Доигрался,
братцы,
доигрался!
Я, конечно, имажинист,
но не любитель галлюцинаций.
…
Какой каламбур, однако,
Фома, Павел, Пётр,
а сам сел на место Иоанна.
Наконец набрался отваги,
взглянул на Христа прямо,
я ошалел…
Он такой неузнаваемый!
…
Кусок блестящего сахара,
аппетитный до колик,
Его хочется смаковать с чаем.
Не человек, ручей,
ручей из воды хрустальной.
Его речи полны печали,
но Он разливает вино,
ведёт себя как радушный хозяин.
—
И это Бог?
Бог, совершающий самоубийство?
Максимум чая кусок,
что в воде человека решил раствориться.
…
Все гогочут,
Иуда исполнен тревоги,
а Христу хоть бы хны,
Он парирует браваду Петра,
но не так чтобы строго.
…
Смотрю на Христа во все глаза,
что уж там,
во все зенки.
Думаю, что бы сказать,
что попросить для души, для тела.
А Он видит всё, шельмец,
знает, как я обомлел.
"Иоанн, а Иоанн, у тебя ко Мне дело?".
Улыбается так,
будто не крест Его ждёт,
а из пряников терем.
—
Обстановка уж очень домашняя,
и не назвать Иуду предателем.
Он, наверное, одурел от счастья,
руку Богу жать дано не каждому.