Серый монах (сборник)

А в случае хода черных… С g4: d1, ответ белых 6. Cс 4:f7+, черному королю остается единственный ход… Кр е8-е7, и последующий – 7.Кс3-d5+х – приводит к неминуемому мату. Теперь, я надеюсь, вам понятно, что такую ошибку в дебюте мог допустить только начинающий игрок, а не опытный участник матча по переписке. Таким образом, любые подозрения в отношении господина Безбрежного снимаются, – с этими словами Ардашев опять достал коробочку леденцов и, некоторое мгновение любуясь красной конфеткой, словно вознаграждая себя за блестяще проведенную комбинацию, отправил ее в рот.

Во-вторых, я заметил, что в кабинете произрастает рододендрон золотистый – опаснейшее ядовитое растение, а в столовой цветет яркими бутонами встречающееся на Кавказе так называемое волчье лыко. В нем содержится гликозид дафнин – тяжелый яд. Более того, оба растения лишились части своих листьев. Именно смесь соков, полученных из листвы этих представителей флоры, и образует высокотоксичное соединение. Но только если его выпить, а не нанести на кожу. Помните, Николай Петрович, – обращаясь к Нижегородцеву, продолжал Ардашев, – еще в самом начале я обратил внимание на присутствие в комнате характерного запаха лекарства или микстуры. Так пахнет диметилсульфоксид – препарат, полученный более пятидесяти лет назад как побочный продукт при производстве бумаги.

Особенно широко он используется как растворитель при кожевенном производстве. Как вы знаете, доктор, в небольшой пропорции его применяют в медицине, добавляя в разные лекарства наружного применения, поскольку это химическое соединение легко проникает в организм из-за способности растворять жир, покрывающий поверхность кожи. Но при большой концентрации и с добавлением ядов он вызывает мгновенную смерть.

Конечно, эту дьявольскую смесь следовало испытать. Я не случайно попросил пригласить городового второго участка, поскольку дом, где живут Аветисовы, относится именно к этому участку. И городовой подтвердил, что несколько дней назад на Армянской улице странным образом подохли кошки.

Вы успели заметить, что все посетители ко мне заходили по одному. Надев кожаные перчатки, я вручал вошедшему распечатанное письмо, ранее вскрытое погибшим, с уже вложенным туда моим безобидным листком, якобы для того, чтобы прочесть его содержимое. Понятно, что для этого его надо было вынуть из конверта. Побоялся выполнить это только один человек… внук убиенного, один из лучших учеников мужской гимназии по химии и биологии. Парень не предполагал, что его любимый пес лизнет выпавшее из рук старика письмо. Все видели, как горько оплакивал Гриша любимую собаку, именно собаку, а не своего деда, в случае смерти которого внук оставался единственным прямым наследником всего состояния, если, конечно, не было бы духовного завещания или дарственной в пользу третьего лица, например Изольды Генриховны, – закончил монолог Ардашев и поймал на себе чей-то пристальный ненавистный взгляд. Он повернулся. В упор, не отрываясь, сжимая кулаки, на него смотрел Гриша. Его маленький, чуть заостренный нос, удерживающий окуляры толстых очков, делал его похожим на озлобленного крысенка.

– Да, Клим Пантелеевич, – задумчиво проронил Поляничко, – сегодня он деда порешил, а завтра, смотришь, не ровен час, и на самого государя нашего императора руку поднимет. Убереги, господи, Россию-матушку от злодеев окаянных.

– Ваши знания, молодой человек, могли бы служить благим намерениям и приносить пользу, а не смерть. Жаль, что ваша жизнь начинается со столь тяжкого греха. Вы, насколько я понимаю, и есть тот самый гимназист, купивший недавно в моем книжном магазине академический справочник «Яды и противоядия», не так ли? – адвокат пристально смотрел на мальчика. Гриша кивнул и уставился в пол, а затем еле слышно произнес:

– Я ведь ради матери это сделал. Думал, получу наследство и вылечу ее за границей. Хворая она у меня, помереть может, – всхлипывая, бормотал парнишка.

– Что ж, господа, позвольте откланяться, – явно раздосадованный результатом собственного расследования присяжный поверенный торопливо прошел в переднюю. На душе у Клима Пантелеевича скребли кошки, и он в который раз пожалел, что опять позволил себя втянуть в несвойственное адвокату расследование.

Смерть антрепренера

Приказчик книжной лавки Савелий Пахомов опаздывал на работу. Выпавший за ночь снег остановил и без того неспешную жизнь губернского города. До угла Николаевского проспекта и Варваринской улицы, где располагался популярный среди гимназистов и учащихся реального училища магазин «Читальный город», если поторопиться, можно было поспеть минут за десять-пятнадцать. Утром, перед открытием, у дверей уже толпились нетерпеливые покупатели. Опоздание молодому человеку могло стоить рабочего места.

Хозяин книжной галереи, известный в Ставрополе присяжный поверенный Клим Пантелеевич Ардашев, цены на бумажный товар распорядился установить самые умеренные, чем снискал уважение местной просвещенной общественности.

Работник шел привычным маршрутом по улице Ясеновской и, не дойдя саженей двадцати до бывшей аптеки Минца, от неожиданности вздрогнул: из открытой форточки окна сложенного из тесаного ракушечника дома раздался страшный, похожий на женский, крик: «Помогите! Помогите!»

Ни минуты не раздумывая, юноша рванул на себя ручку парадной двери, к счастью иль беде оказавшейся открытой, и попал на широкую площадку, куда, в свою очередь, выходили две другие двери, одна из которых была приоткрыта. Он робко вошел в комнату, по-видимому, служившую хозяевам кабинетом. В воздухе витал запах дорогих духов, а в тусклом свете настольной керосиновой лампы, спиной к вошедшему, в черном кожаном кресле сидел мужчина, облаченный в лиловый атласный халат. Седая голова незнакомца упала на крышку письменного стола.

– Извиняюсь, я услышал крик и забежал… – бормотал испуганный молодой человек, – вам плохо? – ответа не последовало. В доме стояла гробовая тишина. Сава подкрался ближе и, почти не дыша, аккуратно откинул корпус незнакомца назад, и тут же отпрянул: в уголке рта сверху вниз стекала струйка крови, а в груди торчал нож с диковинной рукоятью, каковой раньше ему встречать не приходилось.

Человек сидел за дубовым столом с покрытой зеленым сукном столешницей, сплошь залитой чернилами, которые вытекли из опрокинутого письменного прибора. Уже немного засохшая темная лужа имела с одной стороны правильную прямоугольную форму. Тут же лежал перевернутый вверх лорнет.

Настольный прибор состоял из упомянутой чернильницы с серебряной крышечкой, массивного пресс-папье с резной ручкой, стакана для карандашей из черного мрамора, отделанного серебром, и переводного календаря в виде Московского Кремля с колесиками вращающихся дат и дней недели. В окошках можно было прочитать: пятница, 29 февраля, год – 1908.

Рядом у стены зашевелилась плотная ширма. Молниеносно бросившись за нее, он увидел распахнутый пустой сейф, на тяжелую дверцу которого неожиданно сел огромный, пестрый, как костюм клоуна, попугай и, завидев приближающегося человека, хлопая крыльями, заорал: «Помогите!» Одновременно, видимо сквозняком, закрыло дверь, и в кабинете как будто послышался легкий поворот ключа. Приказчик, обезумев от страха, кинулся назад, ухватился за массивную медную ручку, начал ее трясти, но дверной замок не поддавался.

Затворенные наглухо ставни сводили на нет попытку открыть окна и позвать на помощь. Боковая дверь в проходную комнату тоже оказалась запертой.

«Попал как кур во щи», – сверлила голову неприятная русская поговорка. От страха сразу вспомнилась мама, ее добрая улыбка и вкусные блины на Масленицу. Савелию захотелось расплакаться, уткнуться лицом в ее пахнувший печеным тестом и ванилью фартук и, как в детстве, найти там спасенье и защиту.

Послышались шаги, возбужденные голоса, поворот ключа в замочной скважине; в дверном проеме показались какие-то люди и городовой, вооруженный большим пистолетом. Не опуская ствол, «фараон» грозно приказал:

– Отойти к стене. Сесть на стул и не двигаться.

– Я ни в чем не виноват. Я шел на работу… Прошу известить моего хозяина, адвоката Ардашева, Клима Пантелеевича, – шмыгая носом, лепетал молодой человек.

– До прихода сыскной полиции никому ничего не трогать, – продолжал распоряжаться блюститель порядка, обращаясь к дворнику, истопнику, кухарке и горничной.

Только попугай на строгие указания первого полицейского чина не обращал ни малейшего внимания – перелетал с места на место и горланил заученные слова, вероятно, в порядке их запоминания: «Помогите!», «Поедем к актрискам!», «Всем шампанского!».

По прошествии получаса к злосчастному дому прибыл начальник сыскной полиции, хитрый как лис и верткий как ужака Ефим Андреевич Поляничко со своим заместителем, а также следователь, фотограф из полицейского резерва и врач. Сразу за ними в комнату вошел Ардашев и с молчаливого согласия полиции вполголоса побеседовал с задержанным приказчиком, после чего начал незаметно осматривать помещение.

Дом фасадом выходил на улицу и имел четыре больших комнаты с высокими, в пять аршинов, потолками, пристройку для прислуги, подвал с ледником и деревянный каретный сарай. С кабинетом, через проходную дверь, соседствовала столовая – оттуда можно было пройти в гостиную и затем в спальню. Прямо на улицу выглядывало по одному большому венскому окну каждой из трех смежных комнат. Только кабинетное окно смотрело в безмолвный, уснувший зимний сад из высоких груш и старых тутовых деревьев.

Помещение для прислуги представляло собой небольшую пристройку, поделенную на две части с разным входом. В одной, совсем маленькой, жила горничная – двадцатипятилетняя Вероника Лошкарева, в другой истопник – пятидесятилетний Фрол Евсеевич Матюхов с еще моложавой и бойкой кухаркой Авдотьей. Последние три года они сожительствовали. Саженях в десяти от этого сооружения, за летней беседкой приютилась поленница с отведенным местом для колки дров.

Каждый занялся своим делом. Поляничко и следователь допрашивали приказчика, фотограф делал снимки, доктор извлекал из бездыханного тела нож, заместитель, действуя по циркуляру, собрал у прислуги паспорта и опрашивал горничную, кухарку, истопника и дворника. Только адвокат успевал присутствовать везде одновременно, и, кажется, это ему удавалось.

Горничная в это время рассказывала, что она собиралась с утра протереть пыль на книжных полках кабинета. Подошла, приоткрыла дверь и увидела, как этот молодой человек склонился над хозяином, чья рука безжизненно свисала к полу. Испугавшись, она закрыла дверь на ключ, выбежала на улицу, стала кричать и звать на помощь. К ней почти сразу подбежал истопник Фрол Евсеевич и кухарка. Как Вероника пояснила, Фрол с топором ринулся к двери кабинета, чтобы не дать злоумышленнику уйти.

По словам истопника, накануне вечером он, как обычно, затопил во всех трех смежных комнатах печи и хорошо разогрел в кабинете камин.

– Они, ваше благородие, беспокоились, чтобы утром я золу-то из камина убрал. Должен, говорит, мне человек важный визит нанесть, – немного волнуясь, вполголоса, теребя полы старого поношенного сюртука, изъяснялся Фрол. – Не люблю, говорит, когда в камине зола, она потом на книги садится. Я поутру дров наколол и думал в дом идти, слышу – кричит ктой-то, потом вот Верка, горничная, значит, вылетает и меня кличет, я с топором так и прибежал, быстрей к двери и давай стеречь его, окаянного, пока городовой не явился.

Допрошенная Авдотья рассказала, что рано-рано ушла на Нижний базар, что на Казанской площади, и принесла набитую продуктами корзину. Почти уже приготовила завтрак, чтобы подать к восьми, как требовал хозяин. А тут переполох. Еще добавила, что владелец дома жил бобылем и все же «до женского полу был особенно охоч».

Ключи от комнат хранились у горничной, но пользовались ими все по надобности.

Спустя час начавшее околевать тело, еще недавно бывшее антрепренером местного театра Яковом Модестовичем Веселухиным, с сопровождением, на больничной карете отбыло в морг.

– А нож, господа, зашел неглубоко, но до сердца достал, что и явилось причиной мгновенной смерти. Узкое и тонкое лезвие – штука опасная. Да-с, тут на нем надпись, по-моему, на итальянском: «Chela mia ferita sia mortale!», и узоры на костяной ручке с изображением головы. Что сие означает? – допытывался доктор.

– Это вот душегуб нам и расскажет. Да? Господин убивец? – ехидно спросил у не попадавшего от страха зуб на зуб Савелия полицейский чин. – Забирайте его и в тюремный замок, – поигрывая приготовленной малой ручной цепочкой, обращался главный сыскарь губернии к городовому второго участка. – Понарассказывал он тут мне азовских басен да сказок персидских. Пусть теперь судебный следователь твоей шахерезадой забавляется.

Тем временем Клим Пантелеевич бегло обследовал весь дом, но дольше всего задержался в кабинете. С любопытством рассматривал книги, потом зачем-то достал белоснежный платок и водил им по книжным полкам. После этого адвокат встал на колени, вынул из кармана пиджака складную лупу и с ее помощью что-то внимательно начал изучать в каминной нише; затем аккуратно, карманным пинцетом, извлек оттуда женскую шпильку и части обуглившегося, но еще не испепеленного документа – каждая величиной с серебряный императорский рубль, – после чего разложил эти кусочки на почтовую бумагу.

– Я попрошу, господа, купить немедленно в аптеке бутылочку глицерина, а у стекольщика надобно раздобыть два стекла, размерами с этот лист, – вежливо и одновременно настойчиво обратился к присутствующим присяжный поверенный окружного суда.

Поскольку аптека была совсем рядом, а куски стекла нашлись у дворника, то уже через несколько минут съедаемые любопытством полицейские молча наблюдали занимательную картину: расположенные на бумаге обрывки сгоревшего документа были аккуратно смочены из маленького пузырька раствором глицерина и в определенной последовательности переложены на прозрачную поверхность и накрыты вторым стеклом. Для надежности оба прозрачных прямоугольника адвокат перемотал крест-накрест крепкой бечевой.

Подняв к свету соединенные вместе пластины, Ардашев начал читать, делая паузы в местах, где буквы отсутствовали:

«Дорогая доченька, я ухожу из жизни… не могу больше терпеть унижения… в театре теперь нет для меня работы… он растоптал мою любовь… лишил меня всего… будь он проклят… знай, негодяя зовут… Одесского театра… Яков Веселухин… прости меня… 29 февраля 1896 года».

Итак, господа, смею продолжить: из объяснений истопника нам известно, что камин в этом доме чистят от золы на следующий день. Значит, шпильку, которую я на ваших глазах вытащил из каминной решетки, мог случайно обронить сегодня утром только человек, бросивший туда и залитое чернилами письмо. Оно вспыхнуло, успокоив его, но потом начало медленно тлеть. Но истлевшие куски бумаги под действием глицерина приобретают крепость, благодаря чему мы смогли прочитать их в солнечных лучах. Учитывая, что шпилька – атрибут женского туалета, смею предположить, что именно женщина находилась в кабинете в момент убийства. Во всяком случае, ясно, что прежде письмо было залито из опрокинутой чернильницы настольного прибора – на это указывает правильная с одной стороны прямоугольная форма огромной кляксы на зеленом сукне стола. Касательно орудия убийства: надпись на клинке гласит: «Да принесет ему смерть нанесенная мной рана!» Это нож корсиканской вендетты. Об этом красноречиво свидетельствует герб Корсики на рукояти костяной ручки – голова мавра на серебряном поле, обрамленная полосой в виде щита. Такие ножи делают и продают для туристов местные жители острова, где кровная месть стала частью традиций. Особенность данного холодного оружия такова, что для убийства им не нужно прилагать большого усилия – длинное и тонкое лезвие легко входит в ткань человеческого тела. К нам их обычно привозят на продажу с дальних стран русские моряки. Кроме того, убийство неслучайно произошло сегодня. В такой же последний зимний день, двенадцать лет назад, покончила с жизнью мать бедной девочки. – Адвокат сделал паузу, полез во внутренний карман дорогого пиджака, вытащил миниатюрную жестяную коробочку монпансье «Георг Ландрин», повертел ее в руках и убрал обратно. Напряжение нарастало, Клим Пантелеевич, не злоупотребляя вниманием слушателей, продолжил:

– Хочу обратить ваше внимание, господа, и на тот факт, что Фрол Евсеевич затопил печи вчера во всех трех комнатах, в том числе и в столовой, однако форточка там осталась открытой, хотя всем известно, что после растопки все фрамуги обязательно закрываются, чтобы зря не выстуживать помещение. Вполне понятно, что преступник открыл или оставил ее открытой, с тем, чтобы криком о помощи заманить легковерного простачка в открытую дверь кабинета, каждый день проходящего мимо окон в одно и то же время. По той же причине «забыли» затворить и ставни этого окна, тогда как ставни кабинета, выходящего во двор, плотно заперли снаружи. Ну, а смертельный удар был нанесен сзади сверху вниз в левую часть груди, в момент, когда жертва склонилась над столом, читая через лорнет письмо. В предсмертной судороге умирающий выбросил лорнет, зацепил им чернильницу, и ее содержимое растеклось по листку бумаги. Теперь, чтобы не испачкаться, залитое письмо оставалось только сжечь. Кстати, пыль в кабинете протерли вчера, поэтому сегодня протирать там было нечего. Я проверил это носовым платком, который после моих опытов остался девственно чист. Опять же и нежный аромат духов, который почувствовал наблюдательный юноша, до сих пор источает благоухание, и не только в комнате… Ну, и последний вопрос: есть ли у вас, господа, предположения относительно личности предполагаемой злоумышленницы, якобы собиравшейся протирать пыль в кабинете покойного, обронившей в камине шпильку, пользующейся тонкими французскими духами, к тому же прибывшей в наш замечательный город из Одессы? – закончил монолог вопросом Клим Пантелеевич.

– А чего тут думать, тут и так все ясно, – листая паспорт горничной, невозмутимо заключил Поляничко и, глядя ей в лицо, с притворным состраданием, «по-свойски» предложил: – Давай, сердешная, покайся.

Девушка разрыдалась. Из торопливых и сбивчивых слов стало ясно, какую трагедию пришлось пережить Веронике Лошкаревой после смерти матери. Ее, тринадцатилетнюю гимназистку, насильно отдали в портовый публичный дом и годами калечили душу. Миллионы раз она прочитывала предсмертное письмо матери и клялась найти и отомстить человеку, по чьей вине на ее долю выпали столь тяжкие страдания. После смерти матери он покинул Одессу, и его след затерялся.

В конце прошлого года, как раз на Рождество, один морячок влюбился в нее и подарил купленный в Марселе флакон духов «Jicky» от парфюмерного дома Герлен и памятный нож с острова Корсика. Она клялась, что бросит бордель и обязательно дождется его. Но на следующий день он ушел в плавание и больше не вернулся.

Случайно, в местной газете на глаза ей попалась статья о Ставропольском театре, а внизу помещалась фотография антрепренера Якова Веселухина, того самого. Она нашла его в Ставрополе. Устроилась горничной и считала дни до наступления долгожданной даты, когда свершится возмездие. Все точно рассчитала. А то, что пострадает безвинный, ее уже не беспокоило, ведь она мстила не только Веселухину, а всему мужскому сообществу, которое презирала целиком и полностью – от наглых гимназистов до болезненно потных, вечно пыхтящих пожилых скряг. Что же до распахнутого сейфа, то он был открыт до ее прихода, и, кроме бумаг, там ничего не было.

Вероника плакала. В комнате стало так тихо, что было слышно, как в непотушенной лампе горит керосин.

«Пейзаж с рекой»