Слепой поводырь

– Как будет угодно-с, – кивнул визитёр и зашагал на выход.

Услышав, как хлопнула дверь, Оскар Самуилович поспешил в соседнюю комнату к медному умывальнику и принялся тщательно протирать руки раствором сулемы.

Глава 2

Дорога домой

Ранним утром 15 июля 1889 года – в день празднования святого равноапостольного князя Владимира – поезд Ростово-Владикавказской железной дороги подкатил к перрону станции Невинномысская.

Одноэтажное здание вокзала, расположенное на территории казачьей станицы, относилось ко второму разряду и потому снаружи выглядело весьма скромно, но внутри имело всё необходимое: кассу, залу ожидания, багажную комнату, газетный киоск и даже ресторацию.

Из вагона II класса, выкрашенного в жёлтый цвет[4 - В этот период вагоны, принадлежащие министерству путей сообщения с 1879 года окрашивались согласно классам: I – синий, II – жёлтый (иногда золотистый или светло-коричневый), III – зелёный, IV – серый.], вышел молодой человек двадцати двух лет приятной наружности. Тонкая нитка усов, канотье, лёгкий бежевый сюртук, шёлковый галстук, белоснежная сорочка со стоячим воротником и светлые штиблеты говорили о том, что он следит за последними веяниями моды. В правой руке приезжий держал бамбуковую трость с шарообразной ручкой, а в левой – небольшой чемоданчик. Посмотрев по сторонам и, не найдя носильщика, он вошёл в здание вокзала и купил газету «Северный Кавказ», стоившую всего семь копеек. Уже на привокзальной площади вояжёр поставил ношу и, вынув из кожаного портсигара папиросу, закурил. Вдоволь насладившись ароматом папирос «Скобелевские», он уже собирался поднять чемодан, как невесть откуда возник долговязый артельщик с заячьей губой, едва прикрытой редкими усами, и в длинном фартуке.

– Куда прикажете нести, барин? – осведомился он.

– К извозчичьей бирже.

– В таком разе надоть чуток пошибче шагать. Колясок на всех господ могёт и не хватить. Тады Вашему благородию ждать придётся.

– А дилижанс до Ставрополя разве не пустили?

– Обещают, но куды там! – махнул свободной рукой носильщик. – Они ещё шоссу[5 - Шоссе – (франц.), широкая дорога, почти всегда обсаженная с обеих сторон деревьями, крепко убитая щебнем с канавами для стока воды; если шоссе хорошо содержится, то очень удобно для езды во всякое время года («Словотолкователь, и объяснитель иностранных слов, вошедших в русский язык», Москва, 1898 год).] никак до ума не доведут. Её осетины строют. Третьего дня они с местными поцапались. Народ гутарит, что казаки сами горцев задирали…

– В Невинномысской станице?

– Не, в Барсуковской. Ужо солнце заходить стало, как лошадь полоза испужалась и понесла осетинскую телегу прямком на казачий плетень. Забор упал, и гнедая в огороде очутилась, грядки потоптала. Хозяин выскочил из хаты и затребовал от горца полтора десятка рублёв или новый забор. Тут ещё и жинка его впряглась в ссору. Осетин и огрызнулся. Тогда баба так огрела горемыку пустым кувшином по башке, что черепки во все стороны разлетелись. Понятное дело – скандал, сбежались земляки. Горлопанят по своему, а в драку не лезут. Но станичникам и этого достало. Накинулись гурьбой на пришлых и давай их отделывать, кто плетью, кто колом, а кто и цепами. Заваруха! Кровь хлыстала во все стороны. А чья-то жинка испужалась побоища и побегла до полиции. Два урядника притопали. Оба под мухой. «Бейте, – кричат, – братцы, басурман, ничего вам за это не будет!» – И сами в драку кинулись… Правда, потом опомнились, а что толку? Уже поздно было. Четверо строителей не смогли с земли подняться. Их в лазарет увезли, но один по дороге помёр. Опосля в Барсуковскую судебный следователь наведался, допросы учинил и увёз с собой двоих. Под арестом они, в тюремном замке. Сказывают, судить тех станичников будут… А вот и коляска. И возница. У него хорошая ездовая пара. Лошадки молодые, выносливые. Часа за четыре-четыре с половиной довезёт.

– Ну что, Егорушка, возьмёшь барина до Ставрополя? – осведомился носильщик.

– Одно место свободное. Милости прошу! – ответствовал ямщик. – Он принял чемодан у артельщика и принялся приторачивать его верёвками на задке.

– Доброго здоровьица, барин! – поприветствовал кого-то носильщик в этой же коляске и, не услышав ответа, зашагал прочь.

– Доброе утро, сударыня и господа! – усаживаясь в четырёхместный кабриолет, выговорил молодой человек, одновременно приветствуя попутчиков лёгким подъёмом соломенной шляпы. В ответ он получил сдержанную улыбку от сидящей напротив премиленькой барышни лет двадцати (очевидно, курсистки), источавшей аромат брокаровской «Персидской сирени», а от её соседа, перешагнувшего пятидесятилетний рубеж, толстяка купеческого вида с деревянной тростью, завершающейся железной ручкой в виде утиного клюва, – холодный кивок. Послышалось благосклонное «доброе!» от расположившегося рядом господина средних лет с открытым лицом, усами-саблями, клиновидной бородкой и саквояжем на коленях.

Вскоре коляска тронулась, проезжая через станицу Невинномысскую. Над свежевыбеленными, утопающими в садах, казачьими хатами возвышалась деревянная колокольня храма Пресвятой Богородицы. Из-за заборов выглядывали жёлтые подсолнухи и любопытные детские головки, а в придорожной пыли Большой улицы купались воробьи. Слышался лай собак, мычанье коров, да грустная, доносящаяся из тополиных крон, песнь кукушки. В небе, напоминавшем изрядно застиранную и подкрашенную синькой простынь, носились стрижи. Пахло скирдованным сеном да не убранным с проезжей части конским навозом. День обещал быть жарким, как и все прошедшие летние дни. Об этом же вещала и передовица «Северного Кавказа» за вчерашнее число. Её-то и открыл молодой человек: «Продолжительное бездожие и чрезвычайные жары, вызванные как высокою температурою, так и ещё более сухим восточным ветром, повлекли за собою, почти повсеместно по всей губернии, полный неурожай хлебов и трав, грозящий серьёзными бедствиями. Только 1877 год мог бы соперничать с настоящим относительно неблагоприятности атмосферических условий для всякого рода растительности. Бедствие увеличивается ещё и появлением саранчи, пожирающей остатки жалкого хлебного злака на нивах. Рядом с этим и пожары, столь редкие в губернии по случаю огнеупорного материала, из которого устраиваются жилища (саманный кирпич), становятся теперь довольно обычным явлением, обусловливаемым тою же сухостью воздуха и сильными ветрами. Этот год надолго подорвёт благосостояние нашего населения, занимающегося исключительно хлебопашеством и скотоводством, то есть такими отраслями хозяйства, исход которых всецело зависит от атмосферных капризов».

– Ещё и восьми нет, а парит, как в Африке! – недовольно пробубнил толстяк, вытирая носовым платком, капли пота со лба. На его жилетке красовалась золотая цепочка карманных часов толстого плетения. Он вынул из левого кармашка золотой брегет, щёлкнул крышкой и провещал: – Только половина седьмого. А что будет в полдень?

– Вероятно, градусов двадцать пять, а то и выше[6 - В XIX в. в России температуру измеряли по Реомюру (R), потому минус 25?R составляло минус 31?С.], – предположил курчавый господин с саквояжем напротив. – Видать, и зимы в здешних местах тёплые.

– Не скажите, сударь, не скажите, – покачал головой собеседник. – В прошлому году, как раз на Васильев вечер[7 - По старому исчислению в канун Нового года отмечался день святителя Василия Кесарийского, христианского богослова, жившего в IV веке н. э.], отсюда же, из Невинки, в Ставрополь, во второй половине дня, на двух санях, выехали артисты: Смирнов и Таманская; причём они разместились вместе, а их багаж следовал за ними уже с другим возницей. В тот день дул сухой восточный ветер, увеличивающий стужу до минус 25?R-28?R[8 - 31?C – 35?C.]. Не доезжая нескольких вёрст до станции Темнолесской, кучер сбился с пути и увёл сани в сторону от тракта. В поисках дороги седоки, ямщик и лошади начали выбиваться из сил. К довершению несчастья, актриса совсем закоченела и почти заснула на морозе. Слава богу, что у Смирнова имелась фляжка с водкой. Он сумел разжать умирающей артистке рот и заставил её сделать несколько глотков, после чего принялся оттирать ей лицо водкой и вскорости дама пришла в себя. Все надеялись на помощь второго ямщика, следовавшего за ними, но он так и не появился. Впоследствии оказалось, что тот возница тоже отклонился от тракта. Поняв это, он решил вернуться назад в Невинку, но доехать туда ему не удалось. Так бедолага и замёрз в степи. Его труп, как и останки двух лошадей, на следующий день обнаружил, проезжавший мимо казак. А первый ямщик, актёр Смирнов и актриса Таманская сумели добраться до станции Темнолесской пешком, поскольку их лошади тоже замёрзли. Больше всех пострадал Смирнов – он отморозил правую кисть. В Ставрополь его привезли только второго января и сразу же поместили в больницу.

– А как же его кисть? – не удержалась от вопроса девица.

– Её пришлось отнять, – грустно вздохнув, вымолвил рассказчик, ёрзая ногами.

– Боже всемилостивый! – прижав к щекам ладони, воскликнула попутчица.

– Позволю с вами не согласиться, – оторвавшись от газеты, изрек молодой человек. – Мой отец поведал в письме об этой трагедии, но, он утверждал, что уже третьего числа Смирнов играл Гамлета в зимнем театре Иванова. И papa? ему аплодировал.

– Разве? – недовольно проронил купеческого вида попутчик, – а кто ваш отец будет?

– Гласный ставропольской городской думы, отставной полковник от инфантерии Ардашев.

– Пантелей Архипович? – покрутив тростью, осведомился собеседник. – А вы, стало быть, его сын? Клим? И в столице учитесь?

– Совершенно точно.

– Вот дела, так дела! Я так много наслышан о вас. Позвольте рекомендоваться: Павел Петрович Дубицкий, купец II гильдии. Я ведь и новый дом построил на Барятинской № 7 по заказу Пантелея Архиповича. Родители ваши-с ещё в мае в него переехали, новоселье справили. Меня пригласить изволили. Погуляли знатно-с! А теперь вот вас дожидаются… А что до актёришки того, то насчёт отрезанной руки я фантазийно прибавил. Вы уж простите великодушно-с…

– Нет-нет, ничего, – улыбнулся Ардашев, – литературный вымысел вполне допустим в историях такого рода.

– Вот-вот, – кивнул негоциант, – так даже интересней. – Скажу вам по секрету: давно пора прогнать взашей нашего городского голову – никчёмного пустослова, готового лоб расшибить в поклонах губернатору Констанди – и на его место назначить батюшку вашего, Пантелея Архиповича. А то ведь в городе один кавардак да разные непотребства творятся. Возьмите, к примеру, больничное дело. Я не видел ни одного губернского города с таким плачевным состоянием здравоохранения. Ведь у нас, стыдно сознаться, городской врач – один на тридцать пять тысяч населения. Ассистента у него нет и операционной тоже не имеется. Больница мала и коек недостаточно. Спасают лишь частнопрактикующие эскулапы. Но их всего трое, потому и цены дерут несусветные… А с умопомешанными в Ставрополе совсем беда. Их некуда девать. По базарам и паркам расхаживают безумцы с диагнозами мрачного помешательства или неистовства. Этим несчастным не нашлось свободных коек в отделении для умалишённых в больнице местного приказа общественного призрения. И – представляете! – даже там всего один доктор психиатрии! Я готов был взять подряд на строительство новой лечебницы для душевнобольных, но по указке городского головы его передали другому подрядчику, потому что у него, видите ли, цены ниже моих! Да, возможно, я строю дороже, но зато прочно, на века!.. Или вот возьмите второе неудобство – отсутствие водопровода. А уж, пардон, о канализации я и не заикаюсь. Мы же не какие-нибудь древние римляне, чтобы водопроводы да канализации строить… Карабинский источник доставляет всего лишь 25 000 ведер в сутки. Холодный родник в сию жару уже не может дать больше 100 000. Так почему бы не провести изыскания и не снабдить город чистой и дешёвой водой? А то ведь водовозы в жару ведро воды продают по пять копеек! Где такое видано?

– Спасают колодцы. Без них город бы не выжил, – поддакнул Ардашев.

– Вы совершенно правы, Клим Пантелеевич. – Только дело в том, что колодец колодцу рознь. В одном водичка только для питья скотины годится, в другом – лишь для стирки, а в третьем, к примеру, для засолки овощей. А вот таких, чтобы и пить можно было, и еду готовить, и всё остальное – не так уж и много. Вашему батюшке повезло. На территории нового дома был старый колодец с превосходной водичкой. Мои артельщики вычистили его, углубили и обложили ракушечником. Не вода, а святой источник. А всё потому, что неподалёку подземные течения проходят. Они его и наполняют.

Собеседники понимающе кивнули, но ничего не ответили. Девица, сидящая напротив, продолжала безмолвно читать томик какого-то произведения, заботливо обёрнутый в серую бумагу. Ветер слегка теребил её соломенную шляпку с голубой лентой и букетиком искусственных цветов, а чёрная прядь волос маленькой спиралькой свисала у мочки правого уха. Её смуглая кожа и большие чёрные глаза свидетельствовали о восточных корнях. Клим украдкой любовался её красотой. Попутчица это заметила и взглянув на него, обидчиво заморгала длинными ресницами, тотчас их опустив. Она вдруг посерьёзнела и её аккуратный нос горделиво вздёрнулся. И даже чувственные губы обиженно надулись, отчего барышня стала ещё прекраснее. Утянутая корсетом талия и длинное платье с закрытыми рукавами из плотной тёмно-синей дорогой материи хоть и подчёркивали её стройную фигуру и серьёзный достаток, но в большей степени делали из неё мученицу при нещадно палящем солнце. Сразу было понятно, что она не из глухой провинции, куда журналы с последними французскими модами доходят через месяц.

По железному мосту переехали Кубань. Река почти не шумела. Из-за засухи уровень воды упал ниже среднего.

Старая грунтовая дорога, проложенная во время возведения Темнолесского и Стрижаментского ретраншементов[9 - Фортификационное сооружение.] солдатами 16-го егерского полка и канонирами 9-го Ставропольского артбатальона давно пришла в негодность. Новое шоссе, протянувшееся извилистой нитью от Невинномысской до Ставрополя, хотя ещё и не законченное, впечатляло. Отсыпанное речным песком с щебёнкой, с дождевыми лотками по краям, оно имело проезжую часть шириной в две с половиной сажени. Мосты построили на века – каменные, бетонные и металлические. Вдоль дороги высились телеграфные столбы с натянутой на них медной проволокой. Столица губернии теперь без труда могла обмениваться сообщениями со станцией Невинномысской. А ещё год-два назад это можно было сделать только через станцию Кавказскую. Из-за этого телеграммы, отправленные из Ставрополя в Невинномысскую, шли два-три дня, и купцы, заключавшие сделки, попросту отправляли сообщения нарочными. Теперь же губернский центр был соединён телеграфом с Ростовом, Владикавказом и Тифлисом.

Поля, выжженные безжалостным солнцем, представляли жалкое зрелище. Трава на лугах пожухла, и пастухи угнали отары овец поближе к холмам. Там, в тени между возвышенностями, ещё сохранилась сочная растительность. Лишь одинокие бурёнки неподалёку от дороги лениво и невозмутимо пережёвывали то, что находили под копытами.

Возница, чтобы напоить лошадей, сделал первую остановку через десять вёрст у ночлежного дома с пристроенной к нему караулкой и колодцем. По его словам, такие пристанища построили на шестой, пятнадцатой, двадцать девятой и сорок пятой версте от Ставрополя. А на семнадцатой и тридцать шестой версте возвели две добротные почтовые станции – «Горная» и «Равнинная». В них можно было не только снять комнату для отдыха, ожидая смены лошадей, но и перекусить. Словом, всё уже было почти готово для открытия шоссе и запуска дилижансов от Невинномысской до Ставрополя.

За время стоянки купец успел вынуть из чемодана коробку, разрисованную весенними цветами, на которой читалось: «г. Гродно. Кондитерская Копача». Протянув её попутчикам, он сказал:

– Угощайтесь. Мне эти марципановые конфекты родственники прислали. В здешних краях таких не делают, вот и вожу собой.

– Безумно вкусно, – призналась барышня, отведав одну из них в форме маленькой груши. – Меня зовут Анна.

Мужчины почтительно склонили головы, и по лицу каждого пробежала одобрительная улыбка.

Отведав сластей, испив колодезной водицы, пассажиры снова забрались в коляску и тронулись в путь.

– Простите, что не представился сразу, – обратился к Дубицкому сосед Ардашева. – Не хотелось вас перебивать. Меня зовут Осип Ильич Вельдман. Еду из Владикавказа в Ставрополь и собираюсь пробыть в вашем городе несколько дней. Не посоветуете ли, где остановиться?

– Можно в «Лондоне», на углу Хопёрской улицы и Николаевского проспекта, но лучше в «Варшаве» на Казанской площади. Гостинице всего три года. Любимое место заезжих артистов. Там даже небольшой концертный зал имеется.

– Мне бы место поспокойнее.

– Тогда подойдёт «Херсон» у Поспелова, рядом с «Варшавой». В этой гостинице в 1856 году останавливался персидский поверенный Махмуд-хан со свитой и сопровождающими его казаками. Павел Кузьмич Поспелов даже табличку повесил об этом событии. Сказывают, персиянин настолько доволен остался постоем, что знатно одарил хозяина.

– Чувствительно вам благодарен. Лучше места не придумаешь.