Когда-то в той жизни

– Да уж, работа у нас такая, знаешь ли, – весело ответил один из них.

– Как там перевал, не замело?

– Ну, когда как, сегодня вот в распадке буран. Везде тихо, а там как в трубе, не успеваем чистить. Вот и сейчас за тобой следом поедем, а то мало ли что.

– Да я груженый, тяжелый, наверное, проеду, – успокаивающе сказал Литовченко.

– Ладно, езжай, нам всё равно надо на перевал ехать, там у нас домик передвижной стоит.

Литовченко залез в кабину и тронулся в путь. Зимник шёл по лесу. Было тихо, и в свете фар казалось, что это сказочный лес. Зимник повернул в длинный узкий распадок, лес заметно поредел. Вдруг свет фар уперся в белую стену, как будто кто-то специально выложил ее из снега. Стена было словно живой. Снег, подхваченный ветром, несло с такой скоростью, что, казалось, он никогда не упадет на землю. Литовченко с удивлением смотрел на эту приближающуюся стену летящего снега, и у него похолодело в животе. Он не мог понять, откуда это взялось, только что и намека не было на такой буран, а тут сплошная стена летящего снега. Машина, словно нож в мягкое масло, вошла в эту стену. Зимник просматривался только по высоким бортам снега, оставленным клином дорожников. Борта дороги заметало бураном на глазах. Утепленную войлоком кабину продувало, казалось, насквозь. Мелкие снежинки попадали во внутрь. Литовченко включил все мосты и пониженную передачу. Двигатель надрывно ревел, машина с трудом шла вперед, наконец забуксовала. Литовченко не знал, что делать и уповал на то, что сзади идут дорожники. Сколько прошло времени – казалось целая вечность… вот сзади появился свет фар. Дорожники чуть не наткнулись на прицеп, облепленный снегом – его не было заметно. Бульдозера объехали машину и потащили клин по зимнику впереди Литовченко. Наконец Литовченко вылез из снежного плена и поехал за дорожниками, с трудом различая впереди клин.

Прошел час, а может больше, и вдруг машина вышла из этой снежной стены. Буран закончился так же внезапно, как и начался, или остался позади. Свет фар опять выхватил сказочный вид деревьев. Дорожники остановились, чтобы пропустить машину вперед. Литовченко остановился и вылез из кабины.

– Что это было? Сколько езжу, такого не видел ни разу, – сказал он удивленно.

– Да мы и сами не знаем, откуда это берется… везде тихо и небо в звездах, а здесь такое начинается, словно черти с ведьмами шабаш устраивают. Правда редко такое бывает, пару раз за зиму.

– Ладно, мужики, счастливо вам тут оставаться, а я поеду, мне осталось немного. Часов через пять-шесть буду дома, – попрощался Литовченко с дорожниками.

– Тебе – не сломаться! А мы поедем обратно в начало, а то вдруг ещё машина пойдет. Да и закончится же этот буран когда-нибудь! Надо снег убирать с зимника. Нам сейчас не до отдыха.

Литовченко, махнув рукой, тронул свой «Урал». Сейчас он осилит очередной перевал, а там и до дома рукой подать. На перевал он заехал уже когда рассвело. Остановив машину, он вылез из кабины, обошёл её кругом, попинав баллоны. Посмотрел в долину, которую проезжал ночью. Там было всё спокойно, бурана как и не было. Литовченко с удивлением подумал:

– Может там и не было этой чёртовой белой стены? Может мне это приснилось? Так вроде не спал.

Настоящий

Семёныч проснулся, немного полежал с закрытыми глазами, потом с хрустом потянулся и сел. В вагончике было прохладно. В сентябре на Чукотке ночи были уже холодные, и за ночь всё выстывало. Напротив зашевелился Грач, видно было, что он тоже проснулся, но не хотел первым вставать, чтобы разжечь огонь в небольшой железной печке.

– Ладно, не притворяйся… вижу, что не спишь. Сейчас затоплю печку. Омлет будем на завтрак делать, – толкнул Грача в бок Семёныч. Вагончик стоял на участке «Омчак», где звено бульдозеристов делали вскрышу торфов. Посёлок прииска был километрах в двадцати через перевал. Дороги ещё не было и приходилось по неделе работать и жить в вагончике в полевых условиях, за что прииск платил 50% от тарифа к основному заработку, деньги тоже не лишние. Их смена только началась. Семёныч растопил печку и поставил на неё чугунную сковородку. Пока она нагревалась, сделал болтушку из сухого молока и яичного порошка. Вскоре сковорода нагрелась, он бросил кусок сливочного масла, которое сердито зашипело и растеклось по сковороде, затем вылил туда болтушку. По вагончику поплыл вкусный запах омлета. Грач, не выдержав этого аппетитного запаха, скинул одеяло, быстро встал и оделся. Семёныч поставил эмалированный чайник на печку и сказал:

– Завтра твоя очередь вставать

– Договорились, – хмыкнул про себя Грач. Он знал, что этого не будет, Семёныч всегда встаёт раньше его. За окном послышался рокот подъехавших бульдозеров.

– Вот и наши со смены подъехали, как раз к завтраку, – сказал Семёныч. Дверь открылась и в домик вошли двое: это были напарники, которые работали на вскрыше торфов в ночную смену. Один из них «Солдат», друг Грача – они вместе колесили по приискам Колымы и Чукотки, всегда были вместе и работали на одном бульдозере. «Солдата» звали Лёха. Он всё время ходил в солдатской пилотке времен войны, поэтому его и прозвали Солдатом. Лёха был небольшим, жилистым, на спор мог согнуть в дугу тракторную монтировку.

– Грач, я сбегаю на факторию, там, говорят, сигареты болгарские с фильтром закинули. Надо купить пару блоков, – сказал Солдат другу, открывая огромным ножом банку с тушенкой, – если что, прикроешь меня, я отработаю. Нож у Солдата был знатный – отковал его кузнец из шатунного болта, с ручкой из лосиного рога. С ножом он не расставался никогда.

– Иди, думаю, вернёшься к вечеру, чего тут идти-то – километров пятнадцать по руслу ручья, – ответил Грач другу. Солдат плотно позавтракал, выпил кружку крепкого, как чифирь, чая, засунул нож в ножны, встал и и сказал:

– Я быстро, часов через семь-восемь вернусь, – и вышел из вагончика.

Семёныч с Грачём сели за рычаги бульдозеров и поехали на полигон. Днём была их смена. Прошло восемь часов, Солдата не было, не было его и к началу его смены.

– Что-то нет Солдата, не случилось ли что, всё-таки тундровая тайга, мало ли что… – забеспокоился Грач о друге.

– К утру если не придёт, надо идти искать, – сказал Семёныч, – напиться он не мог, на фактории спиртного нет.

он не мог, на фактории спиртного нет.

Утром Солдат не вернулся

– Пойду искать, – сказал Грач Семёнычу, – я поспал немного ночью в бульдозере, час чифирну и отправлюсь.

– Если к вечеру не придешь, я пойду в посёлок, пусть вертолётом ищут, – сказал Семёныч Грачу.

Грач взял ружьё, патронташ с патронами и вышел из домика. Шёл он по руслу ручья, по галечным косам, это был самый лучший путь до фактории. По тундре напрямки было ближе, но по мягкому мху и кочкам идти было труднее. Только в одном месте, где ручей делал большую петлю, идти пришлось напрямую через кусты и лиственничный лес. Грач увидел сперва пилотку, которая зацепилась за сук и висела. У Грача ёкнуло внутри: так просто Солдат пилотку не оставит, он никогда не снимал её с головы, только разве что спал без неё. Грач осторожно пошёл дальше, внимательно прислушиваясь ко всем шорохам. Из-за густых кустов не было видно ничего. Тут его тонкий слух уловил не то стон, не то слабый скрип дерева. Грач насторожился и стал внимательней прислушиваться, поворачивая голову по сторонам. Он пытался определить, откуда исходит этот странный звук. Наконец он понял, что это стон – стонал человек. Грач, сделав ещё несколько шагов в сторону стона, увидел на небольшой поляне того, кто стонал. Это был его друг – Солдат. Он лежал возле дерева весь в крови, в порванной одежде. Рядом с ним лежала с распоротым животом туша медведя. Грач подбежал к другу и начал его трясти, вытирая рукавом кровь с лица друга. Солдат пришёл в себя, но не мог понять, кто его трясёт – у него всё болело внутри и он не мог пошевелиться… наконец он узнал своего друга.

– Медведь, – прохрипел Солдат, – медведь напал на меня, даже не знаю, как ещё жив остался. Крепко он меня помял, наверное рёбра сломал, хорошо нож успел вытащить, а то бы хана.

Грач молча вытирал кровь, у него тряслись губы, он не мог сказать ничего, наконец выдавил из себя:

– Молчи, потом расскажешь. Идти можешь?

– Попробую, но вряд ли… в груди болит всё… помощь нужна… ты иди за помощью, я полежу здесь. Дождусь поди, закурить дай, сигареты-то я купил, это он меня на обратном пути подстерёг, – прохрипел Солдат.

Грач огляделся и увидел сетку с блоками сигарет, валявшуюся в нескольких метрах, дал сигарету другу.

Осмотрел тушу медведя. Медведь лежал горой, на одной лапе была затянута петля из тонкого, стального тросика.

– Понятно, чего он на тебя напал, безлапый он, видать в петлю попал, да ушёл вместе с колодой, которую потерял, – сказал он после осмотра медведя. – Тебя я не оставлю – на запах крови может зверьё прийти – росомаха или волки, они и тебя за одно разорвут, как конкурента. Если нужно – понесу на себе.

Грач помог подняться на ноги другу и они потихоньку пошли в сторону полигона. Через несколько часов они пришли к вагончику. Вся смена собралась и стали думать, что делать с раненым – нужно кому-то идти в поселок за помощью. Идти вызвался Семёныч, заодно и домой заглянуть, из всех он один был семейным. Но идти не пришлось – на макушке перевала, со стороны посёлка, показался вездеход и тут же скрылся в лиственничном лесу.

– Ну вот и идти не нужно, помощь уже идёт.

Вездеход, переехав ручей, остановился возле вагончика. Из кабины вылез начальник участка. Солдата отправили в поселковый медпункт, где его осмотрела врач, сшила и смазала царапины йодом, туго перевязала и сказала:

– Сломаны три ребра, походишь с тугой повязкой, срастутся. Царапины глубокие, останутся шрамы, но они, как известно, украшают мужчину. Счастливый ты, Лёша, второй раз родился, долго жить будешь. Друг у тебя хороший, настоящий.

Розовые куропатки

Толян закинул за спину пустой рюкзак, на шею повесил ружьё и вышел из своего домика. Жил он в маленьком поселке «Ангарка», в котором была гостиница для водителей дальнобойщиков, завозивших по зимнику груз на прииск с морпорта «Зелёный мыс», что в устье Колымы. Зимой работал кочегаром в небольшой котельной, летом занимался ремонтом и ловил рыбу в Большом Анюе впрок. Магазина в посёлке не было и всё, что было нужно, он покупал в приисковом магазине, добираясь до него на попутках, которые ходили часто. Не брал только хлеб, который пёк сам и считал, что его лепёшки вкуснее, чем хлеб на прииске. Мясо он тоже не покупал – ходил зимой на охоту на сохатого или дикого оленя. На лето солил или варил тушенку.

Толян вышел рано. На небе горели звёзды, и светила луна, освещая сопки и деревья – в жёлтом свете они казались таинственными. Он решил сходить за мясом сохатого. Он завалил его пару дней назад, мясо за раз унести не смог и половину затащил на лабаз, сделанный на скорую руку между трёх, рядом растущих, лиственниц. Одев подбитые мехом оленя широкие лыжи, Толян ходко пошёл по старой лыжне. От мороза изо рта валил пар, превращаясь в мельчайшие льдинки, намерзая на усах, бороде и бровях. Под лыжами поскрипывал снег. Когда он дошёл до места, стало светлее, начался рассвет, зимой он начинался поздно. На снегу он увидел свежие следы.

– Росомаха, вот зараза, учуяла всё-таки, – выругался он в сердцах и пошёл осторожнее, всматриваясь в кусты. «От этой обжоры всё можно ждать, может и напасть, защищая добычу», – думал он, осторожно продвигаясь вперед. Толян увидел росомаху на лабазе, терзающую замерзшие куски мяса. Охотника она почуяла давно, но не обратила на него никакого внимания, продолжая откусывать огромные куски. Увидев Толяна – зарычала, оскалив свои страшные клыки, она не хотела делиться добычей. Толян снял ружье, зарядил патрон с картечью, и, подойдя ближе, чтобы наверняка не промазать, нажал на курок… выстрела не было. Росомаха, услышав щелчок ружья, прыгнула сверху на Толяна и схватила ствол ружья клыками. Охотник не растерялся, снова быстро взвел курок и нажал на спуск. Грохнул выстрел – зверь отлетел назад к лиственницам и упал замертво с оскаленной пастью. Толян вытер с вспотевшего лба пот и сказал:

– Вот зараза, сколько мяса мне изгадила.

Росомахи метят свою добычу мочой, которая так воняет, что невозможно дышать. «Ладно, раскидаю, пусть у зверья будет праздник, если не побоятся запаха росомахи». С ней никто не хотел связываться, из-за её свирепости и ужасных клыков. Толян освежевал тушу зверя, шкура пригодится, залез на лабаз и скинул остатки мяса на утоптанный росомахой снег, затем, надев лыжи, отправился домой. Вышел из леса в большую долину, по которой протекал ручей, зимой он был под снегом. Только по мелким кустам карликовой березки можно было понять о ручье, который там тёк.

Снег был чисто-белым, не тронутым. Из-за макушки сопки показалось солнце. Оно выглянуло всего на несколько минут и обратно ушло за сопку до следующего дня, но этого хватило, чтобы осветить всю долину розовым светом. Толян остановился и с изумлением смотрел на эту красоту: розовым было всё – снег и сопки, даже куропатки, бегающие в кустах березняка, были не белыми, а розовыми. Он мог настрелять куропаток, эта глупая птица не улетала после выстрела, а просто взлетала и садилась опять, но Толян не стал этого делать, так заворожил его это чудо природы. «Пусть живут, сегодня они красивые». Солнце ушло за сопку. Толян двинулся дальше в сторону поселка. Он не жалел испорченного росомахой мяса, зато он добыл её шкуру и видел чудо – розовых куропаток.

Леший Серёга выкинул из салона вертолёта рюкзак, затем спрыгнул сам. Он прилетел на попутном рейсе из района на бывший прииск, где он когда-то со звеном рабочих проводил изыскания. Они били шурфы, то есть копали узкие колодцы до коренных пород, промывали вынутые пески и таким образом узнавали о содержании золота. Я не буду описывать, как это делается, это другая история. Серёга прилетал сюда уже не первый раз, он знал всё, что и где разведано, и мыл на одном ручье уже третий сезон. Пески были с хорошим содержанием золота – в прошлые два сезона он хорошо намыл и неплохо заработал, сдав намытое золото государству. Он был старателем одиночкой. Три года тому назад он ушёл из старательской артели, потому что им не заплатили, и решил стараться один. Где-то на материке у него была семья, которую он содержал, хотя с женой не жил. Она с детьми улетела на материк, как только закрыли прииск. Серёга же остался, решил попытать старательского счастья, да так и не собрался улететь на материк к семье. Жил он зимой в районном посёлке с одной женщиной, работавшей в администрации района.

Спрыгнув с вертолёта, он поднял рюкзак и, повесив охотничий карабин на плечо, двинулся к своему ручью, до которого было километра три. В этом году он прилетел позднее – болел гриппом. Поднявшись на сопку, он увидел весь распадок, по которому тёк ручей, где было его жильё – брошенный геологами тепляк, с маленькой печкой внутри. Из трубы, торчавшей на крыше тепляка, шёл слабый дымок. – Да у меня гость, кто бы это мог быть, и что он там делает? – подумал вслух Серёга, – даже очень интересно. Серёга стал осторожно спускаться по склону сопки, прячась за густыми кустами стланика. Спустившись вниз, он снял рюкзак и положил его под куст, и зарядил карабин. «Кто его знает, кто там и какие у него намеренья. Бережёного бог бережёт», – подумал он, осторожно открыв дверь, вошёл в тепляк. Внутри никого не было, на столе стоял чайник и кружка, которые он оставлял в тепляке, чтобы не таскать каждый раз. Потрогав тёплый чайник, Серёга вышел из тепляка и пошел к ручью, держа карабин на изготовку. У ручья у него была небольшая проходнушка и кое-какое оборудование старателя. К нему спиной, согнувшись над проходнушкой, стоял мужик и сгонял скребком галечник. Серега неслышно подошел сзади и ткнул стволом карабина мужику в зад: – Бог в помощь! Много намыл на чужом ручье и на чужой проходнушке? – сурово спросил он незваного гостя. Старатели ревностно относились к своим застолбленным местам и сурово наказывали самозванцев. Если возникал конфликт между хозяином и пришельцем, посягнувшим на чужое, то могли застрелить самозванца, и скинуть в старый шурф, затопленный талой водой, что иногда бывало. Кто там будет искать в тундре! Мужик от неожиданности присел и обернулся, он никак не ожидал встретиться с хозяином участка. У него тоже было ружьё, но оно висело на суку лиственницы, мужик тоскливо посмотрел на своё ружьё.