Распутье

– Герой! Молодец! Такой не даст полонить Россию.

– Раз напал германец, нечего с ним кочевряжиться.

– Верна-а! Устин и раньше подавал добрые виды на вояку, – зашумели в народе.

Степан Бережнов, преисполненный гордостью, тайком утёр слезу: сын, его сын – герой. М-да.

Алексей Сонин кисло поморщился, хотел пробиться к Шишканову, чтобы взять письмо, но его уже опередила Саломка.

– Эк его заносит. Ослепили кресты царские. Не получил бы дубовый крест, – проворчал Сонин.

Шишканов достал другое письмо.

– Эти письма больше от каменских ребят, потому как наши ивайловские парни сплошь безграмотны, а ротному писарю не всё можно доверять. Вот пишет Пётр Лагутин, побратим Устина. Обоих знаете. Слушайте: «…Это не война, это кровавая бойня, кою задумали наш царь и генералы. Бойня, кою задумали враги мира. И мы в этой бойне, ждём, когда топор мясника опустится на наши шеи. Ждём каждый час, каждую минуту. И нам страшно, потому что мы серы. Мы голы, мы безоружны. И не столько нас умирает в окопах, сколько умирает в лазаретах от простуд, сырости, голодухи. Большая половина генералов – изменники. Царь – полудурок. А главнокомандующий, хоть и есть что-то в голове у великого князя Михаила, давно запутался в делах военных. Мне сдаётся, что спроси его, как дела идут на таком-то фронте, то он в точности не ответит, потому как велика Россия, велик фронт, а генералы врут о своих победах, так что не знают, победители они или побеждённые.

Застряли мы с Федором Козиным и с моим побратимом Устином в Галиции. Сидим, ждём часа, когда генерал Брусилов накопит оружия и снарядов, чтобы начать наступление. Потеха!

Война эта непонятна солдату. Затеяли её буржуи, чтобы через нашу кровь себе мошну набить. Идут разговоры, что сам царь хотел через эту войну подавить нарастающий бунт в народе. Но выходит наоборот: народ стал злее. Обозлился и солдат, ить он тоже из народа. Бунта не миновать, потому как здешний народ живёт скудно и бедно, земель нету, все у помещиков. Мужик жнет, а помещик трубку сосет, первый голоден, второй сыт и пьян, и нос в табаке. Несправедливо то.

Много солдат уходят в плен, дабы живу остаться. Такое нами осуждается. Еще больше солдат дезертируют, образуют отряды и грабят своих же. Таких банд много в брянских и других лесах. Это тоже худое дело. Но будь царишка умнее, то он бы кончал войну немедля и что-то бы придумывал, что-то решал, ибо сам народ может кончить войну…»

– Крамола! Прекратить чтиво! – заверещал Рачкин, до него только что дошёл смысл письма, а вначале даже поддакивал.

– Вот кого ты взрастил, Исак, – усмехнулся Бережнов. Он радовался и огорчался, что Пётр льет воду на мельницу социалистов. А радовался тому, что его мысли подтвердил солдат. Будет революция, будет народная война, значит, надо с еще большей силой готовиться к схватке, чтобы раз и навсегда поставить здесь свою республику, свою новую Выговскую пустынь. Жить без властей, жить своим тесным миром. На кой ляд сдались эти власти?

Исак Лагутин ответил:

– Праведно говорит сын, войну надо кончать. Мало воевали, а уже много перебили люду.

– Значит, и ты на стороне Сонина?

– Время покажет, – пожал плечами Лагутин.

– Кажи документы! – рвался к Шишканову Рачкин. – Может, ты с каторги бежал?

– Документы? Вот документы. – Шишканов передал Рачкину свое «Проходное свидетельство», справку о ранении и отпуске домой. – А война-то, господин Рачкин, пострашнее будет каторги.

– Дайте же ему под дых, чтобы не мешал читать письма служивому! – закричали бабы, зашумели мужики. – Читай, Шишканов!

– Могу, но как же власти?

– Читай, мы сами власти! Не мешкай, читай!

– Это письмо от Макара Сонина. Мы с ним случайно оказались в одном лазарете. Время было поговорить и написать. Макар ранен в руку, кисть слегка задело, часть мизинца ампутировали. Домой его не отпустили, чуть подлечили и снова на фронт. Вот он пишет: «Ежели эта война затеяна по воле божьей, то где же бог? Ежели царь Помазанник Божий, то пошто же бог не поставит его на путь истинный? И внял я, что наш царь такой же помазанник, как я китайский император. Он – Николай Кровавый, как обозвал его народ. И не от бога он нам дан, а от черта лысого…»

– Молчать! Заарестую! – снова взвился Рачкин. Волостной Мартюшев тоже подал свой голос.

– Читай дальше! – шумел сход.

«Мы шли на войну с верой в царя и в Бога, с верой в наших генералов. Но всё это скоро похерилось. Хотя солдаты, когда я был в армии Самсонова, дрались за семерых, а генералы дрожали осиновыми листами. Шлю я им всем солдатское проклятье! Но скоро супротив войны заговорят все, ибо всем понятно: мужику бить мужика так же лихотно, как хозяину убивать любимую собаку. Мужику надо жить в мире, землю пахать, племя растить. А мужиков стравили, гудят в уши, что во всём виноват германец. Я слушал один допрос германца, тот говорил, что русские первыми напали на Германию и хотят отнять землю у германцев. Врут народу те и другие, прячут правду от народа, сталкивают нас лбами, чтобы самим очиститься».

Настороженная тишина разлилась над поляной. Вот так Макар-летописец! Режет правду-матку. У баб на глазах слезы, мужики сдерживают тяжелые вздохи. А когда снова зашумел Рачкин, то его так сдавили, что он зайцем заверещал.

Макар далее писал: «Каждый, кто может читать, тот читал Святое Писание, там сказано, что, мол, кто посеет ветер, тот пожнет бурю. Ветер посеян, ждите бури. И будет та буря, когда ни рачкины, ни подначкины не удержат народ в узде. Зла много накипело. Война, которую затеяли царь и буржуи, держится на живульку, оставляя на полях своих тысячи солдат, делая тысячи вдов и детей-сирот. И быть земле пустыней. Потому каждый, кто мыслит по-божески, тот должен подняться и заставить царя прекратить войну. Надо заниматься делом, а не лить напрасную кровь. Бабы и мужики, подымайтесь против войны, тормошите царя и его ярыг[34 - Ярыга – низший полицейский служитель.]!»

– Взять! Под арест! – завозился Рачкин.

– Эй, кто рядом, стукните его чем-нибудь тяжёлым, чтобыть горло зряшно не драл!

– Меня можно под арест. Но ведь эти письма не я писал. Их писали ваши земляки. Вот сбе?гайте на фронт и возьмите их под арест. Я исполнил волю солдат. Безумные начали войну, умные её закончат.

– А ну, подай сюда письма, – подался к Шишканову Бережнов.

– Позвольте! Это письма Макара, я его отец, знать, мне они писаны, – забрал Сонин письма у Шишканова.

Исак Лагутин забрал письмо Петра.

– Отдать письма мне! Крамола! – вырывался от баб Рачкин, но тщетно. – Расходись по домам! Сход закончен!

– Не расходиться надо, а садиться и писать письмо царю, чтобы кончал с войной, – поднялась на телегу баба Катя. – От всего схода писать.

– Цыц! Я вам напишу письмо! Так распишу задницы, что нескоро сядете на них. Все по домам! И ты, Шишканов, тоже иди домой, – приказал Бережнов. – Чтобы ни писали наши солдаты, а война дана от бога. Чем она закончится, это уж бог рассудит.

Если сход ослушался Рачкина, то побоялся ослушаться Бережнова, хотя бы те же дружинники, староверы и бедняки, кто был должен по маковку Бережнову. Сход начал распадаться.

Шишканов тоже ушёл домой. Он своё дело сделал, заронил искру, а время её раздует до пожара-верховика. Сунулись было Мартюшев и Рачкин, чтобы схватить Шишканова, но на них так рыкнул Бережнов, что они подались назад.

– Хватит и того, что мы бросили его на каторгу. Сделали сами же из него большевика. Дурни, того не поймете, что пригрей мы Шишканова, обласкай, то и был бы он наш. Умен, хитер, такими брезговать не надо. Сами видите, что народ к нему тянется. А без народа мы пшик. Потому приказываю, чтобы Шишканова не смели трогать. Тронете, то пеняйте на себя. Скажите спасибо, что он не помнит зла, что мы ему причинили. Всё! Вы тоже по домам! – отрубил Бережнов.

16

К Шишканову забежал Сонин, хотелось поговорить по душам с живым человеком, а не через письма солдатские. Он с порога и спросил, мол, не социал ли тот демократ.

– Почти что. Мне до них еще дорастать надо. Но с ними.

– Почему?

– А потому, что они против этой грабительской войны. Они за мир. А мир – это сейчас главное.

– А много ли тех социал-демократов?

– Да есть. Но только средь социал-демократов идет разноголосица. Уже есть большевики и меньшевики. Большевики – за полный мир, за уничтожение капиталистов, за передачу власти народу, а меньшевики за продолжение войны и передачу власти буржуазии. Как это было когда-то во Франции, где власть захватила буржуазия. Есть ещё социал-революционеры. Те ближе к большевикам. Есть конституционные демократы, те за ограничение монархии, за конституцию для народа. Но все они за продолжение войны. На том и сломают хребет.

– Явственно просветил. Я с теми, кто против войны. Ты понимаешь. Проходил мимо нас один бродяга, не помнящий родства, так тот сказал мне о большевиках, будто они приняли учение Христа и хотят повести за собой народ. Исус[35 - Во время проведения реформы Московским поместным собором 1666 года под страхом анафемы было запрещено употреблять имя «Iсусъ» (Исус), следовало – Иисус, но старообрядцы до сих пор придерживаются древнерусского написания имени Христа.] Христос ить тоже шёл за народ. Тоже ратовал за мир. Хоша не всегда, но ратовал. Так кто ты? Ну, не нуди же! Ты старое-то не помни. Каторга – это дело наших рук. Без вины засадили. Наши такое могут, ежли не больше. Да упредить тебя пришел, чтобы ты шибко-то не молол языком, могут схватить – и головой в прорубь. Степан Алексеевич это готов бы сделать сейчас, но ты читал письма наших ребят. Будто и не виноват. Но все знают, что и как. Читал, знать, согласен с теми писаниями. Расскажи больше про Макара. Ить он праведно пишет, варнак. Сын, поди. Он, хоть и росточком-то мал, но ума и грамотности не занимать. Я рад за него, что во многое вник. Пусть баба щас на стол соберет, а у меня спиртишко есть, с холодку-то и побалуемся.

– Как пить будешь-то, ведь у нас, мирских, кружки-то поганые, сам бы не опоганился, – усмехнулся Шишканов.

– Война всех опоганила. Наливай! Дэк, как там Макар?