Странствия Света
Упоминание птиц отвлекло девушку от мрачных дум о том, что убить этого человека с душой ребёнка с каждой минутой его болтовни всё сложнее. У неё словно подкашивались ноги или уходил воздух из лёгких.
Утром этого дня ей пришлось укрыться в какой-то подсобке. Накануне праздника весь дворец жужжал, как беспокойный улей, люди струились потоками по коридорам дворца, словно кровь в каменных жилах. Она пробыла весь день в своём укрытии среди мешков с тряпьём и старых пустых бочек с потёкшей по краям смолой. А вечером, привлечённая какой-то вознёй внизу, увидела в крохотном окошке свою цель. Принц копошился в королевском саду, усердно пытаясь залезть дальше вглубь куста. Там что-то билось и клевалось чёрным, как смола, клювом, а сверху с оглушительным призывным карканьем налетали две вороны. Их клювы метили в голову незадачливому принцу, но ветви куста, усеянного желтыми цветками, мешали им. Зато наёмнице ничего не стоило послать две или три стрелы ему в спину. С двадцати шагов она не могла промахнуться.
Мощный лук был натянут до предела, стрела готова сорваться в краткий полёт к беззащитному юноше. Но что-то заставило её убрать оружие. Возможно, она не была уверена, что это именно тот, кого ей приказали убить. Юноша соответствовал внешнему описанию, но по поведению был как будто мальчишкой. Он чертыхался, смеялся и отбивался от налетающих ворон одновременно.
– Дайте же мне вытянуть вашего птенца, черти бородатые! А не то слуги его быстро отсюда выдворят, но не в живом и здоровом виде, а самом что ни на есть окончательно мёртвом. Так уже бывало…
Воронёнок ускакал из цветочных кустов ближе к краю сада, где невысокая ажурная стена отделяла королевские клумбы от остальной части дворца. Принц пришел к выводу, что ему придётся оставить ситуацию как есть. Здесь было больше тени, и птенец мог не волноваться, что его здесь заметят (к тому же Невейн волновался за них обоих), разве что кто-нибудь подойдёт впритык. Вместо попыток захвата гостя он достал мешочек и зачерпнул оттуда полную горсть очищенных орехов, которую рассыпал в укромном месте у самой стены. Неизвестно, где принц отыскал молоток, который, конечно, ему никто не дал бы по своей воле и в здравом уме. Разумеется, он знал, что принцу не положено колоть орехи, но не мог поручить столь увлекательное занятие кому-нибудь другому.
– Ну вот, теперь вы хоть не помрёте с голоду.
Он поглядел ещё раз на пищу, к которой умные птицы не спешили подходить, и пробормотал про себя:
– Хотя если вы похожи на меня, то этого может быть чертовски мало.
И он покрошил им несколько печений с изюмом.
– Вот так-то лучше!
Отряхнув от крошек ладони – и заодно всего остального себя, он засунул руки в карманы и с довольным видом зашагал во дворец. Прежде чем исчезнуть из поля зрения затаившейся тени, он оглянулся, чтобы ещё раз убедиться, что временное пристанище ворон не заметно с того места, где постоянно ходили слуги. Вороны забавно вытянули шеи, видимо, изучая состав подношений, но листва невысоких яблонь почти полностью скрывала их движения.
Девушка опустила лук и задумалась, хотя сама не знала о чём ей тут думать. Отсветы благодатного детства, которого она никогда не знала, оставшегося чистым сквозь всю покрывавшую её грязь общества и кровавые пятна, – они вдруг возникли перед её мысленным взором, словно живые, в этом мальчишке, словно солнечные зайчики на грязной плесневелой стене. На какое-то мгновение она увидела в нём нестерпимую для неё самой уязвимость, но это, конечно, потому, что весь мир стоит за него горой. Она же была всегда одна. Сама выживала на вонючих, заплёванных улицах, где нет места таким вещам, как забота о ближнем, и где велась бесконечная грызня.
Она с усилием стряхнула оцепенение и покраснела от волнения, глубоко скрытого, как огонь вулкана, раскаляющий поверхность одинокого острова в океане. Что-то ныло в сердце, сковывая её движения и волю. Мягкая волна захлёстывала огрубевший разум, испытывая на прочность все уроки, которым она выучилась за недолгую тёмную жизнь, что держали её в надёжной пристани, точно якорь.
Перед глазами проплыла иллюзия мирной жизни, которой придерживались она и её приёмный отец, Роберт Кармайн, или Профессор, как звали его когда-то пираты. Какой ценой покупалась эта иллюзия, он не знал. Никто не знал во всём шелудивом мире! Некому было излить боль, скопившуюся в измученной душе. Сжав зубы, она сказала с колотящимся о грудь сердцем:
– Если я не убью тебя, то убьют меня.
– Значит, это плохие люди. Хорошие бы благодарили за сохранённую жизнь, – отвечал Невейн с грустной улыбкой. – А если они плохие, то я не могу тебя оставить им на растерзание.
– Почему? Возомнил себя святым?
– Нужно держаться за любую возможность сделать доброе дело. Иначе зачем я читал все эти книги о великих подвигах древних героев? Если мы ничего не почерпнём из добрых книг, значит, мы читали их зря, и для нас они исчезнут в прошлом. Королевская библиотека существует не напрасно, и я буду рад любой возможности доказать это отцу и братьям на деле. Я, как скряга, цепляюсь за свои книги, которых столько, что они заполнили бы эту комнату до потолка. Я жадный богач и мне немного стыдно, что это сокровище только моё. Впрочем, я отвлёкся. Ты останавливай меня, если я вдруг уйду в какие-нибудь непроходимые дебри философских размышлений.
– В книгах всё легко и просто… – сказала девушка, вздохнув.
– Добрая сила ведёт героев сквозь все невзгоды и трудности, но они черпают силы в себе, как и мы, люди. У книг есть заботливый автор, а у нас – вселенная, которая прокладывает нам путь, если мы ей доверимся. Благотворный кровоток мироздания струится в нас, если ум и сердца наши открыты и не цепляются за прошлое и будущее, если мы не похожи на безнадёжно забитый тромб.
– Доверие – слишком дорогая плата.
– Значит, она эквивалент чего-то очень ценного. Расскажи, что тебя тревожит.
В темноте раздался едва различимый вздох. Невейн был почти уверен, что это вздохнул не он.
Пока он искал, чем зажечь свечу, от волнения позабыв, что ничего подобного у него и нет: источник огня ему старались не доверять, официально по той причине, что он сын короля и не должен заниматься бытом самостоятельно, но скорее потому, что всякие нелепости и несуразности послушно следовали за ним, как стайка утят за своей мамашей. Огонь умножил бы степень риска. Отчасти поэтому рядом с его комнатой постоянно дежурили стражи – защитить Невейна не только от внешних опасностей, но и от его собственной рассеянности и задумчивости.
Он зажег свечу от углей, тлеющих в камине.
– Ну вот, теперь мы хоть сможем видеть друг друга. А то странно разговаривать в полной темноте.
Ворвался ветерок и тут же задул огонёк свечи. Скрипели распахнутые створки дверей, занавески потянулись внутрь комнаты, как будто стремились ощупать её в темноте. Принц снова зажег свечу и, прикрывая пламя ладонью, осветил то место, где пряталась его ночная гостья.
– Ушла, – прошептал он растерянно. – И унесла с собой свои раны, не дав их исцелить, если не мне, то по крайней мере моим книгам. Они на это способны, я точно знаю.
Невейн заглянул за край подоконника. Верёвка уходила в кромешный мрак, созданный тенями деревьев и других построек дворца. Всё было тихо, жизнь дворца замерла в сонном оцепенении. Спустя минуту внизу прошел небольшой отряд стражи из ночного патруля. Их фонари осветили площадку под балконом. Невейн, быстро смотав верёвку и спрятав абордажный крюк, вглядывался с непонятным даже ему самому волнением в углы и всё, что могло служить укрытием, в страхе, что её поймают и случится кровопролитие. Он чувствовал в ней родственную натуру, чистую душу, свет всего мира, заблудившийся в одном человеке, тогда как многих других он даже не касался. Свет в облаке, что вобрало в себя слишком много зла и боли и стало мрачной, непроницаемой тучей.
– Да пребудет с тобой вся доброта этого мира, дитя горестей, – прошептал принц.
Невейн заснул лишь под утро, одолеваемый безотрадными мыслями о совершенно постороннем человеке, который к тому же хотел его убить. Но это была лишь роль, навязанная Театром Жизни, а что таилось внутри, под всеми иллюзиями и видимостями, удобными масками – то были неведомые глубины. Он знал, что ничего не знает об этом. А потому ненависти не на что было опереться, раз не было убеждённости, что всё именно так, как видится, а не как-нибудь иначе.
Неизвестность не пугала, а вдохновляла, как удивляют и вдохновляют ребёнка самые простые вещи.
Оставим на некоторое принца Невейна, чтобы читатель немного отдохнул от его, возможно, напрягающей прямоты, и проследуем, презрев все приличия, за юной девушкой, что покинула дворец, дважды оставив принца в очень даже живом виде, и возвращалась в своё убежище, прячась в тенях, перелезая через стены, а порой карабкаясь по крышам домов. Она почувствовала себя в более уютной обстановке, только покинув «здоровую» часть Астена и очутившись в родных трущобах, грязных подворотнях, где почти не бывала стража. Её вполне могли схватить за прогулку в ночное время, с принадлежностями вора и луком за спиной. Компактное оружие, способное пробить кирпичную стену, вызвало бы ещё больше подозрений – оно было, так сказать, вдвойне преступным, потому что было вдвойне неприметным. А зажигательные и отравляющие стрелы упрятали бы её в тюрьму до конца жизни, которая стала бы чрезвычайно короткой, несмотря на её молодость.
Квартал бродяг встретил её знакомым удушливым запахом, букетом ароматов, сопровождавших каждый – свой вид греха, от поножовщины до пьянства. По обочинам валялись объедки и обрывки одежды с ограбленных бездомных, помои лились со вторых этажей на балконы первых, оставляя потёки, напоминавшие чем-то грязную бороду на подбородке.
Здесь выживал сильнейший, здесь она могла себя защитить, потому что здесь жизнь охранялась не хитроумными законами, а острыми клинками и быстротой движений, постоянной настороженностью и готовностью нанести ответный удар.
Дом, где она жила, стоял в тишине, погруженный во мрак. Она осторожно открыла дверь и прислушалась. Затем на ощупь достала лампу и зажгла фитиль. Ещё не увидев ничего определённого, она поняла, что в комнате кто-то есть, поставила фонарь на комод и сделала шаг в сторону от источника света, доставая лук.
– Не делай резких движений, девчонка. Это я, Роуборн.
Не отпуская рукоять оружия, она сказала ледяным тоном:
– Что ты забыл в моём доме?
– Ты не спрашиваешь, как я сюда попал, – произнёс он без вопросительной интонации. – Правильно. Не люблю глупых вопросов и сомнений в моём профессионализме. Хоть мне и было бы приятно, если бы ты хоть раз восхитилась моим мастерством.
– Тебе лучше проваливать, пока я не продырявила тебя. Жди ответа в назначенном месте.
– Я не могу ждать. Мы не можем, если ты понимаешь, о чём я, детка, наша послушная Ру.
Жутко и брезгливо было слышать уменьшительно-ласкательное сокращение её чудесного имени – он не мог узнать его честным путём, ведь оно было таким же сокровищем, как и сама немногословная и суровая любовь, узнанная ею в тех, кто этим именем её одарил, и оттого, казалось, сильнее сжимались тиски – из уст наёмного убийцы, который уже много лет преследовал её с трудом уцелевшую семью, так не похожую на обычные семьи, что дарованы изначально милостью судьбы. Её очаг был собран по кускам, из тех людей, что повстречались в пути и стали близкими не по зову крови, но по велению сердца. Не все из них остались рядом, но хоть судьба была жестока к ним, пинком отбросив по ту сторону закона, они были людьми чести. Она считала их подарком всё той же угрюмой судьбы, но в отличие от принца Невейна не имела склонности болтать о своих чувствах. Поэтому и мы не станем разглагольствовать на эту тему. Во все времена дела говорят больше любых слов, и остаются только те слова, что говорят об этих делах, нитях вечности, кои вплетаются в будущее и в жизнь других людей.
Скажем по секрету её настоящее имя: Эйруэн. Позволим себе сократить его до Эрин. Полное имя никто не знал, кроме приёмного отца, – оно было тайной сердца.
– Как там наш недалёкий принц, а?
– Мне не удалось подстеречь его.
– За целый день-то?
– Его не так легко найти. Дворец огромный. Я не могла просто расспрашивать прохожих, где мне найти младшего принца Арниона. Вид подозрительный.
– Да ну, ты красотка, когда помягче с гостями.
Её передёрнуло от этих слов. Это был всего лишь намёк, но достаточно прозрачный. Это значило, что гости придут, если она не справится с задачей и не выплатит долг.
– Твой папа достоин сочувствия, – продолжал наёмник. – Решил сделать благое дело – печатать книги, да забыл, что толпе достаточно просто нажраться, а книгами они разве только подтираться будут, что, конечно, слишком дорого. Интересно, он не задаётся вопросом, почему никто не приходит за долгом и процентами, которые ты, кстати, много раз просрочила и даже твои прекрасные навыки боя не помогают погасить должок. Такими темпами плохо затушенный костерок перейдёт в пожар, в котором многое может исчезнуть…
Эрин посмотрела на него с ненавистью, не видя лица и глаз, только расплывчатую тень, сидящую в любимом кресле Роберта Кармайна, исторгающую вкрадчивый голос, страшный голос человека, для которого нет препятствий и преград, сомнений, жалости. Он не думал, полумёртвая душа его кишела червяками страстей и низких желаний. Какой резкий контраст, подумала она. Ещё час назад перед ней сидел ребёнок на кровати, в замках из книг, и лепетал всякий вздор про свет вселенной. И теперь перед нею сжалась кольцами та же смерть с неподвижным взглядом змеиных глаз, что тогда грозила ему. Она поникла, кипучая энергия иссякла в её деятельной натуре. Так мороз становится ещё холодней, когда выйдёшь из тёплого дома.
– Где он?
– Наверху. С ним всё в порядке. Старик просто уснул. Я даже затушил его трубку, исключительно из заботы о тебе. А то вдруг что-нибудь загорелось в доме? Это я по доброте душевной, ведь долги не станут меньше с его смертью, а просто перескочат на тебя, как блоха с одной собаки на другую.
– Не смей его трогать.
– Пока не смею. Но всё меняется и зависит от тебя. Может, мне ещё раз спросить по поводу принца? Вдруг ты забыла правильный ответ.
– Я знаю только, что сегодня он выезжает в Северное Королевство. Он должен жениться на королеве.
– Ну и сведенья ты мне принесла! Секреты, которые знает полмира. Что-нибудь ещё, детка?
Она не могла извиняться за провал. Нет, никак не могла. Гордость, презрение к этим жалким людишкам, словоохотливым грязным тварям, от присутствия которых становилось душно и мерзко, – единственное, что было для Эрин отрадой.
Последовал театральный вздох, и наёмник сказал, как будто нехотя:
– Что ж, ты не совсем безнадёжна, я дам тебе второй шанс. Мы организуем засаду на дороге в Северное Королевство. Отряд стражей непомерно велик, но и у нас есть кое-какие силы. К тому же, сэр Нортингейл будет присутствовать лично. Я ему сказал о тебе, что у тебя есть потенциал. Ты будешь там и получишь ещё одну хрупкую возможность. Будешь прикрывать нас. Наши люди – личности отважные и не слишком боятся смерти или увечий, но стрелять так, как ты, им не под силу. Нету таланта, так сказать. Не их это призвание, поэтому пусть каждый делает то, у него хорошо получается. У наших будут арбалеты и топоры для ближней атаки, а ты будешь прикрывать с холма. Двести шагов тебе хватит.
Она ответила ледяным взглядом, полным ненависти затравленного зверя.
– Не терзайся так, детка. Всё идёт путём. Для тебя это конец страданий.
Он усмехнулся.
– Не пойми превратно, ты не умрёшь, а будешь щедро вознаграждена золотом и алмазами Нортингейла. Часть из них отсыпется нам, так сказать, за знакомство и заочное сводничество. Ну а тебе с папашей хватит ещё на одно прогоревшее книгоиздательство! Ха-ха! Вложить все деньги и во что – в книги! Даже слово какое-то противное: книга. Фу! Как будто вошь хрустит на зубах. Слюнтяйство да чернокнижие какое-то…
– Ты закончил? Убирайся, – спокойно оборвала она речь убийцы.
– Вижу, ты не возразила против утверждения, что наше общение для тебя страдание. Я разочарован, детка. Надеялся на уверения в вечной дружбе и партнёрстве. Я бы тебя с удовольствием взял… в своё партнёрство. До этого ты только крала и никого не шлёпала. Знаю, с непривычки бывает неловко, но это пройдёт. Поверь мне на слово. Поэтому я закрою глаза на то, что ты вернулась с пустыми руками. Ну, бывай, девчуля! Я нарисовал тебе место встречи на куске папиросной бумаги и положил под подушку твоему папе. Стрел возьми с запасом: нам предстоит попотеть. Да и тетиву прихвати запасную. А то вдруг порвётся от непосильной работы? Это тебе не «кошками» стрелять и не по факелам.
Он вышел на свет лампы. Тяжелый взгляд тонул в тенях под глубоко залегшими глазами. Массивная челюсть напоминала капкан. Он сделал беззвучный реверанс, означавший прощание, и наконец оставил девушку одну. Она молча присела, охватив колени и уткнувшись в них. Упавшие на лоб волосы скрыли её лицо, бесстрастное, бледное, как мел. Она прошептала слова, сказанные беспечным, растрёпанным, как воробей, принцем: «Я не знаю, зачем родился. Я – чистый лист, на котором не написано ничего полезного».
Занялось утро. Первый луч солнца прокрался сквозь щель между приоткрытой дверью и косяком, должно быть, такой же весёлый и тёплый, как и во всём остальном мире, несмотря на то, что заглянул в «больную» часть Астена. Он застал девушку спящей тяжелым сном у стены. Ветерок овеял нахмуренный лоб и ласково потрепал по волосам, словно утешая.
Эрин открыла глаза, вспомнила что-то и быстро поднялась наверх. Папа был на месте. Она прислушалась к его мерному посапывающему дыханию. Он мирно спал, ничего не зная о ночном разговоре. В этом она постаралась себя уверить. Он не должен знать, что крушение его мечты о хорошей жизни без забот для этой задиристой юной пиратки было куда более страшным, чем можно было предположить. Девушка горячо молилась, чтобы всеведущий луч ума её Профессора, умника и мудреца, самого мягкого и незлобивого в кругу благородных пиратов Роберта Корлесса, чтобы он и дальше обходил стороной этот мучительный вопрос. Непрактичный, рассеянный, чем-то похожий на того глупого и патологически доброго принца, пусть же он живёт в неведении. А она положит конец этой тёмной главе их жизни.
Всё должно закончиться сегодня, убеждала она себя, не зная, что это только начало, что ей не распутать узел путеводных нитей, который другие так легко разрубают клинком! Ей на такое не хватало злобы. Что-то в глубине её существа крепчало и поднимало голову, лишая шанса ненавидеть, опутывая по рукам и ногам, прокладывая один единственный путь, которым она могла бы идти.
Как сказал бы принц Невейн, если б что-то прознал о движениях и метаморфозах её души: «Когда настигает нас добрый рок, нам уже не отвертеться».
Немного успокоившись, Эрин приготовила завтрак – кашу с молоком и варёные яйца для себя и отца. Пока потихоньку закипал кофе, заполняя крохотную кухоньку, где проходили их трапезы, горьковатым ароматом бодрости, девушка поднялась наверх разбудить отца. С нежностью она глядела на несовершенное, заросшее бородой лицо своего Профессора с морщинистыми веками и нависающим, как утёс, мощным лбом.
Старик быстро очнулся, как будто и не спал вовсе, а только задремал. С беспокойным сердцем нелегко уйти в беззаботный мир сновидений. Он улыбнулся ей и, медленно вставая, похлопал по плечу.
В этом ободрении было столько понимания и сожаления, что Эрин почувствовала комок в горле.
– Никудышный из меня воспитатель, – сказал Роберт Кармайн, когда, покончив с завтраком, они принялись за кофе, и старик увидел на блюдечке пряник, который Эрин положила рядом с его чашкой.
Сама же она пила кофе без сладостей. Ей было всё равно. Еда не приносила той радости, какую должно испытать юным душам в безоблачную пору жизни, чтобы тем самым создать фундамент для испытаний в будущем. Фундамент, сотворённый из глупых мелочей, которые потом вспоминаются с теплотой и нежностью. И порой, когда мир меняется, только эти крупицы, извлечённые из памяти, помогают человеку продержаться один день, от которого иногда зависит вся будущая жизнь.
– Наш капитан доверил мне тебя. Он не хотел, чтобы ты страдала и рисковала жизнью рядом с ним. Прости, что я оказался тем единственным, кто нашел в себе силы покинуть море, чтобы позаботиться о тебе на суше, но не справился даже с простыми вещами.
– Я не пожелала бы другой семьи, кроме вас с капитаном. Суша не пугает меня, равно как не страшило и море.
У неё не было других родителей, кроме тех, что послал случай. Капитан Роберт вынес её из клубка интриг, буквально из под ножа убийцы, покрытую кровью настоящего отца, павшего от подлого клинка.
– Я рассказывал тебе, как однажды влюбился?
Он рассказывал, десятки раз, и каждый раз как будто снова проживал свой рассказ, полный раскаяния, сожалений и стыда.
– Я влюбился и позволил себя уговорить на один займ. На дом и карету с лошадьми. Представляешь? Карету! Вот до чего бывают глупыми влюблённые. Не видят развращённости, когда не желают видеть. И когда всё стало её, мы поехали к её родственникам, в Криэльн, познакомиться с будущей роднёй. Меня вышвырнули с порога, как какого-нибудь менялу, торгующего в разнос. И мне пришлось вернуться в Арнион, с огромными долгами за плечами, я потерял профессорскую должность, когда наёмники явились ко мне и устроили погром, я попал в тюрьму, откуда меня вызволил капитан. Разве не жалкая у меня жизнь? И не смешно ли, что всё это совершил не какой-нибудь зелёный юнец, а взрослый дядька с учёной степенью и с ещё одной на подходе.
– Это сделали не вы, а другие. Не ваша вина, что вы мерили их слишком порядочной меркой. Всё в порядке. Вы хороший человек, – мягко прошептала она. – Благодаря вам, я знаю, что в мире есть добро и порядочность. Я сберегу их любой ценой. Поверьте мне! Я люблю вас и благодарна за всё, что вы сделали для меня, хотя могли бы бросить на волю случая. Вы поступали от чистого сердца – и вам не в чем винить себя и просить у меня прощения. Давайте выпьем наше кофе, пока оно не остыло, и забудем всё, что огорчает нас, хотя бы на сегодня. Потом мне нужно будет уйти. Возможно, что дело затянется на несколько дней. Важное поручение одного господина.
– Что-то опасное?
– Ну что вы, отец, нет! Обычная почта в другую провинцию, для незаконнорожденного ребёнка.
Это немного успокоило старика, и глаза его засветились маленькой радостью и тихой надеждой. Переходя от глубоких дум и воспоминаний к насущным делам, мы нередко обретаем тот естественный, незамысловатый покой, какой не могут дать другие вещи, философии и религии. Думы без дела вянут, как цветки без корня, но мысль расцветает вновь, когда мы увлечены делами или даже только говорим о них.
И снова в настоящее
Невейн почувствовал, как дрожь от тупого удара прошлась по стенкам и переборкам кареты – «ещё одна стрела» – и как что-то, зашипев змеёй, вдруг с грохотом разорвалось. За каретой потянулся шлейф красноватого дыма: ветер и скорость несущихся лошадей относили его назад.
И тут карета налетела на баррикады, спешно воздвигнутые теми, кто был впереди. Из-за укрытия они посылали камни из пращей, не находившие целей, и стреляли из арбалетов. Вернее – попытались стрелять. Откуда-то издалека прилетела ещё одна разрывная стрела, и всю дорогу, препятствие и часть леса заволокло багровым туманом.
Невейн вдохнул частичку этого тумана и тут же закашлялся. Всё помутилось перед глазами, звуки битвы стихали, сердце гудело в груди.
Он выглянул в окно. Краснота медленно покидала белый свет, он стал различать кое-что, но звенящая темнота в голове не уходила, а продолжала разрастаться.
Тёмные росчерки рассекали дым, и бегущие силуэты нападавших валились на землю. Что-то мягкое стукнулось о дверцу кареты, и Невейн, отпрянув, с ужасом успел различить мрачное и грязное, бородатое лицо, искаженное пульсирующей болью, с закатившимися глазами, как будто заглядывавшими за спину, огромными мясистыми губами, которые беззвучно шевелились, безутешно (так подумал Невейн) пытаясь сказать что-то несвязное. Когда он сполз вниз, принц увидел, что у него из подмышки торчит древко стрелы.
Прошло не больше минуты – и всё стихло. Он остался один. Туман постепенно рассеивался, и принц выбрался из кареты, с ужасом разглядывая тела вокруг. Он подбежал к своим стражам, немногим уцелевшим, и увидел, что они живы и почти не ранены. Их усыпил этот загадочный туман.
А затем он сделал ещё один вдох, и перед глазами снова сгустились сумерки. Забвение сжало его слабеющий ум в стальные тиски. Прохладный и свежий лесной воздух не принёс облегчения.
Кто-то поддержал его под руку, прежде чем принц повалился на землю, и голос не дал лишиться чувств: