Самодур

ЯВЛЕНИЕ I

АВДОТЬЯ и ЗОЯ ЕВГРАФОВНА.

Зоя.

Что ж теперь будет-то?

Авдотья.

А то и будет… сказала бы… тьфу!.. Только девушку раздразнили. Уж она выла-выла, ревела-ревела…

Зоя.

Да как не выть-то, сама посуди! Разве это шутка? Девушка ко всему приготовилась…

Авдотья.

Что говорить!

Зоя.

Это и в наши года возьми… Вот так раз! (Хохочет).

Авдотья.

Да! Вот ты и думай!

Зоя.

Шафер-то приехал к нему: пожалуйте, говорит, Ардалион Ардалионыч, невеста готова. – А деньги, говорит, готовы? – Данила Григорьич приказал сказать, что после они с вами расчет сделают, им теперь недосуг. И мне, говорит, тоже некогда: я, говорит, в Сокольники должен ехать. Нет, голубушка, это – военный человек, не нагреешь. Его вся Москва знает, ведь он в комитете по снабжению служит.

Авдотья.

Так, так! Наш туда сукно ставил. А уж какие приятели-то были! Как-то в саду это запили, уж они целовались-целовались, словно бы вот муж с женой. Помнишь, говорить: тебе было хорошо и мне было хорошо.

Зоя.

Я ведь была у него после.

Авдотья.

Была?

Зоя.

Как же, была. Просвирку снесла. Вошла я в залу-то, а на меня, матушка ты моя, огромная собака: так я и затряслась вся, а он и выходит… Орел, голубушка ты моя! Картина! Не бойтесь, говорит, почтеннейшая, эта собака даже к женскому полу привязана. Что, говорит, скажете хорошенького? Бог, говорю, милости вам прислал, Ардалион Ардалионыч. Благодарю вас, садитесь. И пошел, и пошел!.. Что он, говорит, шутить со мной вздумал! Разве он не знает, кто он и кто я! Я, говорит, 15 лет на коне сидел! Хоша я теперь по неприятностям в отставку и вышел, а я, говорит, страмить себя не позволю. Без денег-то, говорит, всякая бы дворянка за меня с радостью пошла. Ежели я жениться вздумал, то это потому, что дела мои расстроились. А я ему, будто спроста: полноте, говорю, сударь, беспокоиться, разве мало по Москве этого товару. Нет, уж я, говорит, обжегся, теперь я буду умнее; теперь уж я, говорит, как посмотрел невесту, так и деньги, сейчас деньги, сию минуту, вот сюда на стол… все… Да по столу-то кулачищем как грохнет! Думаю: как звизнет он меня с сердцов этим кулачищем – на месте оставит. Смотрю, матушка, чай подают. Я, со страху-то оскоромилась – со сливками выпила, ей-Богу! забыла, что и пятница-то на свете. Уж он, матушка ты моя, ругал-ругал, страмил-страмил. Я, говорит, его подлеца – Господи, прости Ты мое великое согрешение – я, говорит, его, подлеца этакого, от каторги спас! Да, ладно, говорит: я про него еще одно дело знаю; только бы, говорит, оно наружу вышло, с колокольным звоном под присягу пойду. Ей-Богу! Это он, должно быть, насчет Егорушки.

Авдотья.

Тот теперь, матушка, так в трубу и трубит. Вот-те и Егорушка, вот-те и дурак! Вчера мимо нас раз двадцать на извозчике проехал. Уж ловить примались, да в трактире у Серпуховских спрятался.

Зоя.

А хоть бы и поймали, что с ним сделаешь? Не родной сын.

Авдотья.

Ничего не сделаешь: два судейских с ним ездят. Ведь уж, говорят, гербовую бумагу подал. Да ведь я так полагаю, что наш откупится.

Зоя.

Нет, голубушка, невозможно. При мне ведь просьбу-то писали. Такого сутягу нашли, из острога недавно выпустили. Первое за жестокое обращение, а второе, что имущество после покойника Пантелея Григорьича скрыл. И свидетели, матушка, есть, свидетели. Такую бумагу написали, что волосы у меня дыбом стали. Как покойник-то захворал, так Абрам Васильич три недели в подвале сидел, книги какие-то переписывал: с чиновником это они орудовали. И чиновника-то этого разыскали, в писарях в квартале служит. Такую кашу заварили, страсть! Абрам-то Васильич говорит: терять мне нечего, я слепой человек, пускай меня судят.

Авдотья.

Ишь ты! Ах ты, батюшки!

Зоя.

Да еще… уж тебе по секрету скажу: ведь уж у Луши с Сергей-то Ильичем все покончено; хочет жениться на Луше-то, нынче объявлять приедет.

Авдотья.

Что ты?! Ну, на части разорвут теперь девку!

(Уходит).

ЯВЛЕНИЕ II

Те же и МАТРЕНА и ЕВГРАФОВНА.

Матрена Панкратьевна.

Так вот и хожу, как полоумная! Ничего не вижу, ничего не слышу! Экой стыд, экой страм! Вот до чего мы дожили, подумай-ка!

Зоя.

Нехорошо, Матрена Панкратьевна, нехорошо! Нехороши дела! А Егорку этого, Матрена Панкратьевна, прости Ты, Господи, мое великое согрешение… удавить мало… мало его удавить! А уж Абрамку…

Матрена Панкратьевна.

Вот какого аспида вырастили, какого изверга выняньчили на свою голову… И что он зашел, что он зашел.

Зоя.

Подучили, моя красавица, подучили; где ему, дураку, самому выдумать!

Матрена Панкратьевна:

Лушка эта смирная была, теперь тоже себя показывает. Я, говорит, тиранить себя не позволю. А кто ее тиранит, кто?

Зоя.

Ах, врагов у вас много, Матрена Панкратьевна, много у вас врагов! А все это Татьяна Матвевна: она у вас все мутит. Дочь она ваша, хошь и не родная, а, извините вы меня, этакая ядовитая бабенка, этакая-то…

Матрена Панкратьевна.

Она, матушка, она…

Зоя.

Ах, кабы я была на месте Данилы Григорьича, вот бы как я скрутила, вот бы как всех перевернула, ни один бы не пикнул. Господи, прости Ты мое великое согрешение! может, я и грешу, я ей Богу…

Матрена Панкратьевна.

Сам-то худой такой стал, ходит словно ночь черная и угодить ему не знаешь чем. Взглянешь на него: что ты, говорит, смотришь – на меня? узоров не написано. Не глядишь – опять беда: что я зверь, что ли, в своем семействе, съел я, что ли, кого? А вчера ночью… (плачет) боюсь, чтоб с ним недоброе что-нибудь не сделалось.

Зоя.

Что это вы, Матрена Панкратьевна?

Матрена Панкратьевна.

Вчера ночью песню запел!

Зоя.

Какую песню?

Матрена Панкратьевна.

Протяжную такую тянул…

Зоя.

Что ж за важность такая?

Матрена Панкратьевна.

Да ведь никогда от роду, вот двадцать лет живем, никаких он этих песен не пел, пьяный никогда голосу своего не давал. Вот до чего его довели. (Плачет). Вот до какого расстройства! Егорку теперь другую неделю ловят, поймать не могут. И Абрамку этого не найдут нигде; то, бывало, от ворот не отгонишь, а вот как нужно-то, его и нету.

Зоя.

Я вчера его у Скорбящей видела, с нищими стоял. Он завсегда там. Совсем опустился, потерянный стал человек, даже жалко. Благоденствовал прежде, а теперь… Это мне даже удивительно! Что значит Бог… если кого захочет. Вот она гордость-то, Матрена Панкратьевна…

ЯВЛЕНИЕ III

Те же и ДАНИЛА ГРИГОРЬИЧ.

Данила Григорьич.

Ты по всей Москве день-то деньской снуешь, не видала ли этого прощалыгу-то?

Зоя.

Много я, Данила Григорьич, непутного народу знаю: тебе кого нужно-то?

Данила Григорьич.

Абрашку… Абрам Васильева.

Матрена Панкратьевна.

У Скорбящей, говорят, побирается с нищими.

Зоя.

Вчера я за ранней там была – видела!

Данила Григорьич.

Слетай-ка завтра туда опять, чтоб сюда пришел. (Молчание). Фу!.. Дела, дела.

Зоя.

Что ж вам беспокоиться, ваше дело правое. Уж, неужли, прости ты, Господи, мое великое согрешение, всякой рвани поверят!

Данила Григорьич.

Ведь это, к примеру, грабеж!

Зоя.

Именно, грабеж!

Данила Григорьич.

Денной разбой!

Зоя.

Как есть разбой.

Данила Григорьич.

Опосля этого на свете жить нельзя.

Зоя.

Ежели всякого именитого почетного гражданина, да всякая голь, можно сказать, будет в суд таскать. Да по какому праву? Да что это за времена пришли?

Данила Григорьич.

Времена пришли тяжкие! Не то что, например, что, а всякий норовит, как бы тебя за ворот, да к мировому. Грешным делом загуляешь, в газетах отпечатают. Развелось теперича этой сволочи: за рубль серебром так тебя опозорит, и в город не показывайся. По ряду-то идешь, словно сквозь строй, все на тебя смотрят, чуть не подсвистывают. Читали мы, думают, про твои дела! А какие дела? За свои деньги пошумели. Экие дела важные!

Зоя.

Про нашу сестру тоже описывают.

Данила Григорьич.

В старину, бывало, на перекрестках шарманки игрывали, али кто раек показывал: извольте, город Париж, как доедешь, угоришь… Никому обиды не было. А нынче на перекрестках-то, как собаки, на тебя бросаются с этими газетами. Извольте получить описание, как вчерашнего числа такие-то купцы в Сокольниках всю посуду перебили. Занятное происшествие, оттого и дети к родителям страху не имеют. Сын не должен знать, что отец делает. А теперича он прочитает в газетах… Про тятеньку-то вон что означено, говорит, вон какие дела: стало быть и мне можно, и давай чертить. От этого от самого.

Зоя.

Уж именно, Данила Григорьич, может я и грешу, а что… ей-Богу!..

Данила Григорьич.

А этот, маиор-то! Вот выжига-то! Как было он меня смазал-то! На какую штуку поддеть-то хотел.

Зоя.

Уж захотели вы!

ЯВЛЕНИЕ IV

Кучер (входит).

Как угодно, а поймать нет никакой возможности… один страм.

Данила Григорьич.

Где же он теперь?

Кучер.

В Роговскую ударился, там где-нибудь. Городового просили, чтоб подержал. Нам, говорит, невозможно. Коли ежели он что украл, объявку подайте, а ежели по своей воле идет – ничего. Нам, говорит, притеснять публику не велено. Пущай, говорит, ходит: Москва велика.

Данила Григорьич.

Дурак! Ты должен был говорить, что этот молодец от своего хозяина скрывается.

Кучер.

Говорили, да ничего не поделаешь. Мы, говорит, подозрительных людей останавливаем. Ежели бы, говорит, он ночью, например, шел… с узлом…

Данила Григорьич.

Вот, пошли дурака-то.

Кучер.

Как угодно, а что невозможно… (Уходит).

ЯВЛЕНИЕ V

Данила Григорьич.

Один сын распутный, другой из дому родительского убег, племянник говорит, что я его ограбил… Что же я, например? Как ты меня понимаешь?

Зоя.

Одна неблагодарность! Истинно, можно сказать…

Данила Григорьич.

Молчи! (К жене). Как по твоему?

Матрена Панкратьевна.

Что с тобой, батюшка?

Данила Григорьич.

Это я к тому, например, что все против меня пошли. (Матрена Панкратьевна плачет). Эти самые твои слезы с детей взыщутся, потому все это они…

Матрена Панкратьевна.

Батюшка, Данила Григорьич, послушай ты моего бабьего разуму: выгони ты из нашего дому это отродье проклятое, пущай хошь по миру ходят.

Зоя.

Вот тогда и узнают, что вы для них значили. Этакая неблагодарность, этакая черная неблагодарность! Господи, прости ты мое великое согрешение…

Данила Григорьич (к жене).

Это ты так точно! Конченое дело! Эй, кто там? (Показывается в дверях девушка). Этак будет вернее. (К Зое Евграфовне). Так ты лети сейчас, тут недалеко, (Жене). Дай ей два пятиалтынных на извозчика. Может, он там за вечерней. Лети, и чтобы он, например, сюда шел: мол, Данила Григорьич пристроить хочет, будет, мол, шляться… Чтобы беспременно.

Зоя.

Мигом я тебе это дело обработаю.

Данила Григорьич.

Старайся. Ты меня знаешь?

Зоя.

Если бы, кажется. (Махнув рукой)… Ну, да уж что говорить!.. (Утирает слезы).

Данила Григорьич.

Лукерью давай.

Матрена Панкратьевна.

Лушу?

Данила Григорьич.

Дело понятное! Живо!

Матрена Панкратьевна.

Пойдем, матушка. (Уходит).

ЯВЛЕНИЕ VI

ДАНИЛА ГРИГОРЬИЧ и ИВАН ПРОХОРОВ.

Данила Григорьич.

Конченое дело! Ежели теперича это дело так оставить… (В размышлении). Шабаш! Объявку сейчас, что, например, украл и скрывается. (Иван Прохоров входит). Ты мне, братец, здесь не нужен, на твое место я нашел другого.

Иван Прохоров.

Кажется, я ни в чем не причинен. Старался, кажется…

Данила Григорьич.

Я тебя на фабрику, там тебе место очистилось. И чтобы, например, как ты молодой человек, должен ты жениться. Первое дело – баловства меньше, а второе дело – будешь ты под главным приказчиком, значит, без этого тебе невозможно.

Иван Прохоров.

Вся ваша воля хозяйская, только жениться по нынешним временам…

Данила Григорьич.

Ну да, вот ты еще разговаривать будешь!

Иван Прохоров.

Я не к тому, а что боязно без привычки. В голове опять же этого не держал, все больше, главная причина, такую центру имеешь, как бы хозяину угодить, а на то, чтобы, например, что-нибудь… пустяки какие…

Данила Григорьич.

И как я теперича свою племянницу отдаю за тебя, значит, будешь ты мой сродственник, (Иван Прохоров кланяется в ноги) и, стало быть, должен все это ты понимать и, главное, чувствовать, что как ничтожный ты, можно сказать, человек. Христа ради, за материны слезы, я тебя взял и в люди вывел…

Иван Прохоров.

Оченно я это чувствую (кланяется в ноги).

Данила Григорьич.

По бедности твоей, тебе бы в солдатах быть, а я за тебя охотника нанял. (Иван Прохоров кланяется в ноги). Теперича как ты сейчас женишься, поедешь на фабрику, возьми с собой Егорку и чтобы строго с ним, чтобы не болтал лишнего.

Иван Прохоров.

Главная причина, не в руках он здесь; в руки ежели теперича взять его, он смирный будет.

Данила Григорьич.

Это уже твое дело.

Иван Прохоров.

У меня он, Данила Григорьич, мягче пуху будет, вашей милости, известно, по вашим делам, некогда с ним заниматься, а у меня он взгляду бояться будет. Как, значит, все я его достоинства знаю и болтать ему невозможно, потому он у меня, первым долгом, будет в струне находиться.

Данила Григорьич.

А коли ежели что, я с тебя взыщу.

Иван Прохоров.

Будьте же покойны-с. Выправим… не таких учили… И ежели которые он пустяки говорил, больше не будет (молчание). Прикажите написать в деревню к матушке?

Данила Григорьич.

Об чем?

Иван Прохоров.

Так как ваша такая милость, насчет Лукерьи Пантелевны… Чтобы ей на старости лет…

Данила Григорьич.

Пиши.

Иван Прохоров.

А им теперича что я должен говорить?

Данила Григорьич.

Кому?

Иван Прохоров.

А Лукерье Пантелевне? Как есть теперича ваше приказание и как им будет угодно?

ЯВЛЕНИЕ VII

Те же, МАТРЕНА ПАНКРАТЬЕВНА и ЛУША.

Данила Григорьич.

Где брат-то?

Луша.

Я не знаю.

Данила Григорьич.

А кто ж знает? Ведь ему за его дела в остроге сидеть придется, я так полагаю.

Матрена Панкратьевна.

Эких бед натворил этот парень!

Данила Григорьич.

Ежели его теперича поймают…

Иван Прохоров.

Поймают – беда! Потому, без пачпорта по Москве ходит. По каким делам? По какому праву? (Молчание).

Данила Григорьич.

Что ж ты молчишь?

Луша.

Что ж мне говорить?

Данила Григорьич.

Родной брат тебе: должна бы, кажется, отвести его от худого.

Луша.

Я его худому не учила.

Данила Григорьич.

Не учила?! Кажется, пора понимать тебе, не маленькая, в каком ты есть положении. Сирот вас взяли, одевают, обувают… Собаку ежели кормят, и та благодарность чувствует, а то на поди!

Луша.

Я вам очень благодарна.

Данила Григорьич.

Разве в этом благодарность состоит, что по Москве бегать, да кляузы распущать?

Луша.

Я никогда не бегаю и никаких кляуз не распускаю.

Данила Григорьич.

Да я не про тебя и говорю.

Матрена Панкратьевна.

Про Егорку толкуют. Ты слушай, что говорят.

Луша.

Я за него не отвечаю.

Данила Григорьич.

А я должен за всех за вас отвечать. Ты вот теперича на возрасте, и, например, сирота круглая: кто об тебе подумает? Пристроить теперича надо: чье это дело?

Луша.

Об этом вы не беспокойтесь.

Данила Григорьич.

Должон беспокоиться, потому вы без меня по миру пойдете. Без меня ты бы, может, теперича на Кузнецком у портнихи у какой сидела, али бы…

Луша.

Дяденька!

Данила Григорьич.

Что, тетенька? А я об вас забочусь. Жениха тебе подыскал. Легко мне все это? Хорошо, что добрый человек нашелся, с рук моих взять тебя хочет.

Матрена Панкратьевна.

Да уж и пора.

Данила Григорьич.

Я полагаю отдать ее за Ивана Прохорова: ты как?

Матрена Панкратьевна.

Ну, что ж! Ну, и… вот и слава Богу! Зачем дело стало!

(Иван Прохоров кланяется в ноги Матрене Панкратьевне).

Луша.

Я за него не пойду.

Данила Григорьич.

Как не пойдешь?

Луша.

Так, не пойду.

Иван Прохоров.

Лукерья Пантелевна!.. ваше дело сиротское…

Луша.

Ну-с?

Иван Прохоров.

Я к тому, например…

Луша.

К чему?

Иван Прохоров.

Как вам угодно-с. Вся воля хозяйская.

Данила Григорьич.

Иван Прохоров, ступай в свое место. Позову, когда нужно будет.

(Иван Прохоров уходит).

ЯВЛЕНИЕ VIII

Те же без ИВАНА ПРОХОРОВА.

Матрена Панкратьевна.

Да как же это ты не пойдешь-то?

Данила Григорьич.

Постой, постой. Словно я не все понял, что она говорит. Ежели, например, я тебе приказываю.