Когда ты устанешь от жизни

А с другой стороны, что мне собственно в это "домой" торопиться? Что такого там меня ждёт? Какая великая радость? То, что есть у меня теперь батон "Докторской" на тормозок? Или что новые туфли назавтра напялю на шпильке на фабрику? И ничего, что там я сменю их на тапочки, кто-нибудь всё равно да приметит, пока буду цокать в цех от проходной. Это я не про себя, конечно. А про мам и пап. Им стоять в таких очередях случалось чаще.

Очередь сама по себе – это целое мероприятие с целой кучей эмоций. Расскажу про свои, подростковые-детские.

Нехотя приближаешься к столпотворению. Обречённо становишься в хвост. Начинаешь выглядывать с очень слабой надеждой куда-то вперёд на предмет продвижения очереди, не пошёл ли процесс. Параллельно выслушиваешь агрессивные или ехидные выяснения на предмет кто за кем. В ужасе озираешься, когда кто-то вдруг усомнится в твоём праве на нахождение тут либо въедливым "ты за кем занимала? ", либо резким и подозрительным "я что-то не помню тебя". Изумлённо шарахаешься от рискнувших нагло пробить себе путь прямо к цели локтями и грубыми огрызаниями, они, мол, тут занимали уже. Очень хочешь уйти, хотя б ненадолго, просто воздуху глотнуть свежего, но понимаешь, что по возвращении можешь быть не узнанной никем, или тебе очень мало обрадуются, как никак на одного больше ждать. Переминаешься с ноги на ногу, ищешь на что б опереться, смотришь на старушек и не понимаешь, откуда берётся их стоицизм. Вслушиваешься невольно в диалоги знакомых, столкнувшихся в очереди, радуешься за кого-то чужого или сопереживаешь, в зависимости от содержания. Думаешь всякую ерунду и удивляешься, как одна мысль вытаскивают другую, казалось бы мало с ней связанную, как тянучка из думаний превращается в калейдоскоп, не всегда впрочем радужный, что на время как будто выдергивает тебя из реальности и утаскивает в воображаемый мир, пока чей-нибудь грубый окрик или тычок не впихнут тебя снова в ряды нервнождущих. Начинаешь завидовать тем, кто уже приобрёл долгожданное и направился восвояси. Ловишь шкурное в мыслях, мол, значит, очередь уменьшилась на пятерых человек. Лишь бы кто-нить ещё не прибавился, кто-то вечно спешащий и "раньше уже занимавший". Подползаешь вместе с другими ближе и ближе к заветному месту, где всё наконец-то сбывается. Здесь особенно жарко и в смысле температуры и в смысле накала страстей. Цепко держишься за своё место и пристально смотришь за задними, чтобы не проскочили вперёд. Ещё шаг, ещё два человека, ну и вот оно, счастье, хватай и скорее оттуда, прочь, на воздух, свободу, подальше, забыть и быстрей насладиться добытым.

Вот такою ценой мы становимся первыми. И зачем? Чтобы вновь оказаться в хвосте?

Прав, должно быть, индийский мудрец, сказавший, что все наши мечты непременно сбываются. Обязательно сбываются у всех однажды. Просто мы стоим за ними в очереди. Просто не всегда они сбываются именно как хочется. Просто зачастую мы стоим за тем, что нам не надо, чтобы быть как все. Просто кто-то в очереди очень предприимчивый может отодвинуть нас назад. Просто мы порой стоим настолько долго, что когда подходит наш черед, можем и не вспомнить, для чего мы тут.

Тот, кто в начале очереди жизни, то есть первый, часто бывает уже в конце жизни своей. Тот, кто в конце этой очереди, то есть последний, часто бывает в начале пути на Земле. Выходит, что начало очереди для первого в ней – это её же конец, он добрался, а для последнего конец этой очереди её же начало, ему ещё долго идти. Так что же лучше? Быть первым перед концом? Или последним в начале?

Глава 3. Всё однажды возвращается на старый круг, или Москва – отдельная тема

Жизнь в 100 км от Москвы оказалась весьма специфичной. Близость столицы и изнуренных урбанизацией москвичей делали своё дело. В маленьком городке, где нет своего МФЦ, и отсутствуют за ненадобностью светофоры, каждые выходные, а в дачный сезон каждый день, всё кишело людьми и машинами. Я молчу про ковидный период, когда, как казалось, добрая часть стольноградного населения натискалась во всевозможные дачи-котеджи-постройки, разбросанные по округе, заполонила собой все проезжие и пешеходные части и забила до отказа все солидные парковки – перед Рынком, Магнитами, Верными, Пятерочками и иже с ними, коих благодаря их же, москвичей то бишь, частым нашествиям развелось у нас до неприличия (местному населению явно столько не нать).

А пока же я здесь в качестве продавца собственных художеств, картин то бишь, которые называю шутливо "искусство из подворотни". Это новая для меня сфера. Нет, не рынок, в 90-е я помогала матери с продажей самошитных купальников, это был её бизнес. Новое – мои художества, и мне интересно, как далеко я могу зайти в этой сфере. Но сейчас не об этом. О моих наблюдениях.Местное население разительно отличается от "понаехавших" из нерезиновой. Это мои достоверные наблюдения, сделанные в многочасовые, многодневные и не первый год уже стояния у рыночных ворот в качестве, нет, не подумайте, не милостынипросителя. Хотя в самом начале этого моего предприятия один добрый прохожий именно так и подумал, приняв то, что я держала в руках, за иконку, полез в карман, зачерпнул там хорошую пригоршню мелочи и протянул мне. Я не сразу сообразила, что он имеет в виду, потому как он никак не комментировал свои действия, а когда дошло до меня, испытала весьма интересную смесь эмоций, от стыдливо-отчаянных, мол, ну вот, докатилась, до почти обнадеживающих – как минимум, если совсем уж припр?т, я могу рассчитывать здесь на подачку.

Среди местных мне особо примелькались несколько персон, которые в совокупности могли бы составить приблизительный коллективный портрет здешней конгломерации, ну, как минимум, почтенной или сторожильной её части.

Вот идёт пожилая женщина. Идёт, сильно шаркая по земле или снегу в зависимости от сезона, если холодно, то в калошах на тёплый носок, летом в старых пластиковых шлепках вроде кроксов. Левая рука неизменно на пояснице, в правой неизменно какой-нить пакетик, как правило, небольшой, с чем-нибудь незамысловатым внутри. Верхняя часть туловища Пизанской башней нависает над нижней. На голове неизменный платочек "Ал?нка", либо просто волосы, собранные небрежной ватрушкой чуть ли не надо лбом. Заприметив знакомых, она им активно кивает. В целом же выглядит так, будто бы вышла на улицу быстренько выкинуть мусор, но потом вдруг решила, что ей необходим променад.

Вот идёт мужчина с трудноопределяемым возрастом. Ясно только, что уже немолодой. Он высоко поднимает колени и с пришл?пом ставит на землю ступню. Это явно серьёзный недуг. Мужчина высокий, размашистый, но какой-то безликий. Когда он так своеобразно вышагивает мимо, я ловлю себя на мысли, что он отнюдь не вызывает сострадания иль жалости, как могло ожидаться, должно быть, потому, что чувствует себя вполне комфортно в своём недуге. Он вызывает простой интерес – куда это ему понадобилось вдруг идти и собственно зачем?

А эта женщина кого-то сильно мне напоминает из прошлой моей жизни не в России. Е? бальзаковский возраст уже позади. Она всегда солидно одета, зимой в мехах, летом в лёгких достойных одеждах, всегда как будто куда-то спешит (очень возможно, что спешит на самом деле), всегда со всеми приветлива, кого знает, всегда улыбается всем, всегда на секунду-другую остановится у кого-нибудь из продавцов перекинуться парой-тройкой словечек, всегда очень быстро потом исчезает, оставляя загадочный шлейф за собой из чего-то лишь мельком подсмотренного, лишь краешком уха уловленного, лишь легонько дотронувшегося до твоих потаённых глубин.

Эта женщина тоже немолода и тоже всегда обращает внимание на себя хорошей одеждой. Но, в отличие от предыдущей, она одевается дорого-модно. Всё как будто бы по последнему писку. Женщина высока, стройна, ходит павой почти и… всё время трясёт головой. У неё какой-то недуг, что-то с нервами, как думается на первый взгляд. Она тщательно и неспешно осматривает то, что предлагается на прилавках, и, видимо, не найдя ничего подходящего, так же тщательно и неспешно отходит. У меня очень много не сходится, когда я смотрю на неё. Е? вид отда?тся мне одновременно почтенной графиней и чудачкой, практически выжившей из ума.

Вот ещё один мужской персонаж. С сильно синим лицом, сгорбленной спиной, согнутыми коленями и весьма любопытной походкой, словно он решил присесть на унитаз, но тут же передумал и пошел вперёд.

Он всегда и всё ненавидит, кроме Гитлера, кажется, потому как однажды он так залихватски зиганул, что я, наверное, была бы сильно в шоке, если б в какую-то из предыдущих встреч он не предложил мне написать икону с этим душегубом, мол, это именно благодаря ему Россия хоть немного поднялась.

От него всегда разит спиртным и сквернословием, и он спец по собиранию банок из-под пива. Но, однако же, надо признать, что товарищ весьма креативный. Оказалось, что мы с ним живем в близлежащих домах, и поэтому нет-нет да встретимся. Поначалу я с ним здоровалась просто из вежливости, но потом, поняв, что ему сие не надо вобщем, стала с ним здороваться забавы ради – что же он ответит мне на этот раз.

– Доброе утро.

– Какое оно нах..р доброе?

– Здравствуйте!

– Чегоооо???

– Здрасте.

– Ага.

А однажды он снизошёл до целого разговора со мной, когда я увидела его везущим целых два мешка чего-то на тележке. Нетрудно было догадаться чего именно, но я полюбопытствовала всё же:

– Здравствуйте! Добычу везёте?

– Чегооо?

– Говорю, вон сколько банок насобирали.

– А, да.

– Неужели выгодное занятие?

– Смотря как собирать. Ходит тут одна дурочка, напихает в пакет целиком и довольная. Кто же так собирает, надо топтать их, тогда больше влезет. Дура, одним словом.

– Выходит, конкуренция имеется?

– Да какая конкуренция. Так, идиоты (крепче слово использовал на самом деле).

– И на что хватает?

– На вс? хватает. На выпить и ещё на любовницу остаётся.

– Ого!

Я хохочу.

– Ну, будь здорова, боярыня, – вдруг говорит он, и это звучит как-то странно, по-доброму, даже по-родственному, и что ещё страннее я, почти не колеблясь, ответствую:

– И вам, батюшка, не хворать.

Мы расходимся, а у меня ощущение, что мы уже пересекались так когда-то, только не в этой жизни, какой-нибудь другой.

Сказать, что он идёт неспешной походкой, наверное, будет неверно. Он словно плывёт, точнее как бы проплывает, и вроде бы мимо тебя проплывает, но при этом есть чувство, что всё его внимание принадлежит тебе. Он как бы замедляет собой всё вокруг, и взгляд его словно бы в незначительном удивлении задерживается на тех, кто попадается ему на пути. В его движениях есть какая-то пантомимность, во взгляде смесь вопрошания с одобрением. Мол, смотри, я смотрю на тебя, и ты тоже смотришь и видишь, что я смотрю, как ты смотришь. Ну разве же это не глубокомысленный диалог? А то, как я несу себя мимо, разве не дань уважения тем, мимо кого я иду? И разве не честь для меня и для них вот так идти мимо друг друга? А, кстати, кто-нибудь в курсе вобще, куда мы тут все дружно идём?

Среди москвичей есть и вечно спешащие, и праздно бредущие, и малословные, и многоречивые, и высокомерные, и интеллигентные, и чуткие, и черствые, и много ещё какие. Однако печать, что на них, по которой они узнаются именно как москвичи, иная, чем та, что на местных.

Когда идёт местный, ты чувствуешь, он тутошний, свой, он отсюда, но нет ощущения, что он как-то владеет тем, что вокруг. Скорее, то, что вокруг, им владеет.

Когда идёт москвич, ты понимаешь, что это гость, почти иностранец, чужой, однако есть в н?м что-то едва уловимое, но четко читаемое при этом, что выдаёт в нём хозяина жизни, как то "вот это всё для меня и ради меня" или, что тоже нередко встречается, "я вс? тут купил".

Глава 4. Заходи, поиграй

– Купите уже ребёнку пианино!

Продавщица в отделе с музыкальными инструментами горячо увещевает мою мать, застигнутую врасплох рассказом о том, как я каждый день туда прихожу, спрашиваю разрешения поиграть чуть-чуть на пианино, подхожу к одному, открываю крышку и пробую клавиши. Ведь играть я ещё не умею.

Я только перешла в четвёртый класс, а незадолго до этого мы были в гостях, где девочка моего возраста бойко играла на пианино "В траве сидел кузнечик" и чуточку научила меня. Что-то произошло со мной, когда я села за клавиши, и под моими пальцами они издали первый звук. Какая- то магия. Я заболела этим инструментом.

С того же дня я начала периодически канючить, чтобы мне разрешили ходить в музыкальный салон. О музыкальной школе речь не шла, её в нашем районе не было, обучение же в частном порядке было не только в пешей доступности, но и вполне по деньгам.

Мама, наконец, сдалась и отвела меня в такой салон. Там мне проверили наскоро слух и сказали, всё плохо, но если я всё же хочу заниматься, то обязательно нужно купить пианино.

Дома, по всей видимости, держали совет и решили, что покупку не потянут, да к тому же, если у меня не будет получаться (природного таланта-то нет, есть только желание, а что такое детское желание, сегодня хочу, завтра нет), то эта махина будет потом просто стоять, занимая солидный кусок и без того незавидной жилплощади. И в итоге мне вполне аргументировано отказали.