История кабаков в России в связи с историей русского народа

Глава III

Первое появление пошлины с питей. Медовые дани. Подать с хмеля и солода

Повсеместное обилие меда и других продуктов, употреблявшихся для приготовления питей, вызвало установление пошлин – «как пошло исстари» – и мыта, которые собирались с меда, с хмеля, с солода, а также натурой – медом и хмелем. Медовые дани известны были во всем славянском мире. Дубровник приобретал земли «со всеми правими медами». Древляне в 946 году платили дань медом и скорою.

Мстислав в 1125 году установил собирать «со ста по две лукне меду». Владимирский князь Мстислав Данилович в 1289 году за крамолу жителей города Берестья (Брест-Литовска) наложил на них дань, в число которой шло, между прочим, «со ста по две лоукне меду». Дань эта впоследствии носила название медовой дани, медового оброка, оброчного меда.

В Новгороде в договорах, по которым принимали князей, помещались и условия на право варить мед. По первой новгородской грамоте 1263 года князь посылал своего медовара в Ладогу: «А в Ладогу ти, княже, слати осетрьник и медовара по грамоте отца своего Ярослава». Но при этом новгородцы прибавляли: «А ту грамоту, княже, отъял еси, а та грамота, княже, дата ти назад». То же повторялось в договорных грамотах 1309 года с князем Михаилом Ярославичем Тверским, 1326 года с князем Александром Михайловичем Тверским и даже в 1571 году с великим князем Иваном Василичем, которому новгородцы говорили: «И в Ладогу вам слати осетрники и медовары по старым грамотам, по хрестным».

Дань ржовская с города Ржова, соседнего Иван-городу и принадлежавшего сначала Пскову, потом Новгороду, литовскому королю и, наконец, Москве, во время новгородского владения определялась так: «А люди на них варят дванадцать варов пива, а дванадцать ночей ночовати им у волости, и в осень дванадцать, и зиме дванадцать, – а Зенко Еховичь с своим племенем владыце дают чотыри пуды меду пресного, а великому князю московскому с тых двух третей ничого не давали, а владыце новгородскому и бояром новгородским большей того не хоживало ничого, как в списку стоит, как поведают старые люди». Так все велось до тех пор, когда царь взял Новгород, и «вечо им сказил», и началось то, чего прежде не бывало… «А того здавна не бывало, – продолжает записка о ржовской дани, – што владычним бояром ездити по тым жеребем, много нижли только одно посельник ездит по тым варом пивным, поки объедет пива, а объехавши пива прочь едет и прикажет ржовитину заведать от себе как вышей писано». – «То как вжо князь великiи Новгород зневолил и вечо им сказил, – заключает записка, – то бояре новгородские живут на волости, судят и рядят и люди грабят, и берут што хотят, и мучат люди, а с москвовичы с Костентиновыми слугами посполу съезджаются – одна их вся дума». Но было время, когда этих вещей не делалось даже во владениях самого московского царя. Поместья раздавались еще «с тамгою и бортью», как потом стали раздавать их «с тамгою и кабаком». Оброчными варями княжескими заведовали волостели и даньщики: «А коли ны будеть слати своих данщиков в город и на вари, и тобе слати с нашими данщики своего данщика, опричь Ростовця и Перемышля и Козлова броду, а что сберуть, а тому идти в мою казну».

Первые известия о хмеле встречаются на Западе, в северной Франции и Нидерландах с VIII века. На Руси о хмеле упоминается в Начальной летописи; древний Новгород вместе с воском и медом отправлял за море и хмель, собираемый в земле Тверской и Суздальской. В договорной грамоте 1263 года Новгорода с князем Ярославом Тверским пошлина с хмеля определялась так: «А от новгородца и от новоторжца у мыта имати от воза на две векши, и от хмельна короба». В договоре 1309 года с князем Михаилом Тверским: «А что, княже, мыт по суждальской земли и в твоей волости, от воза имати по две векши, и от лодьи, и от хмельна короба». Наконец, в договоре 1571 года с князем Иваном Василичем: «А что мыт по суздальской земли в вашей волости, от воза имать по две векши, и от лодьи, и от хмельна короба».

В купчих XIV и XV веков упоминаются «хмельники» при селах: «На низу куплены три села – и ловищи тих сел, и хмельники тих сел, и подскотины». В летописях записано несколько случаев дороговизны хмелю. В 1466 году «хмель дорог бяше, по 100 и 20 денег (4 рубля 80 копеек) зобница». В 1467 году: «Бысть хмель дорог во Пскове, зобницу купиша по полтине и по 10 денег» (2 рубля 40 копеек). – «Толко бысть хмель силно, по 60 денег ползобие (2 рубля 40 копеек), толку того было не велико время, а опять в немнозе понакладали, а он ссел, и по 15 денег (60 копеек серебром) зобница хмелю доброго. Такожь и в Новегороде было». В том же в 1467 году в Твери «бысть хмелю оковь по рублю» (около 3 рублей серебром). В Муроме в 1692 году кипа хмелю весом 22 пуда стоила с провозом 7 рублей 21 алтын 4 деньги. В XVII веке хмель разводили в Шуе и выписывали из Литвы через Псков. При Михаиле Федоровиче послана была во Псков грамота с запрещением покупать у литовцев хмель, потому что посланные за рубеж лазутчики объявили, что есть на Литве баба-ведунья и наговаривает на хмель с целью навести на Русь моровое поветрие…

Пóдать с солода известна по памятникам с XI века. В «Русской Правде», в статье о вирах, установлено: «А се поклоны вирные были при великом князе Ярославе: вирнику взяти 7 ведер солоду на неделю». Мастеру того времени, укреплявшему город, кроме платы, кроме денег на корм и на питье (волога) и кормов, давали еще солоду, чтоб сварить пива: «А солоду единое ему дадут 10 лукон». Говоря об этих данях, писцовые книги всегда прибавляли – «а се по старине», и, руководствуясь этим старинным правом, в начале XVI века, за пятьдесят лет до появления кабаков, жила вся русская земля. В писцовой книге Вотской пятины 1499–1500 годов при описании дохода в пользу землевладельца или кормов, следующих наместнику, упоминались следующие дани: «Борть со пчелами, что была богоявленская, а в медолаж ездить подлащык из Новагорода, – великого князя борть дана на оброк Петрову Васкову сыну, а ходити ему борть себе, а великаго князя оброка давати за пуд меду полторы гривны новгородскiе, – да в том же ухожае борти ему себе и иные делати и кузовы ставити в тот же оброк, – из хмелю половье, – десять бочек хмелю, – из хлеба и из хмелю четверть, – ведро пива, – два ведра пива, – насадка пива, – ключнику насадка пива, – три насадки пива, – за три бочки пива три гривны, – бочка пива, – две бочки пива, – ведро меду красного, – солод». В писцовой книге Деревской пятины 1495 года исчислялись пошлины: «Двадцать саков хмелю, – полкоробьи хмелю, – три короба хмелю, – семь коробей хмелю, – четвертка хмелю; за перевару солоду 19 коробей без четки, а хмелю 9 коробей и полторы четки; да зо всее волости на Якима варим две перевары двадцать коробей солоду, а хмель шел их же; а коли Яким к ним в волость не прiедет, они ему давали за те перевары и за поклонное по полтора рубля ноугородских, – три коробьи солоду ячного, – три коробьи солоду овсянаго, – с полъобжы из меду из улейнаго и из бортей половье, – три четверти солоду, – бочька перевары 20 ведер, – бочька перевары 15 ведер».

Переваром назывался крепкий напиток, приготовленный из пива и меда и похожий на взварец. В точно таких же отношениях находилась Новгородская область и к королю литовскому. В договорах Новгорода с Казимиром были установлены следующие дани: «А Петровщины рубль, а мед и пиво с перевары, а мед сытити по силе». Или: «А мед сытити по силе с перевары, а тивуну по переваром у пятнадцати человеков». Переваром здесь называлось место, где на князя варили оброчные меды. Об этих данях не упоминалось только в договоре с Литвой 1470 года, составленном накануне падения новгородской свободы…

Рассматривая все эти пошлины, мы находим, что народ XIV и XV веков жил достаточно, разводил хмель, варил пива и меды – словом, жил так, как рассказывает указанная выше былина о Микуле Селяниновиче.

Следы древних пошлин с продуктов, из которых приготовлялись питья, и питья натурой оставались кое-где и во второй половине XVI века. В уставной грамоте Ивана Васильевича двинским тиунам говорилось: «А у кого будет на погосте в волости пир или братчина, и он несет тiуну насадку питья ведро, какое питье у него лучится; а не люба будет насадка питья, и они дадут за питье деньгу». В таможенной грамоте на Белоозеро 1551 года померное велено брать и с хмелю; установлена дворовая пошлина с меду: с кади солоду от 7 до 10 пудов – по деньге; будет кадь меньше 7 пудов – и они берут по расчету; с круга воска – по четыре деньги. В 1564 году он же Иван Васильевич пожаловал мордвина Кельдяева имениями в Арзамасском уезде: бортный загон, платежа с него полтора фунта меду; он же Кельдяев обязан был платить в казну по четыре рубля, а медом по пяти пуд. Подати медом и воском удержались кое-где даже в XVII веке, хотя тут же рядом с ними существовали и кабацкие откупы. В приходо-расходной книге Нижегородского уезда 1612 года значатся между прочим следующие сборы: «За кабацкiе суды, за кубы и за трубы, – и с пива и с медов провозных денег, – с кабака откупу по расчету и за балахонской за кабацкой воск, – и с бортных сел». В уставной грамоте городу Тотьме 1622 года: «А кто поедет к Тотьме, то с солода и со всякого хлеба имати с продавца померу с четверти по деньге, а с хмелю померу не имати, а имати с хмелю весчая рублевая пошлина».

Так до половины XVI века жила вся русская земля, свободно варя питья и платя за это пошлину с солода, с хмеля и меда, что и называлось «брашной пошлиной». Подать с солода (и с хмеля) известна была англосаксам и древним германцам, и до сих пор еще у англичан налог на солод занимает главное место в питейных сборах (речь Гладстона о налоге на солод).

Глава IV

Питейные дома на Западе. Корчма – древнеславянский общественный питейный дом

Заплатив пошлину за солод и хмель, народ спокойно варил себе питья и спокойно распивал их дома среди семьи, или на братчинах, или на братских попойках в корчмах. Один из главных признаков сложившейся народной жизни – это следы социального ее устройства, проявляющиеся в организации пировных общин, из которых потом вырастают могущественные городские общины (братчина – гильда, артель – цех), и в заведении общественных питейных домов. Человеку, вышедшему из дикого состояния, немыслимо, чтоб он дома у себя или в питейном доме один упивался пьяным питьем и чтоб, напиваясь поодиночке, упивались все… На основании простого физиологического закона, что посредством веселого возбуждения облегчается пищеварение, что среди людей легче естся и пьется, люди собирались пить вместе, и в дружеской беседе около вина, в братском столкновении человека с человеком завязывалась между людьми социальная жизнь.

Древние Афины наполнены были питейными домами, называемыми καπηλεια (капелеи)– от κάοςπηλ, лат. саиро (родственное с церковнослав. куп-и-ти, коп-а)– первоначально лавка, потом питейный дом. Здесь народ проводил время, распивая вино и слушая флейтщиц. В числе лиц, посещавших капелеи, мы встречаем Сократа. Римские питейные заведения известны под несколькими именами: саира, caupona, popina (питейный дом) – pino (пить), и taberna (мелочная лавка; питейный дом)– от tabula (стол). В этих домах, где, кроме вина, продавались и кушанья, мы встречаем в числе всего римского народа известных римских граждан: Овидия, Горация, Проперция, Тибула и Цицерона. К концу Римской империи в римском народе стали возникать социальные общины (collegia), составлявшиеся преимущественно из людей бедных, и местом их собраний (schola collegii) служили портики и таверны. Поэтому в одно время от Клавдия вышел приказ запереть все питейные дома.

Германские общественные питейные заведения идут от глубокой старины. Вописк сообщает известие от половины III века, что Диоклетиан, будучи в Галлии в стране тунгров, нашел там корчму, в которой хозяйкой была друидесса. Немецкие питейные дома назывались: Herberge (то есть Heerberge, wo das Heer geborgen, d. h. aufgenommen wird), откуда фр. auberge, ит. albergo — постоялый двор, корчма; Keller (от лат. cella)– погреб; и Krug — корчма; Nobiskrug — нездешняя, чертова корчма. В этих домах собирались все, и светские, и духовные люди, и в королевских капитуляриях повторяется постоянно известное средневековое предостережение: ut monachi et clerici tabemas non ingrediuntur edends vel bibendi caussa. Итак, в то время питейные дома были вместе и съестными. В них пили пиво, эль, а с XV века виноградное вино. Питейный дом был заведением общественным. Там собирались мужчины и женщины; все граждане, начиная от самых почетнейших, сходились туда совещаться об общественных делах; тут же собирались и земские суды (Landsgerichte). Заведения эти отличались чисто семейным характером; посещавший их гость был так же свободен, как дома, между своими, и хозяин герберга, провожая гостя, звал свою дочь подать ему прощальную чашу. Кроме того, в больших торговых городах образовались так называемые магистратские погреба (Rathskeller), куда каждый вечер собирались члены городского управления, часто с супругами и дочерьми. Погреба эти и их хозяева (Rathskellermeister) пользовались европейской известностью. В немецких питейных домах, начиная с Лютера, мы встречаем всех передовых людей Германии. Гёте в погребе Ауербаха, в Лейпциге, написал несколько сцен из «Фауста». Гейне оставил знаменитое обращение к бременскому ратскеллермейстеру. В Англии при Елизавете встречались корчмы, где триста человек с лошадьми могли быть приняты и угощены, а в XVII веке в каждой деревне была корчма (Gasthaus), хорошо освещенная, с раздушенным бельем, с кружкой доброго эля и с обедом из форелей.

Жан Лепотр. Гуляки в таверне. XVII в.

Питейный дом во Франции называется cabaret. Слово это, по-видимому, созвучное кабаку, происходит от cabare вместо cavare (fodere), откуда cave и cabaret (погреб). Кабаре были, и отчасти остались, общественными домами, куда собиралось все народонаселение города, начиная от бедняков и до богатых людей. В кабаре можно было пить и есть, а потому человек, не имевший хозяйства, находил там приют, как будто в семье. Содержательница кабаре – всегда личность почтенная; память о ней редко умирает, оставаясь навеки за тем заведением, где эта женщина была хозяйкой. Поэтому Париж насчитывает у себя множество кабачков, носящих имя своей первой хозяйки и с тех пор приобретших историческую известность. La veuve Bervin содержала кабачок «Белый Барашек», который посещал Расин; lа mére Dinochau была хозяйкой кабачка на улице Бреда, а сын ее в то время учился в коллегии в Блуа и, выучившись, сам сделался хозяином кабачка, куда собирались художники и публицисты. Mére Cadet, или la mére de Cab, хозяйка кабачка «Истинные друзья», носившая названия brave femme, brave mére Cadet, вскормила в своем кабачке целое поколение комиков французского театра. Кабачок la mére Saguet посещали Виктор Гюго, Беранже, Тьер, М. Фурнье, Арман Каррель – словом, все просвещенное общество тридцатых годов. Каждый из кабачков, где собирается так называемый простой народ, представляет обширную mongeoire. Так, в простом кабачке, называемом «Калифорнией», который содержит Madame Cadet, ежедневно выходит 5000 порций мяса, в год 1000 мер бобов, громадное количество картофеля, оливок, масла и так далее.

Древнеславянские общественные питейные заведения назывались корчмами. Корчма — вместо кормча от сербского крма, церковнославянского кръма, русского кормъ (ср. кашубское харна, сербское крмача, крмачâ). Мухлинский указывал первоначальное значение корчмы в персидском chordén (есть), арабско-турецком chorżama (расход, издержки на провизию) от зендского корня gar/хар (edere), qarena, charetha (nourriture). Так далеко начинается родословное дерево корчмы – одного из учреждений, созданных славянским племенем!

От славян корчма перешла к венграм (kortsma) и к эстам (körts, körtsmit). Итак, корчмой называлось место, куда народ сходился для питья и еды, для бесед и попоек с песнями и музыкой. Мартин Галл (начало XII века) записал в своей хронике, что когда умер Болеслав Храбрый, то в корчмах смолкли звуки цитр: «nullus citharae sonus audiebatur in tabernis». У западных славян в корчмах приставы передавали народу постановления правительства, судьи творили суд, разбирались дела между приезжими людьми, и корчмы долго заменяли ратуши и гостиные дворы. Начиная с XI века мы встречаем следы корчем у южных славян, в Чехах, в Польше, в Жмуди, у славян прибалтийских и новгородских и на Руси Киевской. В древней Сербии продажа питей – вольная. Душан, подтверждая дубровницким купцам свободную продажу питей, говорит: «И крьчьму да носе». Впоследствии, именно в наше время, уже корчма у сербов исчезает, вытесняемая немецкими обычаями. Но у болгар она еще цела и, сохраняя свое древнее социальное значение, отличается от механы (гостиница, питейный дом), заимствованной болгарами от турок или от венгров. В болгарской корчме торгует женщина или девушка, крчмарица, кръчмарка. В песнях южных славян корчмарка – постоянный друг и посестрима народных героев. В корчмах пьет вино знаменитый герой южнославянского эпоса Кралевич Марко; корчмарка Ангелина спасает его, своего побратима, от Гина Арнаутина, или отправляется в Софию и сватает за Марка дочь болгарского царя Шишмана. Теперешняя болгарская корчма обыкновенно состоит из одной комнаты; посреди комнаты – огнище, где пылает огонь, а в крыше отверстие для дыма. Вокруг огнища стоят столики и стулики, на которых сидят гости, именно старики, приходящие сюда для бесед, певцы, которые поют о старине, портной, обшивающий всю окрестность и знающий все новости, поп, дьячки и так далее. В углу корчмы – лавка, где продают веревки, орехи, фасоль, пшено и вместе с этим вино и ракию (водку). К бочке приделана канелка (втулка), заткнутая чепом, и из бочки вино наливают в жестяную кружку (ока) или в глиняный кувшин (пукал) и затем разливают в чаши. Древнеславянские напитки – квас, пиво и мед – совершенно исчезли у болгар, сменившись виноградным вином, доступным на юге всякому человеку, и водкой (ракией), употребляемой только людьми богатыми.

Корчмы западных славян известны мне с XIII века. В чешском словаре Вацерада 1202 года упомянуты kr’ста и кr’стаr. В Винодольском законе хорватов, известном по рукописи XIII века, упоминаются латинские названия товерна и товернар; но на полях рукописи для означения корчмы изображены стол, а на нем ведро, кружка и жмуль. В Померании корчма, находившаяся в зависимости от жупана, стояла непременно на каждом рынке и была центром финансового управления в округе, точно так же как у других западных славян она была центром управления судебного. В Колобреге, при двух жупанах, было и две корчмы. И до сих пор у кашубов, вымирающих в западной Пруссии, поется в Иванов день песня, которая славит древнего корчмаря:

(А вы люди из деревни, зачем вы здесь сошлись? Вы ничего не знаете, ничего не скажете. Я знаю, я скажу. Я сын корчмаря, храбрый кавалер. У меня напитки двоякого рода, одни для здоровья, другие для праздника. Кто употребляет эти напитки, тот бывает богат. Я их употребляю и имею богатства.)

Трогательно это воспоминание о корчме у народа, забывшего не только свою страну, но и свой старый язык! В Богемии и Польше начиная с XI века везде, на площади или рынке, стояла корчма. В иных городах было от двух до четырех корчем: in Bitom targowe duae tabernae, in Siewor novum targowe una taberna; ad magnum sal quatuor tabernae. Западные корчмы сначала были, как и везде, вольными учреждениями, куда народ спокойно собирался по торговым дням, потом делались княжескими, казенными или вместе с землей переходили в наследственную собственность арендаторов (шульцов), получавших право заводить libera taberna, или к духовенству, к епископам и монастырям, и тогда народ стал заводить себе тайные корчмы (taberna occulta), известные с XII века. Свободные корчмари подлежали ведомству и дворовому суду (curia) того господина, на земле которого находилась корчма.

В юго-западной Руси доселе еще удержалась древнеславянская корчма, и в разных местах Белоруссии встречаются остатки огромных корчем, превращенных теперь в заездные дома и составляющих как бы кварталы местечка. И если в Воронежской губернии народ по праздникам собирается уже около кабаков, то в Виленской губернии еще по-прежнему все общественные дела решаются в корчме, и во всей Белоруссии и Украине корчма служит обычным местом собраний для дел, бесед и гульбы. В Белоруссии бабку после крестин ведут в корчму. Еще недавно в некоторых уездах Витебской губернии, Динабургском, Режицком и Люценском, среди раскольников парни и девицы на Масленице собирались в корчму на праздник, называемый кирмаш, и парень, выбрав себе девицу, уходил с ней в лес и там венчался около дуба. Двор корчмы или стодола (сарай при корчме) служит местом собраний парней и дивчат, которые приходят сюда плясать под музыку. «Що Божоi недiлi, чи празника, пiсля обiду, хлопцi та дiвчата сходютця до корчми оттанцювать, а хозяiни и жiнкi збираютця до ix подивитись, та побалакать де очiм, а пiд час и чарку гopiлкi выпить. От зiбралось бiля корчми людей вже чи мало, музики грають, парубок с дiвкою танцюе, а старiиши, люльки запаливши, посидали соби на приспi тай балакають». – «Та не вси ж и пьяницi в шинку, – рассказывает другой, – однi приходять сюда побачитись з добрыми людьми да побалакать, а другi – так, як оце й я, – чтоб послухать розумних людей и почуть щó робитця у свiтi. Бачите, у нас на ceлi нiкуди бiльш и збиратися». В праздник, когда нет дела, чоловiк с утра уже идет в корчму и говорит жене: «Надо схадзиць на часок в карчму». Жена обыкновенно отвечает: «Пайдзешь на часок, а прасядзишь да начи; виць в карчмы смаляныи лавки: как сядзишь, так и паралипнешь».

Итак, кормча южной Руси, корчма вольная, является перед нами коренным народным учреждением. Тогда как в других местах женщина стыдится войти в кабак или в трактир, а членами клубов – одни мужчины, в корчму входят все: и мужчины, и девушки. «В корчме и в бане уси ровные дворяне». Здесь-то, в корчме, гуляла прекрасная Бондарувна, жертва польских насилий и один из лучших женских образов украинской поэзии:

Но совсем уже не то местами, где корчма успела обратиться в кабак, зашедший из Москвы, или шинок (нем. Schenke), занесенный в Украину ляхами, куда теперь и дiвчата частуют. Дiвчата, ночные собрания которых разгоняют для порядка, собираются в корчмы пить. И плачется мать на свою дочь, пьющую в корчме:

Так как в корчмах, между прочим, продавались и питья, то отсюда и самое продажное питье получило название корчма (кръчьма), с каким оно постоянно встречается в памятниках Древней Руси. У сербов npodaje на крчму значит продавать по мелочи. Слово крьчьмъница мы находим в древнейшем переводе пророчеств Исайи. В древнеболгарском языке крьчьмница – taberna; кръчьбьник (вместо кръчьмьник) — κάπλος. И с тех пор, вслед за древнеболгарским языком, обратившимся в церковнославянский, во всех древнерусских сочинениях кабаки и питейные дома всегда называются корчемницами и как будто облагораживаются этим в сознании духовного писателя. «Приключися,– говорит одна легенда,– яко нѣцiи человѣцы по мiрскому въ корчемницѣ пiяху, и глаголюще съ собою о разныхъ вещахъ». Но тот же древнерусский грамотник впоследствии говорил другое. В одном сборнике XVII века корчма толкуется как самое постыдное место: «Корчмы, сирѣчь кабаки, или аптеки, домы суть губительнiи». Слово корчъмствовать в значении мелкой, розничной продажи встречается в списке «Русской Правды» конца XIII века.