Broadcast

– Пошел ты! Мне твои шутки осточертели! Ты невыносим! Тебя никто не любит, вот ты и кусаешь всех подряд!

– Возможно ты права, – ответил я улыбаясь ее гневу, – но я по-крайней мере принимаю эту действительность, а ты видимо нет.

Она покраснела еще сильнее. Для таких как она правда кажется невыносимым инструментом уничтожающим их прекрасные иллюзии. Я уверен, что этот не первый и не последний. И что я был таким же перевалочным пунктом, как и многие до меня, и даже которые будут после, чтобы заткнуть дыру зияющую у нее в груди, не выдавая в зеркале ее выбранное чувство глубокого одиночества, не имеющего ни единого шанса на спасение.

Он приехал, когда я уже докурил сигарету и допил свой кофе. Это был типичный женатик с двумя детьми от разных женщин. Он берет от жизни все, что пожелает, и даже не задумывается о последствиях своего вмешательства в чью-то жизнь. Нельзя сказать, что он безответственный. Скорее всего он присылает цветы с яркими открытками своим двум женам и часто видится с детьми, питая к ним теплые чувства. Но все же он мне не нравился уже тем, что я почему-то подумал о нем. Это было лишним и я перевел свой взгляд на улицу. Через дорогу сидел бездомный в грязной одежде, с седой неровной бородой и длинными слипшимися волосами. Он смотрел на меня, и видимо знал все, что только что произошло. Обычно такие люди знают очень много без ненужных слов, так как жизнь предоставила им массу примеров и уроков, которые возможно освободили их от бренности. Над ним точно так же шелестели кроны тополей, как и надо мной. Но между нами была не только дорога, но и огромная пропасть в осознании всего. Он явно преуспел куда более моего. Я опустил руки в карманы и провожал их в далекий путь. она не прощалась. Это было ни к месту. А я улыбнулся ей с пониманием ее безудержных надежд. Возможно она сможет раскрутить его на третьего ребенка и привязать к себе на всю жизнь, хотя бы отчасти.

В кармане я нашел косяк, значит жизнь еще очень добра ко мне. Я знал, как смогу провести этот вечер в пределах небольшого Страсбурга. Я хотел подать деньги этому бездомному, но он воспринял бы это скорее за оскорбление. А так как мне пока не кого было оскорблять, я решил подать ему деньги. Он молча их принял и кивнул. Но осуждение в его взгляде не пропадало. Я вспомнил крайний сон; в нем по прежнему снился полуразрушенный мост над мелководьем среди ясного дня. Судя по всему я никак не могу наладить пути, связывающие мою жизнь с каким-то будущим. Я давно не прикасался к письму, и знал, что именно сегодня подходящий день, чтобы не прикасаться к нему в очередной раз, а попробовать вздохнуть немного глубже своей свободой, и пойти своей дорогой, которая возможно приведет меня к моим полуразрушенным мостам… А на крыше соседнего здания кромки цветастого зонтика трепетно колыхались на ветру, под порывом которого уже никого не наблюдалось в тени. Я видел, как они вышли из дома, держась за руки, вприпрыжку, и направились по улице навстречу своей радости. В них было что-то такое, чего я не замечал в остальных заблудших друг в друге парочках. В голове пролетела мысль, что кому-то везет. Но мне сегодня повезло немного больше…

Broadcast 5

Фонарь одиноко освещает подъезд замкнутой от дороги улицы. Всё что у него есть это свет, мигающий в попытке осветить небольшой участок перед входом. Ручку двери слишком часто дёргают неизвестные никому люди. Каждый раз двери открываются и впускают в тёмный коридор очередного человека, который постепенно начинает ориентироваться в темноте незнакомого места наощупь, оставляя следы своих грязных ног и отпечатки своих испачканных рук. И это место становится узнаваемым, как и тысячи других, но лишь в сознании этих незнакомок и незнакомцев. И они сходятся все, как один, на том, что им всё уже известно. Чего нельзя сказать о дороге, уходящей вдаль под покровом звёздного летнего неба с бесконечными остановками на попутчиках, неизменно ожидающих себе подобных на своих неизменных местах. Я иду и вокруг меняется только пейзаж. Дорога всё та же, попутчики всё те же. А я иду всё дальше, потому что я такой же как и все остальные.

Она принесла на встречу пирог, сделанный своими руками. Я принял презент в целлофановом пакетике, и мы двинулись в путь. Солнце в тот день падало на соседние здания тем самым огненным отливом, как и двадцать лет назад. Я вспомнил Миядзаки и его мультфильм «Унесённые призраками», создавшие в моей жизни огромное что-то и пропасть ничего одновременно. Я поделился с ней своим воспоминанием, не осознав того, что уже стал уязвим, в тот самый момент, когда искренность была совсем неуместна, я вставил её как орудие суицида. Она слушала очень внимательно, и часто поглядывала на меня с заинтересованностью. Наш разговор касался множества тем. Но основа была в том, что я был чересчур открыт, хотя и пытался таким не быть. Это был тот самый момент, когда я захотел быть собой, быть настоящим, никого не обманывая, и наконец дыша полной грудью. На одной из лавок площади мы присели и я съел пирог, приготовленный её руками. Сказать , что было вкусно – это не сказать ничего. Чувства были странными: опустошение граничило с неизвестностью. Мы шли дальше по аллее с молодыми насаждениями душистых цветов и ярко зеленых кустарников. Она была без лифчика в легком топе и джинсах с завышенной талией. Честно, тогда мне ничего не хотелось. А чем меньше хочешь, тем больше получаешь. Сначала я оказался языком между ее ног. А немного позже уже наяривал на ней, закинув ее аппетитную ногу себе на плечо. Нельзя сказать, что аллея с душистыми цветами сразу переросла в секс в том самом месте.

Это случилось неделей позже. Она приехала ко мне, хлебнула вина для храбрости и впустила меня в себя. Это так глупо, – испытывать период опустошения и пытаться что-то еще делать извне, в этом мире будто бы живых, но никогда не живших. Это был отсчёт того, как я начал тонуть или взлетать. Смотря как посмотреть. Она заставляла меня долго ждать ее бессонными ночами, и пропадать неизвестно куда и непонятно насколько. А потом снова врывалась в мою жизнь с желанием видеть меня именно в ту самую минуту. Очередные качели. Я не задавал ей глупых вопросов. Дал почитать свой томик Данте, о чем пожалел; так как дал то единственное, чем дорожил, что у меня было из материального мира. Я привык ее не ждать. Никогда. От этого мне стало откровенно плевать на нее. Если я мог что-то чувствовать к ней в самом эпицентре моего интереса к ней, то после того, как она начала показывать себя, меня уже ничего не трогало в ней. Общаясь среди своих пациентов-дурачков, как она сама называла людей из псих больницы, она и сама стала частью помешательства. И видимо хотела того же добиться от меня. Но мне повезло. Ее трусики оказались в кармане моих джинсов. Я так понял, что это был своего рода бартер: Данте за трусики. У женщин часто бывают проблемы с ценообразованием: уж слишком дешево ей обошелся Данте. Либо так она ценила его, либо так убого выглядел я. Гадать мне не приходилось. Я не мог заснуть какое-то время и просто спустил в ее трусики все напряжение. Как я закончил с мастурбацией, я вытер свой член другой стороной этих же трусиков. Это был не бартер. И даже не месть. Просто я дал ей то, чего она хотела: фейерверков этой суке! Ее надежды очень часто затрагивали тему бессмертия. Это была ее идея фикс – никогда не умирать. Я сказал, что воплощу ее желание. И вот она уже бессмертна, находясь в моей истории на бумаге. А как известно еще по Булгакову, – рукописи не горят. Вперед и с песней. Я гребанный волшебник! Посмотрите на меня!

Broadcast 6

Утром я всё ещё был опьянен воскресным сексом. Люди, довольно утомительно крутящие пальцем у виска на мой образ жизни, практически не замечают, как над ними сгущаются тучи временного коллапса, отягощающие реальный взгляд на мир. Как по мне, сегодня настоящим живут одни лишь утомленные дозой. Мало кто может справится с реальностью в своей голове без помощи извне или изнутри. Я снова начал кутить, хотя планов таких не было. Мой серьезный настрой улетучился под действием вагинального сока, который я стал систематически принимать, как фильтр моей реальности. Иногда конечно же без особо на то желания я попадал под действие марихуаны или алкоголя. Последний раз я молился наверное в том году. Я надеюсь, что Господь мил ко мне хотя бы в моменты моего блаженства. Мы встретились с ней недалеко от моста, соединяющего часть города с островом. Я вскружил ей голову, что у нее пропали тормоза. Мне это и нужно было, пока я владел ситуацией. По мере нашего продвижения вглубь леса, я обнаружил среди деревьев блестящий закат.

Ничего не было особого в планах. Я просто осуществил желанное недалеко от тропинки, по которой ходили туристы и отдыхающие. Я сел на лежащий большой срубленный ствол дуба и посадил ее сверху на себя к себе спиной. Раздвинув ноги, она извивалась на мне, как обожженный на солнце угорь. Моя рука незаметно проскользнула в ее междуножье, нащупывая клитор, и возвышая ее экстаз на пике заходящего за горизонт солнца. Я наблюдал с острова за тем, как высокоэтажке на другом берегу окутываются в горящее свечение, будто всех нас вот-вот ожидает опасность и неминуемая гибель от разрушительной огненной волны вселенского всевластия. Наше соитие было замечено одним велосипедистом, который устало тянул за собой свой велосипед и без устали смотрел на то, что происходило между нами. Я смотрел ему в глаза с пониманием, которого он видимо не заслуживал. Но что я могу поделать с теми, кто пока еще там, а я здесь? Разговоры о рае не смогут показать ничего тому, кто там не был, кроме того, что возбудит зависть, вместо рождения идеи или же хотя бы желания, как туда попасть. Он пошел себе дальше тропинкой.

Через каких-то десять-пятнадцать минут на тропинке показалась семья с маленькими детьми. К тому времени мы уже финишировали, отчасти насладившись друг другом. Судя по их лицам, они встречали на своем пути того самого велосипедиста, который видимо передал им те самые слова о рае, который он видел.

Интереснее всего был тот факт, что семейка эта не желала сворачивать с тропы порочности, дабы увидеть, и возможно самим позже, уже дома предаться давно небывалому сексу. Дети для любопытства оказались не помехой, хотя могли бы изрядно быть испорчены сами того не осознавая. Мне бы они не помешали. Люди. А вот дети. Честно говоря, я бы хотел видеть то, что могли увидеть они будучи в их возрасте. Но я мужчина. А это были две маленькие девочки, которых вполне возможно ожидает похожая судьба, как и мою спутницу, если им повезет. В других случаях все может иметь крайне ужасный окрас. Но я не хотел о плохом. Дети спасены и Слава Богу. Для меня это было самым главным в тот день.

Я ощущал себя немножко лучше от того, что всё закончилось до того, что могло иметь непоправимые последствия в далеком будущем. Вспоминая свои четыре года, как я в детском садике в кустах просил девочку со своей же группы приподнять немножко платьице, чтобы я мог поцеловать ее еще не созревшие половые губы у самой их вершины. Это был особый миг, который я повторял каждый день, пока нас не сдали другие мальчики, которым я показывал устройство половых органов другого существа. Я был для этих пацанов первооткрывателем, чего они совсем не оценили. Чем больше молчишь о рае, тем больше у тебя шансов оставаться там хотя бы какое-то время. Безусловно, все заканчивается, но во всяком случае я об этом мог и не задумываться. Эти же дети, которые смотрели на нас своими невинными глазками никогда не будут первооткрывателями. Для них нужны специальные люди, которые попытаются объяснить им, что можно не связывать свою жизнь с первым попавшимся человеком, создавая с ним необдуманно детей, которые в дальнейшем будут либо обузой либо несменным плательщиком грехов своих родителей.

Когда мы вышли из леса, я наконец увидел ее лицо и улыбку, которая почему-то отдавала загадочным светом дебилизма. И мне сразу захотелось распрощаться с ней. Потому что все, что я хотел ей сказать о том красивом закате она бы не поняла. Она бы делала вид, что слушает, но и этого бы не происходило, как и множество раз до этого.

Я смотрел на ее улыбку и пытался увидеть те альтернативные реальности, которые бы не свели бы меня с ней. Но все это оказалось чушью. Эти альтернативы только в нашей голове. А в действительности все абсурдно просто и сложно одновременно, ведь у нас есть только одна попытка на успех и только одна попытка на ошибку. В итоге мы привыкли видеть ошибку там, где в реальности был успех…

Поэтому всегда победитель тот, кто обречен думать и анализировать. Это тоже абсурдно, так как с одной стороны все просто, а с другой достаточно сложно. Особенно сложно находить те мосты, соединяющие наши пути с путями тех людей, которые нам попадаются, а не с теми, которых мы хотим видеть. Легче всего избавиться от иллюзий и никого не ждать, и упорно не переставать думать, даже когда видишь красивый закат, и строчки в голове выстраиваются в ряд, описывая ту же самую красоту, которую ты видишь перед собой, излучая такую же одноименную красоту, которая хранится в тебе. Я улыбнулся ей в ответ подходящей, такой же дебильной улыбкой, и мы пошли, весело обсуждая наше последнее приключение. И каждый думал о своем, укрываясь в прохладной вечерней дымке: я о закате, а она о том, как всё-таки приятно быть обнаруженной в порочности…

Broadcast 7

Наверное я везунчик. После того, как я решил, что я счастливый человек несмотря ни на что; скорее даже наперекор всему, моя жизнь начала принимать яркие краски даже в буквальном смысле. Я перестал придавать значение чему-либо кроме того, что творится у меня внутри, как зеркало того, что происходит извне, вокруг меня. Мы договорились встретиться, и она приехала ко мне. Я встретил ее на остановке жарким июньским утром. На ней было легкое коротенькое шелковое платье на тоненьких бретельках, которые я заметил только вблизи. На ней не было лифчика, чего нельзя было сказать за трусики. Под рукой она несла объемный тубус свернутого ватмана.

– Привет, а это что? – спросил я, целуя в ее губы.

– Потом узнаешь.

Я подразумевал, что она не шутила насчет картины нашими телами, когда заикнулась об этом ранее. С ее слов я был “тем самым” подходящим кандидатом для этой ее задумки. Я же, как открытый всему новому и неизведанному человек, молча принял ее идею. Если честно, во мне даже не таились какие-то сомнения, или долгие раздумья насчет этого. Перед сном я не старался воспроизводить эти идеи в своем диком воображении. Неужели мы так незаметно взрослеем, что сама идея авантюризма не заставляет меня уже гореть ей до самого финала?

– Раздевайся, чего ты ждешь?! – нетерпеливо начала она, зайдя ко мне в комнату.

– Хорошо, тебе помо… – не договорил я, как она уже скинула свое платье, оголив аппетитную грудь и нежный торс. – Я понял. – продолжил я и сам разделся догола.

Она раскрыла картонный ватман на центре комнаты, напротив зеркала шкафа купе. Все в этот день играло мне на руку; на руку этому моменту… Она достала все краски: акриловые тюбики, маленькие бочонки пальчиковой краски и несколько баночек какой-то блестящей краски и белой; и выложила их на большой лист бумаги, который служил палитрой для красок. Мы сели друг напротив друга на ватман и принялись разрисовывать наши тела. Она выбрала кисть потолще, я же взял тонкую. Я не знал, как это делать и просто рисовал изящные контуры разных цветов, в основном моим любимым – фиолетовым. Я старался сделать из нее какую-то индийскую богиню, с кучей никому неизвестных, кроме меня заковыристых символов и знаков.

– Забыла предупредить. Эти краски аллергенные, и нас может посыпать или еще что-то, вроде стать хуже самочувствие.

– Ага. – ответил я, не переставая рисовать на ее лице тонкий крест через весь нос и лоб.

– А еще они могут не отмыться.

– Ага, – снова односложно ответил я, и мне очень захотелось на ее милой щеке почему-то нарисовать и закрасить плотный фиолетовый фаллос с яйцами у рта. Но я отогнал эти мысли, как ее пустую попытку помешать моему опусу.

Она очень загорелась своей идеей рисунка на мне. Быстрые и сильные движения ее руки с кистью сбивали мой педантичный настрой гедонизма, что я просто опустил руки на пол и позволил ей творить с собой, все, что она пожелает. Ее глаза горели. На это было приятно смотреть. Она вдохновлялась моим телом, засматривалась на него временами останавливая свой наплыв творчества, потом снова продолжала. Она была в сильной эйфории, казалось даже на грани помешательства. Пока она сидела на коленях, завороженная своим творением и моим телом, я незаметно просунул пальцы левой руки под нее – там был серьезный потоп. Причем свою бледную прозрачную краску она оставляла и на ватмане. В тот момент я понял, как ей был дорог этот процесс, ведь он вызывает в ней ни с чем несравнимые чувства и эмоции. Это тронуло меня. Я был в окружении истинной красоты и являлся в тот момент подлинной ее частью. В моей голове начали строиться мысли, что есть что-то больше интима, что-то более интимнее секса и возможно любви… Это я бы назвал парадоксальным чувством ощущения неповторимого настоящего. На фоне как раз заиграла группа Soundgarden со своим хитом “Black Hole Sun”, и я окончательно потерял связь тела с мозгом. Я уже ни о чем не думал. Она рисовала на моей груди большие яркие гипнотические круги, на плечах из золотистой краски навела множество линий, подчеркивающих мою фигуру, а на торсе красиво изобразила огонь, поднимающийся от моих гениталий. И все это, пока сама накрапывала с другой стороны на ватман свой флюидный опус. Я убрал оттуда руку и не мешал ей, хотя он и так хорошо держалась, чтобы не поддаться мне.

Где-то вдалеке я едва слышал, как менялись песни с Честера Беннингтона на Нирвану, затем какой-то легкий фонк, Мэрилин Мэнсон, Корн, Майкл Киванука, Earth Wind and Fire: вся эта музыка просто напоминала мне о том, что где-то на Земле сейчас время течет дальше, пока я отделен от своего существования, и мне даже неинтересно что творится там внизу, как Украина играет на Чемпионате Европы в футбол, как кто-то упахивается ради денег, как всё дешевое кагало наших писателей рвет и мечет, чтобы написать очередную заблудшую под кожу большинства чушь, пока я творю свою красивую неповторимую жизнь, насыщенную яркими красками, где я есть одна из причин быть счастливым уже здесь и сейчас.

– Готово! Ты истинный Бог Солнца! – сказал она, увлеченно рассматривая свое творение на мне.

Я едва не привстал от этих слов. Когда обычный человек для кого-то становится богом, сразу возникает чувство горечи. Она теряет голову, и мне еще проще уничтожить ее, чего я никогда не имел на душе и в уме. Я теперь смотрел на нее, как на хрустальный идол, отражающий идею любви, воссозданную из пепла сгоревшего феникса, среди кучи безжизненных тел…

Мы постарались отпечатать ее картину на ватмане, но краски быстро засыхали на мне, отчего часть краски осталась на ватмане вместе с моими волосами с груди. Было неприятно, но по особому неприятно, что я не обратил на это внимания с оттенком неприятия. Затем я приступил к ее телу. Посадив к себе спиной, я начал рисовать какую-то планету, которая легче всего выходила из моего пустого в тот момент воображения. Это была какая-то сине-зелено-желтая планета с фиолетовыми очертаниями и красным диагональным кольцом. Я бросил кисть и начал выдавливать акриловые краски на палитру, смешивая их руками, и перенося на ее тело в виде следов от когтей мифического тигра или дракона. Она и вправду походила на какую-то индийскую богиню, которая прибыла с другой цивилизации, покрытая по всему телу письменами мудрости и знаний для передачи их нам, обычным смертным, которым бы просто жрать и размножаться, а не вот это все…

Мы начали быстрее переносить наши задумки с тела на ватман. Картина начала принимать очертания полной бездарности наших талантов и отсутствия какого-то здравого смысла, да и больного тоже в принципе. Но это было что-то хотя бы для нас. Затем я вновь окунул свою руку в палитру красок уже непонятного цвета. Моя рука блестела невиданным сиянием красок и блеска, переливающегося под лучами дневного солнца. Мне захотелось измазать ее ладони, чтобы мы оставили отпечатки наших и без того совсем не ровных рук. И тут я едва не кончил на тот же ватман, неподалеку от остановки ее флюидов по дороге к удовольствию от процесса. Пока я тер наши ладони, я ощутил что-то особенное. Мне тяжело передать эти ощущения, но они схожи с тем, что мы чувствуем в детстве, когда пробуем что-то новое и неизвестное для нас, или в подростковом возрасте у меня были похожие ощущения, когда я впервые принес удовольствие девушке орально. Тогда она кончила, сжимая мою голову своими нежными бедрами, покрытые резкой дрожью оргазма.

Снова кисть оказалась у нее, и теперь на моей спине что-то вырисовывалось. Когда она закончила, я сразу лег на том же месте на ватман, чтобы отпечатать на нем очередной рисунок. Она сидела рядом недалеко от моей головы, и давила на мое тело с усердием реаниматора.

– Перекинь ногу на другую сторону, – говорю ей я, и она повинуется с потерянным взглядом, утопающим в страхе, оказываясь вагиной перед моим лицом.

Вся она вымокла до изнеможения, бедняжка. Ее вагина сочилась будто свеже выжатый лимон. Я бы лучше тут уже ничего не сделал. Процесс поглотил ее окончательно и безвозвратно. Но я попробовал нащупать языком клитор и она застонала.

– Так! Все! Нам нужно закончить! Вставай! – резко, и как-то ослаблено подорвалась она с меня с заметной слабостью в теле, которое говорило о ее сожалении…

Мы встали и взглянули – это было красивое зеленое дерево, похожее на многолетний дуб.

– Это что? – спросил я, стараясь не намекать на то, что я могу быть временами немножко дебилом.

– Это мудрость.

“Я и мудрость?!” – подумал я. Что-то из области никогда мной не признаваемого. Но я принял ее взгляд, возможно отчасти она была права насчет Бога и насчет мудрости. И мне было приятно слышать это и видеть. Под конец мы заполняли картину брызгами красок различных цветов, отпечатками наших рук, ног и полужопий, из которых мои были похожи на ватмане на легкие какого-то курильщика неизвестной космической дряни, а ее на два разделенный болью слабоумия полушария головного мозга. Мы рисовали и смеялись друг с друга, измазываясь в краске, как окончательно ополоумевшие люди. И это было красиво.

Мы несколько раз принимали душ, смывая засохшие куски краски с наших тел. Я помогал ей, а она завороженно наблюдала за тем, как отмываюсь я. Фиолетовая краска оставляла следы, как будто это синяки после ударов лозиной. Мочалка едва помогла все отмыть ценой собственной смерти. Помывшись, я отблагодарил ее вкусным ужином и не менее вкусным сексом, который забрал у нас всю ночь, пока мы не упали изнеможенные нашим настоящим, где одно мгновение стоило для меня больше, чем некоторые года моей жизни: я засыпал с теплым воспоминанием, как терлись наши руки под покровом краски божественных ощущений… А картину я оставил на полу, чтобы ночью господь мог заглянуть ко мне в комнату и увидеть то, что и нам было не под силу понять…

Broadcast 8

– Что ты тут делаешь? – спросила она, выходя ко мне в кухню из спальни.

– Перевожу дыхание.

– Ты просто зверь. Откуда в тебе столько сил?

– Подарили на день рождения.