Литературный оверлок. Выпуск №3 / 2017

Я молча слушал, рассказывать о своих неприятностях, а ничего другого в голову не приходило, не решался. Уже позже… но пока сидел и слушал, пока не позвонила мама, напоминая о времени и себе. В квартире Натали часы оказались только в ее мобильном – белой раскладушке с розовыми цветочками и золотыми листиками. Удивительная история, как она достала его, как и все удивительно в ее жизни.

Вернувшись домой, я долго не мог заснуть, а когда погрузился в сон, снова увидел ее. Очнулся, встрепанный, снова ухнул в небытие и снова узрел Натали, осознав, что хочу ее до невозможности. Проснулся с той же мыслью, долго не решался позвонить, а когда набрал номер, оказалось, она на работе – наверное, к лучшему. Натали работала два через два, по двенадцать часов в день, за двое суток брожение успело немного остыть, так что, когда она сама позвонила, я не напрашивался, но все одно был приглашен посидеть – работа вымотала, ей хотелось простого общения.

– Странно, что мы с тобой не встречались прежде. Ты уверена, что уже десять лет здесь живешь? – Натали улыбалась, кивала, потом вставала к холодильнику, выше ее ростом, и доставала варенье. Ее собственное.

– Наверное, я тебя видела и раньше. Плохо запоминаю лица. Но вот в школе должны встречаться.

– Тогда уж точно бы не заметил. Я на девчонок даже из параллельного внимания не обращал. Была одна, за которой хвостом бегал, но она – беда в том, что сразу после школы стала мне женой.

– Но ведь ты же развелся, так что гармония восстановилась.

– Года не прошло. И без детей.

– Я даже не сомневалась, что до детей вы не догадаетесь, – с ней было удивительно просто. День выдался жаркий, неспешно он перешел в теплый вечер, озаривший кухоньку золотом заходящего солнца. Возбуждение, прежде бившее в голову, а после сошедшее, к концу дня снова напомнило о себе, да и Натали верно, виновата – закрывая усталые ноги краем скатерти, подсознательно давала простор жадным мыслям. Вроде бы усталая, но тугое тело, затянутое в знакомую белую сорочку, оставалось напряженным как тетива.

После, узнав, что она собирается проведать дачу, я отдал ей раскладушку, одну из многих, оставшуюся в наследство от отца, как и спальные мешки, палатки, да многое что, что удалось вынести после разорения склада, который он, уже будучи на пенсии, сторожил. Отбытие длилось недолго, меньше недели – едва вернувшись, Натали пригласила с собой, в монастырь в центре города. Я поднялся на восьмой и долго ждал, пока она запирает входную дверь, нашептывая что-то про себя. Я спросил, молитва ли это, Натали кивнула. Она не стеснялась своей религиозности, но и не выпячивала ее, как многие, я не сомневался, что на шее у нее крестик, но ни разу не видел его.

В автобусе разговор снова зашел о вере, я вдруг вспомнил, что в тринадцать хотел стать священником – до тех пор, пока не узнал в точности, что представляет собой профессия жреца культа. А мне хотелось разве что стать психологом без диплома, отчасти я и занимаюсь этим сейчас, через всемирную паутину пытаясь помочь ближнему своему за скромную плату, уходящую работодателю. Натали улыбалась глазами и только тень улыбки играла на тонких губах.

– Я чуть не стала монахиней в двадцать. Так что не ты один, мой рыцарь, оказался перед выбором.

– А что помешало? – она пожала плечами, разное. Прежде всего, учеба, да и собственная ветреность, ну сам посмотри, какая из меня монахиня. Я ведь хохотушка и розовая девочка, таких не возьмут. Я люблю господа нашего, но…

– Странною любовью? – кивнула в ответ: в монастыре одна строгость и столько непонятных, ненужных, да и лишних канонов, на которые особенно сейчас, ей странно смотреть. Конечно, она соблюдает посты и ходит на исповедь, но не постоянно, а по необходимости.

– Мне кажется, нельзя любить по часам. Иначе получается, что я навязываюсь, – произнесла она.

– А муж? – Натали прожила в браке пять лет и только недавно освободилась. Как и я. Неудивительно, что каждый из нас поначалу хотел все переменить, мы оба вернулись к родителям, вот только она не смогла протянуть дольше полугода, а я до сих пор живу со своей старушкой.

– Ты же должен понимать: в каждом браке отношения разные.

– А он вообще был верующим?

– Он и сейчас верующий, – улыбнулась она.

– А дети?

– Так и не договорились, – и по прошествии остановки, – Нам пора.

Пошли под руку, остановившись перед надвратной иконой, Натали надела платок и повела меня в храм Живоначальной Троицы, пятисотлетние стены пропитались запахами ладана и воска, сейчас на жаре, ароматы тянулись вслед за прихожанами, медленно поднимаясь на верхние этажи. Она сразу пошла в подвал, где располагалась церковная лавка, купила свечки и долго, пока я шарил взглядом по стенам, выбирала образок – знакомой, которой предстояла операция на кишечнике в бесплатной больничке. Советовалась шепотком с молоденькой продавщицей в черном, наконец, та достала иконку преподобного Алексия. Святой сильно походил на спасителя, вот только весь в отрепьях, лохмат и нечесан. Купив, Натали, снова о чем-то шепталась, кивнула и наконец-то повела меня наверх.

Там я снова остался один, пока она отдавала записку священнику, стоял перед иконой богородицы, разглядывая потемневший от времени и чада свечей, вспоминая, что было здесь прежде. Кажется, точно не музей. В монастырских покоях, хорошо помню, находилось общежитие ткацкой фабрики, накрывшейся еще в середине девяностых, тотчас же монастырь отошел к церкви.

Затрезвонил мобильный – мама. Просила купить хлеб. Я коротко поговорил, отойдя к самой иконе, будто с ней разговаривал, только потом узнал, что отчасти так и вышло – изображение называлось хлебной иконой, перед которой я должен ставить свечки для получения хорошей работы. Потом узнал: Натали просила помолиться и за меня.

Мы поднялись наверх, постояли у еще одной иконы богородицы, затем, сходили в другую церковь. Сели на лавочку в теньке: Натали устала. Сперва сидели молча, но моя розовая знакомица не могла утерпеть, стала вспоминать, как полгода назад, поздней зимой, сюда привезли мощи Андрея Первозванного – очередь желающих причастится выстроилась на много километров. Она простояла часов шесть, прежде чем коснулась раки. Морозец стоять не давал, хорошо служки бегали, оделяли страждущих блинами. Правда, по сотне рублей штука.

– Я и говорю: «друзья, ну что же мы стоим, в гастрономе напротив икра куда дешевле, давайте скинемся, поедим как белые люди». И так хорошо: поели блинов с икрой, псалмы попели, чаем согрелись.

Я накрыл ее руку своей. Натали обернулась на храм, потом на меня. Высвободив ладонь, стала что-то искать в сумке.

– Люблю здесь сидеть. Тихо, спокойно. Сразу вся грязь сползает, – и помолчав чуть, прибавила: – Пойдем потихоньку, скоро автобус подойдет.

– Странно все же, – произнес я, поднимаясь. – Ты ведь сама врач, ну не запирайся, с твоим опытом, давно могла стать. А будешь дарить иконку на удачу.

– Поэтому и дарю. Я тебе рассказывала, как у нас хирург больному на ухо локтем надавил во время операции?

Я проводил ее до двери, следующие дни у Натали оказались рабочими, мы собирались снова встретиться, но тут случилась оказия: знакомый забрал машину с ремонта и был готов подбросить до дачи, на четыре дня – по такому случаю Натали взяла выходной. Я напомнил о себе, но получил отказ: буду все время на огороде, не хочу, чтоб мой рыцарь видел меня невесть какой. И еще надо поглядеть, будут ли забор красить.

Забор покрасили – розовым, конечно. Натали показывала фотографии, сделанные ее раскладушкой, жаловалась, что мальчик, никак не мог поверить, в мою серьезность. «Но я же говорю: „Ты на меня посмотри, какой мне еще забор нужен, не красный же“, а он как раз красную краску принес и белила. Развел, порадовал меня, убил соседей. Убитые соседи на следующем снимке».

Я ей показывал свои снимки, предложил поставить один из понравившихся в качестве заставки на рабочий стол ноутбука. Она отказалась, улыбнувшись, мол, каждое утро, включая компьютер, буду здороваться с моим рыцарем, а его нет. Я возражал, ну почему же, я здесь. Она озорно заискрила взглядом, спросила напрямую, нравится ли мне. Я отвечал, кажется с какой-то обреченностью в голосе – с первого же дня. Натали смутилась, спохватилась, как же так, я столько для нее сделал, а без отдарка до сих пор. Пошли на лоджию, она стала сыпать без разбора кабачки, патиссоны, огурцы, морковь в сумки, набила три, одна порвалась, она немного успокоилась, я принялся откладывать.

– Все точно не дотащу, даже до лифта.

Через два дня снова был у нее. Знакомая привезла малину и щедро оделила подружку, та пригласила разобрать ягоды. Натали, готовя основу для варенья, рассказывала о пациенте: мальчике лет двадцати с большим гонором, даже ей с трудом удалось окоротить требовавшего себе особые условия парня. «Могу поселить в ординаторской, говорю ему, но тогда придется отвечать на звонки».

– Как они без тебя обходятся?

– Иногда звонят, просят придти, подменить. И хорошо, если во второй день, а сразу после смены – я с ног валюсь. Я говорю, миленькие мои, ну совесть поимейте, я и так стараюсь, дайте роздых, – вздохнула и снова улыбнулась: – Не всегда так случается.

Через три дня позвонила, попросила придти. Вернее так, позвонила, но напросился сам, по голосу поняв, насколько Натали не та, к которой я привык за полтора месяца. Встретила меня у лифта, заранее открыв дверь, знакомая розовая пижама, серое лицо. Проводила в кухню.

– Позвонила сегодня утром в больницу, Сашу готовили к операции, я ей икону дарила, – я кивнул. – Вчера вечером звонила, сказала, вот видишь, даже твой человек божий не понадобился, а сегодня утром умерла. До сих пор не своя, – и тут же: – Не умею я этого делать.

– Чего «этого»? – не понял я.

– Да и она хороша, взяла, хотя заранее знала, что не положит у кровати, не помолится, в церковь не сходит, а она рядом, церковь, в двух шагах, на территории. Божья помощь не получается, раздаю, а только хуже.

– А были другие? – она кивнула.

– С мужем так. И с другими. Я люблю бога, но я не умею делиться им, своей любовью. Я не обрядная, я молюсь, я пощусь, я исповедуюсь, мне все прощается, но другим, вот им – нет. Прости, что я говорю, мне надо не тебя тревожить, а его, он может один сказать. А может и говорит, но не понимаю, не понимаю ничего, – Натали заплакала.

Первый раз видел ее такой, исчезла вся она прежняя, совершенно другая женщина, сорока с чем-то лет сидела передо мной, плакала, не вытирая слез, уставясь невидящими глазами в холодильник и коротко всхлипывала. Я подсел, попытался прижать к себе, она оттолкнула.

– Не надо, я другая сегодня.

– Я знаю, но…

– Не надо, – и вдруг: – Я ведь нравилась тебе.

– Ты мне и сейчас нравишься. Я тебя почти каждый день во сне…

Она хотела закрыть рот рукой, но промахнулась, будто пощечину попыталась влепить. Сжалась, произнесла «прости», снова долго молчала.

– Ничего не выйдет. Я не такая, – повторила и снова замолчала. Только глаза просили уйти. Им я и подчинился.

Натали позвонила на следующий день, пытаясь снова предстать прежней. Голос с заметной хрипотцой просил прощения: Натали собиралась на дачу на неделю. А там сам знаешь, связь не ловится. Я молча кивал, пока не сообразил, что Натали не увидит движений головы.