Поездная симфония

– Возьмёшь и мне бельё? Спасибо.

Ничего не оставалось, кроме как пойти за двумя комплектами, состоявшими из наволочки, простыни, пододеяльника и полотенца. Бельё сияло сквозь целлофановый пакет. Хорошо постирали.

– Хорошо постирали! – Он вошёл в купе.

Оксана уже переоделась в майку и шорты, которые обычно носила дома вместо пижамы (он думал, что кольнёт – не кольнуло), разложила его и свой матрасы и выложила из объёмной сумки контейнер с сытными рулетиками из курицы, бекона и сыра. Кажется, Лидия Павловна достала их из духовки перед самым выходом дочери, потому что от них всё ещё шёл пар. Невероятный аромат уже пропитал каждый уголок помещения. Витя облизнулся, а девушка взяла из его рук один пакет.

– Ну-ка, и правда. А ты не хотел купе брать. А тут вон как чисто. Не то, что в плацкарте.

– Не поспоришь, – кажется, разыгравшийся аппетит смог растопить её сердце, и парень улыбнулся. – Чаю взять?

– Да, спасибо.

Через пять минут сели трапезничать. Потерев ладони, Витя пробормотал «прияново апетит» и взял самый большой рулетик. Видимо, его лицо от предвкушения было чересчур эмоциональным, потому что Оксана прыснула.

– Чего?

– Да ты как всегда. Что бы ни случилось, только увидишь мамину стряпню – сразу как ребёнок становишься.

– Дха идхи тхы! – Он улыбнулся, разжёвывая тёплую, нежную, солёную массу.

– А я до сих пор не понимаю, как можно так классно готовить. – Она откусила немного от своего рулетика. – Ну, ты знаешь.

Витя проглотил пищу.

– Знаю и говорю в который раз – твоё предназначение в другом. Детей…

– …от соплей поскорей. Я пять кило набрала, как к маме переехала. Невозможно.

– Зато вкусно.

Оксана вздохнула и продолжила методично жевать, уставившись в окно. Кажется, вспомнила о причине переезда. Странно, разошлись ведь полюбовно. Не зная, что сказать, Витя закинул второй рулетик в рот, запил чаем и откинулся назад, направив взгляд за окно, на мерно плывущие в обратную сторону деревья. Фуга не грянула, симфония поезда взяла лейтмотив и пошла развивать его на разные лады.

По коридору носились те самые дети, и даже через закрытую дверь купе было слышно, как они орут никому не понятные слова из нашумевшей недавно (и уже успевшей изрядно надоесть) песни: «Ай су чу пего! Ай-ай су чу пего!» Было похоже на причудливый авангардный хор. Сами участники, находящиеся внутри, прекрасно понимали, что к чему, а вот слушатель сидел обескураженным и беспомощным. Вокруг царила обычная летняя жизнь, только их купе она, кажется, обошла стороной. Парень, далёкий от современной музыки, не мог настроиться на мелодию вагона, поймать его гармонию, слиться с ней и расслабиться. Это выбивало из колеи. Оставалось только отключиться от гремящего вокруг хаоса диссонансов и ловить ритм колёс.

– Как у нас леса много.

Оксана прилипла взглядом к столешнице и зависла так минут на десять. Не было желания продолжать попытки завести хоть какой-нибудь разговор. Не было сил. Кажется, родителям-соседям тоже надоел шум и гам, потому что топот за дверью стих спустя некоторое время, зато теперь из-за стены доносился тихий, но настойчивый бубнёж явно мужского голоса. Самое время ложиться. Вздохнув, Витя закинул ещё один рулетик в рот, встал и начал заправлять койку. Через несколько минут работа была сделана, и парень достал из рюкзака бриджи.

– Отвернись.

– Да чего я там… – Девушка закрыла глаза. – Может, мы зря всё это…

– М? – он не мог справиться с ремнём на джинсах.

– Ну… – Она задумалась. – К Лизке. Может, ей самой надо. Как мы.

– Ну, я тебя не бил, попрошу. Да и вещей у неё не меньше, чем у тебя было. А мы в три подхода гоняли. – Быстро стянув джинсы и надев бриджи, он нырнул под одеяло. – Всё, я спать. Спокойной ночи.

– Угу, и тебе. Я почитаю пока.

Последнее, что увидел парень перед тем, как закрыть глаза – Оксана достаёт из сумки «Униженных и оскорблённых» Достоевского и прокладку.

Поезд медленно полз по бескрайним просторам, мерно покачиваясь из стороны в сторону, поэтому Витя, уставший после двенадцати часов сварки, моментально заснул.

Впереди тяжёлый день.

Пробуждение первое. Лунная соната

Дурной был сон. Моментально выдернул в реальность. Что там было?.. уже не вспомнить, зараза.

Ночь лунила, купе еле-еле освещалось её холодным светом. Машинально поднявшись, Витя посмотрел на спящую Оксану. Как всегда, попой наружу, мартышка. Вроде не протекла. Спит, хорошо. Стоп.

Он уже не должен этого делать, следить, проверять. Не спала бы – не дала бы даже подумать об этом. Но чисто по-человечески… Парень привстал и поправил одеяло, полностью закрыв девушку.

Окно было подёрнуто маревом тьмы, но отблески луны выхватывали из неё редкие лесополосы, ряд за рядом выстроенные по периметру возделываемых полей. Витя прислушался – да, всё та же мелодия. Зевнул.

Он любил варить под классику. Ничего мощного, гремящего: «Серенада» Моцарта, «Утро» Грига, «Щелкунчик» Чайковского, особенно «Адажио», «Вальс» из «Метели» Свиридова, «Лунный свет» Дебюсси, «Прелюдия и фуга No. 1 до мажор» из «Хорошо темперированного клавира» Баха… В общем, то, что знает каждый неграмотный с музыкальной точки зрения человек.

Михалыч научил. Пока на стажировке у него был, всё время слушали «Времена года». Сначала было странно, в техникуме если кто и варил под музыку, то это был рок или металл какой-нибудь. А тут – классика.

Но под конец стажировки, когда Михалыч стал звать Витю уже не «зелёный», а «напарник», парень сам понял, почему классика, и собрал свой личный плейлист.

Варить – оно же дело почти такое же тонкое, как и музыку писать, ну, может, чуть грубее. Чуть рука дрогнет – и весь шов к чертям, переделывать надо, как в музыке – одна фальшивая нота разрушает всё полотно. Да и просто успокоение. Всегда на нервах, когда работать приходится в температуре под сотню. Хочется закончить быстро и сделать на совесть, а классика концентрирует. Когда-то на досуге посмотрел пару образовательных фильмов по «Культуре», поэтому теперь знал некоторые термины, щеголял ими перед старшим товарищем.

Но был у этого один минус – после смены только под классику невозможно спокойно перестроить сознание на немузыкальный лад. Весь мир становится симфонией. Иногда это было весело, но в целом означало отрыв от реальности. Зато в последние два месяца только такой взгляд на мир и спасал от тяжёлых ненужных мыслей.

Стар уже Михалыч стал. Глаз всё ещё острый, а руки дрожат. На пенсию нынче. Жаль, навещать не скоро получится. Всё его стараниями: он выбил Вите место в экспедиции на Мирный, строить новый научный комплекс. В сентябре в Мурманск, там на ледоход и всё – прощай, большая земля, на год, а того и больше, если контракт продлят. Было страшно, но интересно.

Но не Оксане. Не зря, когда Витя шёл с новостью домой, в плеере заиграл «Реквием». Да, она очень хотела свадьбу этим летом. Но что поделать – такие деньги, такие возможности! Плюс, задел на будущее, квартира там, машина. Отказаться – значит, предать себя.

А получилось, что предал её. Со старших классов были неразлучны – она не могла представить себе и дня без парня, не то что год. Он понимал это, понимал её страхи и сомнения, но сам как-то спокойно принял, что пробудет так долго без неё. Это не должен был быть конец. Даже не пауза – они же могли бы всё равно общаться. Но, к сожалению, сложилось как сложилось.

На этом их пути и разошлись. Спокойно всё обговорили, долго, больно, но всё-таки пришли к решению остаться друзьями. На почтительном расстоянии.

Они ведь и так почти не виделись. Сначала он начал пропадать на заводе, а потом она, после аспирантуры, днём – участковый педиатр, ночью – в приёмном покое. Полчаса в день да часов пять совместного сна. Совсем не совпадающие стили и темпы жизни. Исход был понятен давно, но не было толчка. До пришествия Севера.

Тогда казалось, что как кусок от сердца оторвали, а сейчас… А что сейчас? Витя посмотрел на Оксану, мирно сопящую, отвёрнутую к стене. Возможно, это их последняя совместная поездка.

Больно ли ему? Нет. Пусто? Пока да.

На самом деле, ещё пару дней назад он поймал себя на мысли, что переживания из-за разрыва постепенно затухают, а на их место встаёт трепет от предстоящего приключения.