Чушь в современной психологии
Отсутствие скептического принципа в построении практической философии придает ей особую прочность и независимость от метафизических теорий. Отсюда в основание практической философии ложится принцип практический, который соответствует первому принципу пропедевтики. В нем выражается независимость личности, как действующей, от всех вопросов о сущности ее. Личность сознает себя свободной, желающей для себя и ответственною пред собою в своей практической деятельности. Это личный принцип свободы, отделяющий мир практической философии от мира теоретической. На этом принципе зиждется возможность жизненных вопросов, возможность критики человеческой деятельности, возможность требований от человека что бы то ни было. Неизменный закон причины и следствия проникает в философию природы, неизменный закон стройного развития создает философию духа, потому что высшее бытие в обеих находится в начале, низшее ― в конце процесса; мыслимый мир должен подчиниться реальному бытию или строиться по условиям, налагаемым на него мыслящею действительностью. [П. Л. Лавров. Что такое антропология // «Русское слово», 1860]
“Красная нить”, проходящая во всех формах поведения
Не так в жизни. Не драматические обстоятельства ее, не характеристические события определяют нравственное достоинство человека; не особенная форма слов, не отдельные моменты жизни составляют в его нравственном идеале существенное, но содержание жизни, общее впечатление ее процесса; не форма, а то, что в ней выразилось, не стройность, а доблесть действия. Частности могут быть те или другие. Личность может быть брошена на поле битвы, на форум, в народное совещание, на кафедру проповедника, в бюрократический совет, на престол ― нравственное ее значение от этого не изменяется. Гражданские герои или слабодушные ничтожества встречаются повсюду, и один и тот же нравственный приговор поражает их независимо от формы их проявления. Из целого процесса жизни, из совокупления особенностей, часто стушевавшихся, составляется общее впечатление значения жизни. Форма жизненной деятельности дается человеку извне и от него зависит лишь в незначительной степени; он в ее рамке развивает свою нравственную личность. [П. Л. Лавров. Три беседы о современном значении философии // «Отечественные записки» (No 1, стр. 91–142). 1861 г., 1861]
Сохранность мыслительных процессов (в частности, интактность лобных долей больших полушарий головного мозга) [в современной интерпретации]; не инертность и не лабильность мышления
Они составляют целое, то есть замкнутое, оконченное в себе воззрение на жизнь, с своими преданиями и правилами, с своим добром и злом, с своими приемами и с своей нравственностью низшего порядка. Как рыцарь был первообраз мира феодального, так купец стал первообразом нового мира: господа заменились хозяевами. Купец сам по себе ― лицо стертое, промежуточное; посредник между одним, который производит, и другим, который потребляет, он представляет нечто вроде дороги, повозки, средства. Рыцарь был больше он сам, больше лицо, и берег, как понимал, свое достоинство, оттого–то он в сущности и не зависел ни от богатства, ни от места; его личность была главное; в мещанине личность прячется или не выступает, потому что не она главное: главное ― товар, дело, вещь, главное ― собственность. Рыцарь был страшная невежда, драчун, бретер, разбойник и монах, пьяница и пиетист, но он был во всем открыт и откровенен; к тому же он всегда готов был лечь костьми за то, что считал правым; у него было свое нравственное уложение, свой кодекс чести, очень произвольный, но от которого он не отступал без утраты собственного уважения или уважения равных. Купец ― человек мира, а не войны, упорно и настойчиво отстаивающий свои права, но слабый в нападении; расчетливый, скупой, он во всем видит торг и, как рыцарь, вступает с каждым встречным в поединок, только мерится с ним ― хитростью. Его предки, средневековые горожане, спасаясь от насилий и грабежа, принуждены были лукавить: они покупали покой и достояние уклончивостью, скрытностью, сжимаясь, притворяясь, обуздывая себя. [А. И. Герцен. Былое и думы. Часть пятая. Париж–Италия–Париж (1862–1866)]
Способность к активному сравнению и аргументации
Мы приобретаем убеждение, что в жизни нет того противоречия, которое не было бы строго согласовано с другими противоречиями, нет той горькой неправды, которая не объяснялась бы неправдою еще горчайшею. Наконец, мы приобретаем способность ничем не возмущаться, ни перед чем не раскрывать удивленных глаз. Можно ли, по совести, назвать такие приобретения драгоценными? В этой нескончаемой сети неправд и противоречий человеческая личность сглаживается и исчезает. Петр, Иван, Андрей, Яков ― все это не больше, как неясно намеченные точки, которые не свидетельствуют ни за, ни против чего бы то ни было, которые не могут служить ни доказательством, ни опровержением. Встает целый порядок, целый строй, который захватывает и правых и виноватых, и преследующих и преследуемых, и гонителей и гонимых, и при виде которого не придет даже на мысль протянуть руку помощи тому или другому Петру, тому или другому Ивану, потому что тут нет ни одного Петра, нет ни одного Ивана, который бы не нуждался в помощи. Я знаю, многие называют подобные моменты человеческого развития моментами примирения, моментами разумного и трезвого созерцания жизни. [М. Е. Салтыков–Щедрин. Для детей (1863–1871)]
Принадлежность чувственной сферы самому себе, отчуждение ее от чувственных сфер других людей; взаимообусловленность общества и индивида (~свойство эмерджентности)
Чѣмъ же образуется народное цѣлое? Какія внутреннія силы, присущія природѣ человѣка, соединяютъ людей между собою и сращиваютъ ихъ въ одно народное тѣло? Гдѣ то начало, изъ котораго возникаетъ духъ этого тѣла, и какъ образуется нравственная личность народа? Какъ бы человѣкъ при самоопредѣленіи ни противополагалъ свою личность другой, все–таки это противоположеніе не есть логическое, при которомъ противоположности исключаютъ другъ друга. При малѣйшемъ вниканіи въ то, изъ чего состоитъ внутренняя жизнь человѣка, то–есть, въ его наклонности, чувства, желанія, представленія, мысли, характеръ и цѣли его дѣятельности, мы видимъ, что все это не есть произведеніе только одной личной его природы, но обусловлено окружающею его средою и тѣми отношеніями, въ какія онъ становится въ ней. Нѣтъ въ человѣкѣ ни врожденныхъ идей, ни врожденныхъ представленій: идеи и представленія суть результатъ воздѣйствія на его личныя духовныя силы окружающей его природы и людей, съ которыми его сводитъ жизнь, и его собственной психической дѣятельности, и не остаются онѣ неподвижными, а измѣняются подъ вліяніемъ другихъ представленій и идей, входящихъ въ его душу. Всѣ нравственные и эстетическіе идеалы, къ которымъ стремится чувство человѣка, всѣ направленія, которыя принимаетъ мыслящая сторона его духа, и всѣ созданія его ума неразрывно связаны съ тѣми вліяніями, которыя имѣютъ на него прежде всего его семья, какъ воспитательница первыхъ движеній его духа и съ которою онъ соединенъ нѣжнѣйшими и таинственными узами родства тѣлеснаго и духовнаго, а потомъ и народъ, среди котораго онъ живетъ и дѣйствуетъ. [С. А. Юрьев. В чем наша задача? // «Беседа», № 1, 1871]
До какой степени эта «истина» не нова, до какой степени избит этот аргумент, неизменно выдвигавшийся во все времена противниками общественных реформ. Можно было думать, что мы уже переросли старый спор на тему о том, что важнее ― улучшение внешних форм общественного устройства людей или духовное развитие самого человека, иначе говоря, общественные реформы или самосовершенствование человеческой личности. Ничего не может быть бесплоднее и бессодержательнее этого спора, основанного на разрывании и противопоставлении друг другу вещей, в действительности неразрывно связанных между собой и взаимно обусловливающих друг друга. В этом споре предполагается, что общественные формы и человеческая личность представляют собой две совершенно независимые друг от друга социалистические категории, причем сторонники примата общественных форм утверждают, что личность создается общественными формами, сторонники противоположного взгляда ― что общественные формы создаются личностью. Обе стороны одинаково правы и неправы ― и личность, и общественные формы обусловливают и определяют друг друга. Уровень развития личности обусловливает собой строй общежития ― так, например, совершенно невозможно представить себе каких–нибудь бушменов или австралийских дикарей живущими политической жизнью англичанина ― имеющими парламент, колониальную империю и пр. Но, с другой стороны, совершенно ясно и то, что общественные формы определяют собой уровень развития личности; совестно и доказывать подобные труизмы. [М. И. Туган–Барановский. Интеллигенция и социализм (1910)]
Образ жизни, способность к самообслуживанию, достаток в целом
Идет он жалкенький, в порыжелом пальто, быть может, даже без калош… У входа в меблированные комнаты дремлет швейцар; эта грубая скотина отворяет дверь и не глядит… Там, где–то в толпе, имя поэта или художника пользуется почетом, но от этого почета ему ни тепло, ни холодно: швейцар не вежливее, прислуга не ласковее, домочадцы не снисходительнее… Имя в почете, но личность в забросе… Вот он, утомленный и голодный, входит наконец к себе в темный и душный номер… Ему хочется есть и пить, но рябчиков и бургонского ― увы! ― нет… [А. П. Чехов. Открытие (1885–1886)]
Терпение или выдержка в общем смысле, эмоциональная устойчивость и / или ее порог; сопротивление
От высоких тонов струны лопаются на всяком инструменте. И струны человеческой души не так крепки, чтобы могли выдерживать высокие тоны… Но даже на самых похоронах разыгралась сцена, которой верить трудно. В ту минуту, когда нужно было смолкнуть и забыться ради общего горя, его личность сильно задевают. На могиле брата ему посылают такой привет, который не мог пройти бесследно даже в здоровой душе. У гроба брата ему шлют такой привет: «и ты, подлец, пришел сюда!» . Одна эта сцена на могиле могла окончательно разорвать уже подорванную душу. [Ф. Н. Плевако. Речь в защиту Лукашевича (1890)]
Тут можно заметить, что реальность человека в том и состоит, что эмоциональная зрелость не идет в разрез с биологическим созреванием, а нарушение этой реальности заключаются в искусственном разрыве между эмоциональным и биологическим формированием личности. Происходит ли это само по себе? Нет, это дано в общем стиле существования, и дано не без расчета. Если вам, вопреки противодействию среды, удалось сохранить эмоциональную цельность, в дальнейшем вы будете подвергаться все новым и новым ударам, прямая цель которых – расколоть вашу личность. Это приведет либо к болезни («раздвоению личности», депрессии и т. п. ), либо вынудит вас примириться с противоречием между вашими эмоциональными наклонностями и жизнью организма. В этом случае вы и будете «жить противоречие» в чистом виде, не играя и не болея. [Рид Грачев. Реальность человека (1965–1966)]
Душа; духовный мир; направленность, “сфера доброты”
Давно уже получил ваше письмо, любезная Александра Алексеевна, и хотя и отложил для ответа, до сих пор не успел этого сделать. Всё, что вы говорите о моей книге и о впечатлении, которое она произвела на вас, мне приятно, потому что я знаю, что это искренно; но то, что вы говорите о вашей деятельности, о необходимости или, скорее, о выгоде некоторых компромиссов для того только, чтобы быть в состоянии продолжать вашу деятельность, меня не убеждает. Самое драгоценное из всего того, чем вы обладаете и можете обладать, это ваша душа, ваша духовная личность, и она же и есть самое могущественное орудие вашего воздействия на людей, и потому понижение вашей духовной личности (а всякий сознательный компромисс есть такое понижение) ни для какой цели не может быть выгоден. Впрочем, перечтя ваше письмо, я вижу, что вы и но хотите делать такого компромисса, а только без надобности не хотите изменять своего положения; но я так напуган теми обычными пагубными компромиссами, которые лишают ее значения всю нашу жизнь, что везде вижу этого врага и нападаю на него, особенно когда слышу соображения о видимой приносимой нами пользе. Мне всегда думается, что так как конечная цель жизни человечества не открыта нам, то не открыты нам и истинные последствия наших поступков; открыто же нам то, что мы должны делать для удовлетворения внутренних требований своей совести. Fais ce que dois, advienne que pourra. [Л. Н. Толстой. Письма (1894)]
От политики нельзя было отказаться, ее можно было только перевести в другой план, заменить различными философскими построениями. Марксизм переставал быть модным. Его последователи, как, например, Н. А. Бердяев или С. Н. Булгаков, быстро удалялись от марксистской доктрины к ее полной противоположности. Многообразие и пестрота рождались в духовном мире одного человека, личность которого становилась интереснее, чем взгляды или даже частично его творчество. Таким, например, был В. В. Розанов. Символисты шли дальше. Так, Андрей Белый в статье~ Будущее искусства» (1910) предвещал, что со временем человек станет «своею собственной художественной формой». [Д. С. Лихачев. О петербургской культуре начала XX века (1980–1989)]
Социально–предпринимательская индивидуальность, стремление к насаждению собственных идей, эгоцентризм
Но такого основания никакая философия признать не может. Что исходит из эгоизма и на эгоизме основано, в том не может быть никаких зачатков любви и преданности, и тот, кто сознательно заключил себя в своем я, не может сбросить его с себя и освободиться. Правда, для деятельности, посвященной общественному благу, потребны не бездушные, равнодушные и бесхарактерные люди, но лица с характером и совестью, и такое лицо всякий, желающий служить обществу, должен воспитать в себе. Но и личность в нравственном смысле может образоваться и достигнуть развития не иначе, как через сношение человека с подобными себе: так только человек может выработать в себе достоинство. Но когда человек начинает с того, что, чуждаясь общества, посреди коего живет, подвергает его презрению, для того чтобы в отчуждении воспитать в себе свое гордое, причудливое я, и затем присвоить себе миссию разорить это общество вконец и на место его создать новое по–своему плану; в этом нет никакой мудрости, а одно лишь безумие. Тем не менее в наши дни это безумие возводится в идеал, художественно изображаемый мыслителями и поэтами. А за ними, не рассуждая, увлекаемая талантом, стремится стадным движением толпа, восхищаясь героями и героинями идеализованного эгоизма. [К. П. Победоносцев. Московский сборник (1896)]
Но эту болезненность, эту жестокость начала всякого движения должен принять всякий, кто не хочет вечного застоя и покоя, кто ищет развития и новой жизни. Жесток и болезненен переход от патриархального строя жизни к иному, более сложному строю, в котором подымается личное начало, до того времени дремавшее. Болезненно и жестоко всякое нарушение первоначальной целости и органичности. Просыпающаяся, подымающаяся и сознающая себя личность всегда жестока в отношении к окружающей ее среде и господствующей в ней системе приспособления, она не может не причинять боли. Как много жестокости и боли бывает при всяком разрыве личности с семьей, которая давит своей системой приспособления! Как много жестокости и боли бывает во всякой борьбе за ценность, которая ставится выше блага! Болезненна и мучительна замена натурального хозяйства денежным, болезненно и мучительно разложение общины, разложение старого строя семьи, болезнен и мучителен всякий разрыв со старыми устоями жизни, со старыми идеями, болезнен и мучителен всякий духовный и идейный кризис. [Н. А. Бердяев. О жестокости и боли (1914–1918)]
Способность к контролю собственных побуждений, направленных на удовлетворение потребностей
Время есть движение к совершенству, к Богу. Пространство есть предел моего я. Жить в этой жизни жизнью вечной. Не душу свою тратить для сохранения и увеличения животной личности, а животную личность тратить на сохранение и увеличение души. Т. е. жить для души. Т. е. жить по–Божьи, желать того, чего хочет Бог, возрастить высшую душу в себе и в других. Наследственность государей доказывает, что нам не нужны их достоинства. [Л. Н. Толстой. Дневник с 15 февраля 1895 г. по 28 октября 1895 г.]
Проявление отношения (чувств и эмоций)
Наоборот, стремление сохранить справедливость или правдивость по отношению к тому же человеку, т. е, любовь к известным моральным «призракам», заговорившую во мне по поводу моих отношений к людям, я могу испытывать как непосредственное, инстинктивное мое побуждение. Нарушение истины или справедливости будет испытываться мною почти как вред, нанесенный мне самому, моему спокойствию и счастию. Аналогия с альтруистическими мотивами, поскольку последние также обладают такою непосредственностью, быть может, лучше пояснит нашу мысль. Самая бескорыстная и самоотверженная любовь к ребенку ощущается матерью почти как эгоистическое чувство: личность ребенка сливается для нее с ее собственною личностью, счастье и польза ребенка становятся ее собственным счастьем и пользой. Мать, как говорит Ницше, не требует награды за свою любовь; она испытывает ее не как лишение, а как радость, как свою эгоистическую потребность. Но круг, на который могут распространяться альтруистические побуждения подобного характера, крайне узок; наоборот, нет предела той сфере отношений, которую может охватывать «любовь к призракам», способная по своей силе и непосредственности сравняться с материнскою любовью к ребенку. Поэтому–то инстинкт «любви к призракам» способен по своему психологическому эффекту походить на эгоизм, хотя теоретически ― мы еще раз подчеркиваем это ― между ними лежит моральная пропасть, отделяющая побуждения, имеющие лишь субъективную цену, от побуждений, обладающих объективною моральною ценностью. [С. Л. Франк. Фридрих Ницше и этика любви к дальнему (1902)]
Носитель “свободы воли”, субъект вне причинных действий
Его душа жаждала или гибели мира, или его преображения. Но мутный источник материализма ― его отравил. К здоровой натуре, к томящейся по вечной правде личности присоединилось поистине варварское миросозерцание, полуинтеллигентская полунаука. К здоровой натуре, к томящейся по вечной правде личности присоединилось поистине варварское миросозерцание, полуинтеллигентская полунаука. Абсолютная личность подменилась культом закованного в причинную связь человека. «Человек ― это звучит гордо», ― восклицает один из героев Горького. Да, гордо, воистину гордо, но только потому, что внутри него живет абсолютный нравственный закон, а над ним горит звездами небесный свод. Уткнувшись же носом в землю, подчинив себя целиком закону причинности, человек неизбежно превращается лишь в прах и тлен. [Д. В. Философов. Конец Горького (1907)]
Познающий субъект, деятель культуры в общем смысле слова; самоограничения и самоконтроль
О, конечно, Маркс взял «меч Кесаря». Марксисты же часто бывают невинными детьми, очень благонамеренными и не ведающими еще духа своего учителя. Обоготворяющая себя личность, отвергнувшая всякое высшее бытие, ничего, кроме себя, не признавшая, явно идет к небытию, лишает себя всякого содержания, тлеет, превращается в пустоту. Утверждать свою личность ― значит наполнять ее бесконечным содержанием, впитывать в себя мировое бытие, приобщаться к бытию бесконечному. Всякое воление личности пусто, если оно не имеет своим предметом, своим объектом бытия универсального, мирового всеединства. Сделать самого себя самым сильным своим желанием, признать себя последней своей целью ― значит уничтожить себя. Видеть во всем мире лишь свои субъективные состояния, признавать, подобно Максу Штирнеру, весь мир лишь своей собственностью ― это значит истребить свою личность, как объективную реальность, единственную в мире. [Н. А. Бердяев. Великий Инквизитор (1907)]
Не говорите мне он умер ― он живет, Пусть жертвенник разбит, огонь еще пылает, Хоть роза сорвана ― она еще цветет, Пусть арфа сломана ― аккорд еще рыдает. Из предыдущего ясно, что речь идет не о бессмертии индивидуальной человеческой личности в ее целом, которая при наступившей смерти прекращает свое существование как личность, как особь, как индивид, как уже говорилось выше, а о социальном бессмертии ввиду неуничтожаемости той нервно–психической энергии, которая составляет основу человеческой личности, или, говоря философским языком, речь идет о бессмертии духа, который в течение всей индивидуальной жизни путем взаимовлияния как бы переходит в тысячи окружающих человеческих личностей, путем же особых культурных приобретений (письмо, печать, телеграф обыкновенный и беспроволочный, телефон, граммофон, те или другие произведения искусства, различные сооружения и проч. ) распространяет свое влияние далеко за пределы непосредственных отношений одной личности к другой, и притом не только при одновременности их существования, но и при существовании их в различное время, то есть при отношении старших поколений к младшим. Можно сказать, что личность всеми своими сторонами и индивидуальными особенностями как бы переливается в целый ряд других личностей, с ней сосуществующих и за ней следующих. Вот почему в той мере, в какой жизнь человечества может считаться вечной, могут и должны считаться вечно преемственными и все вообще проявления человеческой личности. Поэтому понятие о загробной жизни в научном смысле должно быть сведено, в сущности, к понятию о продолжению человеческой личности за пределами ее. индивидуальной жизни в форме участия ее в совершенствовании человека вообще и в создании духовной общечеловеческой личности, в которой живет непременно частица каждой отдельной личности хотя бы уже и ушедшей из настоящего мира, и живет не умирая, а лишь претворяясь в духовной жизни человечества, иначе говоря, бесконечного ряда человеческих личностей. Нечего говорить, что каждая личность делает тот или иной, то больший, то меньший, то положительный, то отрицательный вклад в общечеловеческую духовную культуру своей деятельностью и своим трудом вообще, производя созидательную или разрушительную работу, и это опять–таки заставляет признать, что личность не уничтожается вместе со смертью, а, выявляясь в течение всей жизни своими различными сторонами, живет и дальше, и живет вечно, как известная частица в творениях общечеловеческой духовной культуры, которая является слагаемой из производительного труда всех вообще отдельных человеческих личностей. [В. М. Бехтерев. Бессмертие человеческой личности как научная проблема (1918)]
И искусство, разглядев их даже у свиньи, начинает восхищаться, вот, мол, и у свиньи есть доброе нутро! Наша беда в том, что мы не делаем следующего шага и не говорим себе и другим, что этого мало. «Чувства добрые», которые пробуждены, чтобы тут же уснуть, сникнуть, поблекнуть под влиянием обстоятельств в наше время, мало что дают и не восхищают. Личность нашего времени надо судить не по возможности проявить себя человеком, а по возможности им оставаться. Вот в чем дело. Смеяться в твоей комедии надо не столько «над ними», сколько над собой, за то, что мы настолько еще сентиментальны, что можем всерьез относиться к слабому проявлению «добрых чувств». Тут смех обратным ходом. [Михаил Козаков. Актерская книга (1978–1995)]
Наличие собственных потребностей, сферы интересов, целей
Но опять и опять следует подчеркнуть: голоса эти призывают не к добру. К живой жизни они зовут, к полному, целостному обнаружению жизни, и обнаружение это довлеет само себе, в самом себе несет свою цель, ― оно бесцельно. Из живой же жизни ― именно потому, что она ― живая жизнь, ― само собою родится благо, сама собою встает цель. «Каждая личность, ― говорит Толстой в «Войне и мире», ― носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим». Цели эти настолько недоступны человеку, что даже само добро, истинное добро, бывает результатом его деятельности только тогда, когда человек не ставит себе добро целью. Николай Ростов хозяйничает в деревне. «Когда жена говорила ему о заслуге, состоящей в том, что он делает добро своим подданным, он сердился и отвечал: «Вот уж нисколько; для их блага вот чего не сделаю. [В. В. Вересаев. «Да здравствует весь мир!» (о Льве Толстом) (1909–1910)]
От меня, правда, ничего не требовали, но всякое желание продолжать такие знакомства отпало. Другие мужчины, хоть и выглядели прилично, вели себя так, будто делали одолжение, встречаясь со мной, присматривались ко мне как к лошади на базаре. Некоторые интересовались моей зарплатой, квартирой. А как личность, как человек я никого не интересовала. Так и не выбрала спутника жизни. Что тут скажешь? Ситуация, к сожалению, типичная. [Людмила Сальникова. Записки современной свахи // «Горизонт», 1989]