Город в кратере

– Ред! – радостно прокричала трубка голосом Николая Львова. – Похоже, есть работа для всей редакции. Бердину предложили какой-то проект, он попросил тебе позвонить. Мы уже все на месте, ты когда можешь подъехать?

Князев смог через полчаса – город был невелик, пассажирские автобусы быстро добирались с окраины в центр, где дома были на два-три этажа выше, а на площади в окружении кустов сирени грустно чернел Пушкин. Поэт никогда не посещал эти края, зато здесь проезжал кто-то из его ссыльных друзей-декабристов. Уже один этот факт давал Черепцу право на прописку в пушкинской географии.

Николай увидел Редьярда в окно и вышел навстречу.

– Давай скорее, – торопил он, глядя сверху в лестничный пролёт. – Бердин ничего не рассказывает до планёрки, мы уже все извелись. А ты чего хромаешь?

– Да так, новый опыт получал. Грузчиком работал. Вот что, давай-ка покурим перед совещанием?

Формулировка была условна: Львов не курил, но охотно составлял компанию, когда надо было поговорить или помолчать за пределами кабинета.

– Как это тебя в грузчики занесло?

Князев пожал плечами и прищурился, выпуская дым. Сейчас он был выжат и пуст.

Несмотря на остроту момента, Анатолий Павлович не стал отменять планёрку – он любил говорить и не собирался лишать себя удовольствия. В этот час, заглазно прозванный «часом токования», редактор забывался. Он ворковал, клокотал, закатывал глазки – и напрасно было возражать и переспрашивать: он не слышал ничего.

– Начнём с плана, – он заглянул в бумаги. – Всё очень плохо, я вообще не знаю, как мы выпустим этот номер. Саша, где заметка о новой книжке писателя Скворцова? Только не надо говорить, что она на согласовании.

– Она на согласовании, – обречённо призналась Саша. – Не хотела портить отношения.

Бердин усмехнулся. В таких случаях он всегда говорил одно и то же, только немного разными словами, не стал делать исключение и в этот раз:

– Вы напоминаете мне одну мою коллегу… Это было сорок лет назад… Тогда журналистам было хорошо известно, что такое пунктуальность. Вам этого не понять…

Львов и Князев переглянулись, но неожиданно Бердин прервался и подобрался. В его осанке появилась монументальность.

– А впрочем, – сказал он, – всё это неважно. Коллеги, надо обсудить один проект. Как вы знаете, начался экономический кризис. Но я был бы плохим руководителем, если бы смирился с этим…

Воробей на ветке за окном видел, как люди в комнате напряжённо смотрели на одного человека, а потом завертели головами, стали улыбаться, ёрзать и раскрывать рты. Звуки не проникали через стекло. Ещё воробей заметил, что тот, на кого все смотрят, неуклонно раздувается и обрастает сиянием и пухом. «Наверное, это их главный самец», – подумал воробей.

Запись, сделанная неровным почерком, вероятно, в тёмное время суток и при обстоятельствах, не благоприятствующих письменной работе:

В школе нам внушали, что всякая формула что-то выражает, а каждое уравнение имеет решение. Мы так привыкли писать цифры после знака равенства, что не можем себе представить, что этим знаком всё заканчивается.

Икс плюс игрек – это не вопрос, это констатация, которая не подразумевает необходимость озвучивать сумму. Ведь дело не в ней, а в том, что именно икс именно плюс именно игрек.

Знак равенства – как причал, уходящий в густой туман над утренним озером. Чему равна сумма взаимодействующих цифр по эту сторону знака равенства? Для каждого есть своё решение, потому что каждый приходит к причалу со своим грузом, и нет двух одинаковых грузов, как нет двух одинаковых путников, и нет двух одинаковых иксов, игреков и плюсов…

3.

Николай Львов жил в пятиэтажке на окраине, среди котлованов, арматуры и газонов, обрамлённых автомобильными покрышками. Это было царство любителей пива и домино, рассадник ларьков и замороженных строек. Во дворах звенели воробьи и носились дети, не желающие идти обедать.

Однокомнатная квартира в центре этой локации досталась Николаю в наследство – от бабушкиной сестры, ушедшей несколько лет назад. У неё была болонка Чижик, ненадолго пережившая хозяйку. Белые собачьи волоски присутствовали во всех пасхальных куличах, которые старушка каждый год пекла в большом количестве. Она была бездетна, но однажды, сомлев от употреблённой по случаю Первомая водочки, рассказала внуку, что в молодости имела ребёнка, девочку: дитя скончалось, не протянув и года.

Николай часто вспоминал об этом. Ему казалось странным, что жизнь, загоревшаяся однажды, угасла без следа: ни документов, ни фотографий, ни свидетелей. Выходило, он один знал об этом. Однажды Львов пошёл в храм, чтобы помянуть девочку, которая, вероятно, вообще могла оказаться выдумкой. Но даже если она приходила в мир и была наречена, он не знал её имени, и Христос, замерший в ожидании над затепленной свечкой, так и не дождался упоминания, кого же конкретно надо приветить в бескрайнем небесном Царствии.

Сегодня Львов был весел. Он с детства рвался из Черепца, просто с ума сходил от жажды странствий, но не мог преодолеть инерцию бытия: то ли стартовой скорости не хватило, то ли время не пришло. Теперь же появилась надежда.

Николай извлёк из пакета и развернул большую, яркую, глянцевую карту африканского континента. Он давно присматривался к ней, регулярно наведываясь в магазин при картографической фабрике. Пробил час: далёкий материк, символ и образ, прильнул к стене над кухонным столом.

На полке справа располагалась коллекция авиамоделей. Это была гордость Львова: он покупал и собирал самолётики, преимущественно первой половины двадцатого столетия. В искусственных птицах той поры было больше дерзости и музыки, чем в их детях и внуках, таких предсказуемых, таких безупречных.

Африка на карте, самолёты в миниатюре. Макет мечты, проецирование чаяний.

– Чилилабомбве, – с удовольствием читал Николай. – Гандаджика, Бандунду, Абакалики, Тафава-Балда, Майгатари…

В названиях играло солнце, они пахли пряностями и напоминали заклинание: в каком порядке ни прочитай, что-нибудь да выйдет. Собственно, на интересе к путешествиям Николай и сдружился с Князевым. Тот был моряком, радистом, объездил полмира, а теперь, застряв на малой Родине, охотно вспоминал. Он знал: опасно всё время вспоминать, если при этом никуда не едешь, но и не вспоминать не мог.

– Ого! – воскликнул Князев с порога, увидев карту. – Какие знакомые места! – и, подойдя, заулыбался: – Знакомые, знакомые… – извлёк из сумки бутылку коньяка. – Давай стопки. Этот пузырёк я заработал честным трудом. Вот этими самыми руками.

Выпили, помолчали, с удовольствием чувствуя, как внутри растекается тепло. Умяли по ломтику безвкусного вялого сыра, снова выпили – неторопливо, весело, с лёгким сердцем. Заговорили об одном, о другом, о третьем – и так и переходили с темы на тему, не углубляясь, окрылённые радостью спасения.

Коньяк закончился скоро. Львов нырнул в морозилку и вытащил початую бутылку водки. Лёгкий весёлый иней обнимал стекло, в котором колебалась тягучая от холода жидкость.

– Слушай, а расскажи ещё раз про Африку? – попросил, разливая.

Это был их давний ритуал: один любил рассказывать, другой – слушать. Вспоминая, Князев каждый раз мостил дорогу памяти новыми словами и речевыми оборотами, с удовольствием меняя угол зрения и наслаждаясь выпуклостью, ощутимостью прошлого.

– Помню, было много жёлтого, такого, знаешь, с уходом в золото. Тусклое золото, яркое золото, песчаное, солнечное – разное. И вот это жёлтое было густым, как желток, и радостным, как цыплёнок. Синее было, да, синее тоже. Такие, знаешь, разводы, очертания, в белых прожилках. Самые разные оттенки: от бледного до тёмного. Небесный цвет, морской цвет…

Ему вдруг вспомнилась женщина из племени химба. Её лицо казалось вылепленным из глины. Да и не лицо это было, а маска, тысячи лет пролежавшая в песках пустыни Намиб в окружении мёртвых деревьев. Большие маслянистые глаза, расставленные широко, говорили об инопланетном происхождении, а волосы, собранные в толстые пучки, нисходили, переплетаясь с многочисленными кольцами такого же ярко-коричневого цвета. В тот единственный вечер, когда Ред видел её, она хлопотала у своего жилища, похожего на осколок яйца птицы Рух. Кормила коз, покрикивала на детей, пела – на других планетах те же заботы, что и на Земле.

– Зелёный, – подсказал Николай.

– Зелёный, да-да, это очень важный цвет, но его там не так много, как у нас. В основном на женских браслетах. И не малахитовая зелень, а изумрудная. Знойная зелень листьев, спасающих от расплавленного золота, которое льётся с синевы. Белый – капельками, пятнами. Белки глаз, белые улыбки, ослепительная известь высохших раковин, хрупкая белизна скелетов среди песчаного жёлтого цвета. Ну и без красного не обойтись, Африка без красного немыслима. Все эти накидки, роспись, высохшая глина, красный цвет ночного пламени, восхода и заката, звериного глаза, перьев и языков. Красные звуки, красные запахи…

– За Африку?

– За неё, родимую!

И они опрокинули, одновременно подумав о том, что, возможно, в этом районе и в этом городе есть и другие квартиры, где прямо сейчас люди, тоскующие по солнцу, выпивают за далёкий континент из детских сказок.

***

«– Детство я помню смутно. Дело в том, что отец был военным, мы часто переезжали. Самые первые воспоминания – большая шумная коммуналка в старом доме. Мама потом рассказывала, что этот дом строили китайцы, у нас же с ними был период сильной дружбы. Помню толстого белого кота, таз, в котором меня купали. Маленькую кухню, в которой постоянно клубился противный пар с запахами капусты, свёклы, чего-то такого растительного, несытного. Но всё это – как в тумане, фрагментами.

– А в каком городе это было?

– В каком-то маленьком закрытом городке на севере, точно не знаю. Там была такая интересная особенность, вокруг городка находилась равнина, выстеленная белым песком – в тех местах раньше протекала река, она исчезла, а песок остался. Но, если честно, я эту равнину не помню, мне про неё родители говорили…»

Виталий Бочков: между кино и театром. – Газета «Всё о звёздах», № 15/2006.

4.

Два дня, оставшиеся до завершения работы, были полны предчувствий. Тем сложнее было доделывать номер газеты, которая уже не существовала.

Саша готовила статью о новой книге черепецкого литературного мастодонта – писателя Аристарха Скворцова. Это был истинный громовержец, руководитель местного отделения федерального союза, наставник поросли, которая в недобрый час оказывалась на его пути. Человек широкой души, он имел склонность к рукоприкладству на почве несовпадения взглядов, поэтому менее крепкие коллеги старались не гневить легенду. Недавно у Скворцова вышла очередная книга, и Саша начала звонок с поздравления.