В огне повенчанные

Блиндаж, рассчитанный на стрелковый взвод, с трудом вместил всех, кто в него кинулся.

Когда Воронов и Веригин вошли в блиндаж, взвод был уже в укрытии. Кто-то из ополченцев, не разглядев в темноте вошедших, смачно выругался.

– Ого!.. Такого я еще не слыхал… – заметил Воронов и, протиснувшись в середину блиндажа, зажег спичку.

Кто-то из ополченцев зажег окопную «люстру», сделанную из сплющенной артиллерийской гильзы, в которую вставлялся длинный лоскут шинельного сукна.

Первый разрыв бомбы прозвучал глухо, как утробный земляной взрыд. За первым сразу же последовал второй, третий… Минуту спустя блиндаж задрожал, с потолка посыпались комья земли. Коптящее пламя «люстры» заколебалось, вырисовывая на стене уродливые тени.

Взгляды бойцов и командиров были устремлены на Воронова. И командующий чувствовал это. Он понимал, что по выражению его лица все читают степень наступившей опасности. Не растерянность, не беспомощность отразились на лице командующего, а сдержанная сосредоточенность и мужество. Как и бойцы, он терпеливо ждал конца бомбежки.

Один из взрывов сотряс блиндаж так, что все, кто находился в нем, невольно присели. Следом за ним, через какие-нибудь одну-две секунды, последовал новый взрыв сокрушительной силы. Идущая за взрывом волна хлестанула через ход сообщения в блиндаж и бросила стоявшего у самого входа молоденького лейтенанта из свиты командующего на тех, кто находился перед ним.

Блиндажная «люстра» погасла. Наступил полный мрак, который тут же рассеялся – кто-то из командиров зажег спичку.

– Спокойно, товарищи, кажется, пронесло, – проговорил командующий и закурил. Закурил и Веригин.

Пачка «Казбека» пошла из рук в руки по земляным нарам, на которых сидели притихшие ополченцы.

– Сорок… – прозвучал чей-то сиплый голос в темном углу блиндажа.

– Двадцать… – донеслось из противоположного угла, куда пачка «Казбека» не дошла.

Воронов знал значение этих солдатских «заявок», а потому обернулся к одному из сопровождавших его командиров, и тот, с полуслова поняв генерала, поспешно достал из планшета две пачки «Беломора».

– Эти, пожалуй, будут покрепче. – Командующий протянул обе пачки на нары слева, куда «Казбек» не дошел.

Бомбежка кончилась. Над боевыми позициями дивизии вновь повисла настороженная ломкая тишина. Первым из блиндажа вышел командир дивизии. Следом за ним – Воронов. Метрах в четырех от входа в блиндаж, в изломе траншеи, зияла огромная воронка. Упади бомба всего на полтора метра ближе к входу – сила ее взрыва могла бы разрушить блиндаж. В том месте траншейной извилины, куда угодила бомба, стенки окопа были разметаны конусом.

Когда проходили мимо одиночных ячеек, опустевших во время бомбежки, в одной из них командующий увидел уже немолодого ополченца, сидевшего на глиняном выступе.

Завидев генерала, боец уперся руками в колени и медленно, толчками, встал, глядя страдальческими глазами на подошедших генералов.

– Боец Еськин, товарищ генерал! – доложил ополченец.

– Что? Или захворал? – Воронов стал вглядываться в бледное, осунувшееся лицо ополченца.

– Немного есть, товарищ генерал… Но ничего, пройдет… – Еськин улыбнулся вымученной улыбкой и махнул рукой.

– Что болит-то?

Боец стоял и в растерянности молчал, не зная, какими словами сказать о своей болезни.

– Надорвался он, товарищ генерал. Встал под самый комелек бревна и надорвался, – доложил из-за плеча командующего подошедший командир взвода, на верхней губе которого только начал пробиваться первый пушок. – Кровь идет, а в госпиталь ложиться не хочет. Боится от своих отбиться.

– Кровь идет?! – Командующий строго посмотрел на ополченца. – Горлом?

– Нет, товарищ генерал, низом… – чуть слышно сказал Еськин. – Но это чепуха, пройдет.

– В госпиталь! – отрезал командующий и, повернувшись к взводному, приказал: – Немедленно в госпиталь!

– Есть, немедленно в госпиталь! – по-петушиному бойко ответил молоденький лейтенант вслед удаляющемуся генералу и в ту же минуту с протянутыми руками кинулся к больному ополченцу, словно собираясь подхватить его на руки и бежать с ним в лес, где располагался полевой госпиталь.