, сияя счастливо. Так они стояли, согревая друг друга, под звуки растревоженных людских масс и взволнованный стук своих сердец.
– А я не кричал «хэй», – тихо сказал Рун не без ноток доброй грусти.
– А ты бы хотел?
– Пожалуй да.
– И я тоже не кричала, – посетовала Лала, глядя на него тепло, и нежно, и чувствами светлыми исполнено. – Мы словно остались чуточку в стороне от общего веселья. Но это ничего. Всё равно было… замечательно. Правда?
– Я это на всю жизнь запомню.
– И я.
– Уходить нам надо, лебёдушка моя, – молвил Рун с сожалением. – Пока народ весь снаружи. Я предлагаю сегодня не есть здесь, а попросить такую еду, какую можно взять с собой. И уже за городом подкрепиться.
– Кушать хочется, – мягко пожаловалась Лала. – Всё равно на улице вон сколько людей. Никак не минуешь.
– Не можешь меня заколдовать, чтобы народ не видел?
– Нет, любовь моя. Я сейчас очень счастлива. Только счастливое волшебство могу творить. Красивенькое что-то.
– Боюсь я, милая, оставаться. По улице прошмыгнём быстро. А тут… как в ловушке. Не по себе.
– Я тебя защищу, Рун.
– Красивым волшебством?
– Каким-нибудь.
– Ну, если ты настаиваешь поесть здесь, – Рун хитро улыбнулся, изобразив мечтательность. – Вая принесёт еду, станет мне глазки строить, говорить ласково.
– Покушаем в лесу, – сразу приняла решение Лала.
Рун рассмеялся.
– Тогда надо выходить, солнышко моё синеглазое, – нежно произнёс он.
Через пару минут они уж были в харчевне. И в этот раз расчёт Руна оправдался, из людей здесь присутствовали лишь Уго да жена его. Обсуждали что-то живо, оба с взбудораженными счастливыми лицами. Оба уставились тут же на Руна, замолчав, лишь он появился. Глядели пристально, в ожидании.
– Мне бы еды какой. Только в дорогу, ту, что можно унести, – попросил он вежливо.
– Собери чего-нибудь, получше, – обратился к супруге Уго.
Та кивнула и удалилась.
– Уходишь? – спросил Уго дружелюбно, не без доли опечаленности.
– Ага, – отозвался Рун. – Нет у вас чёрного хода?
– Можно выйти через дворы. Но тебе это ничего не даст, поверь, заметят сразу. Толпа о-го-го как растянулась, – сообщил Уго. – Выходи отсюда. Так будет… правильней.
– Ну… ладно. А как попасть в обитель магов, не подскажете?
– Идёшь к центральным воротам. И по дороге налево. Вдоль реки. Через пару дней пути будет развилка. Прямо пойдёшь, в большой город попадёшь. А направо, как раз к обители. Она там рядом совсем. От развилки уже и видно.
