Письма И. С. Аксакова к А. Д. Блудовой

7

14 мая 1864 г. Москва

Опять давно нет от Вас ни писем, ни известий, дорогая графиня. Как Ваше здоровье? Что с Вами? Едете ли за границу и когда? Знаю только об Вас из газет при описании приезда Муравьева[38], и вполне оценил[39] горячее движение Вашего сердца. Кстати о Муравьеве. У меня до Вас просьба. Дело в том, что Муравьев с Корниловым[40] ищут председателя для Археографической комиссии в Вильне, которую они хотят поднять высоко в значении. Мысль прекрасная: надобно вырвать разработку истории края из рук польских, надо пролить широкий свет истории на эти области, надо повести борьбу с поляками путем науки… Вам, впрочем, важность всего этого и объяснять не нужно. Корнилов присылал своего чиновника в Москву отыскивать председателя, и выбор его пал на Бессонова[41]. Лучшего выбора, по моему искреннему убеждению, нельзя было сделать. Бессонов принял предложение, но предъявил некоторые соображения, для переговоров о которых его пригласили приехать в Петербург. Он на днях и явится. Но я прошу Вас предупредить о нем Муравьева М<ихаила> Николаевича, чтобы М<ихаил> Н<иколаевич> принял его и выслушал внимательно: если Вы ему скажете, что это почтенный ученый, издатель таких-то книг, славянофил, сотрудник «Беседы» и «Дня», то этого, я думаю, будет уже довольно для Муравьева в настоящее время. Другого человека, кроме Бессонова, и в виду не имеется. Не Костомаров[42] же! – Я прошу об этом же Анну Федоровну.

Пришлю Вам с Бессоновым не пропущенную мою статью из No. Ходила она в Петербург, но и там запретили. Нашли, что слова Христа о том, что Он глава Церкви и что Его царство не от мира сего – противоцензурны.

Дайте о себе весточку. Маменька недавно к Вам писала и боится, что ее первое письмо к Вам, после получения образов, пропало. Ее здоровье и сестер все в том же положении.

Жму ручку Вашу.

8

7 авг<уста> 18<77> <г.>

Не отвечал я Вам тотчас на Ваше письмо, дорогая графиня, потому что, как раз по получении этого Вашего, несколько торжественного и умиленного письма, наступили тяжкие, скорбные дни. Двукратное поражение под Плевной, гибель стольких тысячей солдат, избиение болгар, – участь, которую создало болгарам наше отступление из городов, где они встречали нас с хоругвями и иконами – все это пережить было нелегко. Проиграть битву всегда возможно, и нисколько не постыдно, если неприятель вдвое сильнее, поэтому горек не столько проигрыш, сколько причина проигрыша. Так легко было его избежать. Совестно и стыдно пред всем миром <от> такого легкомыслия, такого недомыслия со стороны нашего Штаба. Как бы ни старались умалить значение плевненской неудачи, – в результате однако же настоящее наше бездействие в течение почти целого месяца ради выжидания подкреплений. Как будто нельзя было этого предвидеть заранее! Возможно ли было поставить дело так, что – по случаю первой «неудачи» – оказывается необходимым призывать войска из Петербурга и созывать ополчение в самую неудобную[43], рабочую пору. Точно то же и на Кавказе. Проиграв целую кампанию, потеряли лучшее время, предали Армению на убой и разорение и вынуждены защищать свою собственную территорию. И все это с таким войском, какого до сих пор никогда нигде не бывало! Какая-то роковая глупость и бездарность преследует нас! Это казнь за презрение к душе, за пренебрежение к дарованиям, за посягательство на свободу мысли и слова, за хулу на Духа Святого… Конечно, нельзя было и думать (я этого никогда и не ожидал), что разрешение такого великого мирового вопроса, каков Восточный – добудется так себе, одною военною прогулкою в Константинополь. Я помню, еще Хомяков всегда утверждал, что Осман не отдаст своей жизни даром, что это племя, выставившее во время оно Селимов, Солиманов, Баязетов и пр., проявит такую энергию при смерти, от которой сотрясется мир. И нельзя не дивиться туркам. Султан у них, по выражению одного моего знакомого, «весь вышел», визири меняются, – по-видимому, полнейшая анархия, восстания кругом, а они не теряют духа, не смиряются в своей гордости, – вооружены лучше нас, и теперь, чтобы побить их, нам необходимо искать больше войска, чем у них. Разумеется, мы сами, т. е. мы, руководящий слой, во всем виноваты. Нам очень понравилось выражение «локализация войны» (т. е. исключительное устремление турецких сил на нас и на Болгарию, которую мы пришли освобождать). Мы не дозволяли себе ни употреблять выражений «православный, славянский», ни даже самим себе признаться, что сражаемся за возрождение славянского мира, и хотим однако же освободить болгар. Думаем только освободить болгар и издаем законы об отмене такой-то подати навсегда, о введении с будущего года новой подати и проч., и пр.

Иначе и быть не может, когда руководители не стоят сознанием на уровне с событиями. Война эта для нас самих имеет воспитательное значение. С этой точки зрения нам необходимы были уроки. Дай только Бог, чтобы мы ими вразумились. Я полагаю, любезная графиня, что если Вы обратитесь за всем, что Вам нужно, к председательнице центрального склада в Москве, Марье Николаевне Дурново, то Вы получите от нее все требуемое. Там довольный запас всего, и установлены сообщения, т. е. имеется право даровой пересылки под Красным Крестом. Можно было бы обратиться к ее помощнице Китти, но Китти в деревне.

Прощайте. Пока не одержим победы над внутренним врагом, едва ли добьемся полноты торжества над врагом внешним. Но мы на пути к победе. Сознание, охватившее весь народ, все войско, не замедлит досягнуть своею волною высших и смыть кстати Валуевых, Тимашевых и им подобных, их же легион. Целую ручки Ваши. Анна Вам от всей души кланяется.

9

8 марта. Москва.

<18>78 <г.>

Благодарю Вас за Ваши добрые строки, дорогая графиня. Да, нас осталось немного, а в моем мужском кругу друзей и товарищей жизни – никого. Я стал похож на кладбищенского сторожа, охраняющего могилы и памятники. Приходится беседовать только с мертвыми, с ними обмениваться мыслями.

Добро б еще исчезали просто друзья, но гаснут умы, светившие и веселившие душу светом, нужные для России. Со смертью Черкасского[44] потухла единственная светящаяся точка в этой серой мгле бездарности, посредственности и пошлости, нависшей над нашею бедною землею!..

Мне пришлось третьего дня, в публичном заседании Славянского общества, читать речь, посвященную памяти Черкасского, за исключением вступительных слов. Ею остались довольны и мне бы хотелось, да и многим, видеть ее в печати, но вашим петербургским башибузукам так ненавистно наше Славянское общество, так претит знамя русской народности, что бедному московскому слову или совсем не пролезть живым сквозь их ряды или же придется подвергнуться всяческому изувечению и посрамлению. Одним словом – речь, чтобы быть напечатанною, подлежит цензуре Главного управления по делам печати, куда и отправлена. А между тем она и без того уже в виду Петербурга была мною порядочно помята и затянута в самый узкий корсет.

Все это под конец утомляет – становится тошно. Еще тошнее при мысли, что война не принесла главного, столько чаянного мною результата: расширения народного исторического самосознания в властительной сфере. Пока дело покоится на плечах нашего мужика или солдата, за успех его можно ручаться: не выдаст он русских интересов… Но что творится теперь? Точно свинец лежит на груди у всех. Томительна, оскорбительна была пора Константинопольской конференции. Но теперь, после таких обильных потоков русской крови, после стольких жертв так великодушно-смиренно принесенных, после подвигов и побед, небывалых в истории, – возвратиться народу опять в такое же положение, т. е. чтоб ему плевали в лицо, били по щекам и, глумясь над ним, ломали дело победоносных рук, рушили здание, воздвигнутое на его костях!.. Не легок подвиг народного долготерпения! Еще можно быть мучеником, но быть напрасным, обманутым мучеником, быть одураченным страстотерпцем… Такой казни не испытывал ни один народ в мире. Скажите это вашим дипломатам. Они ведут прямо к войне – путем позорных уступок. Они уже отняли у народа[45] ту награду, которой он был достоин[46] святую радость мира[47], святое утешение вполне содеянного блага.

Нам предлагают взамен союз с турками против христиан, – против греков и против мятежных герцеговинцев и боснийцев!! Но лучше перестать.

Берегите Ваше здоровье, милая графиня, целую Ваши ручки. Анна целые дни проводит в своем приюте и возится с маленькими гражданками того 20 века, который я конечно не увижу.

10

18 июля <18>81 <г.>. Троекурово

Благодарю Вас, дорогая графиня, за доставление мне письма графа Дмитрия Николаевича. Оно пойдет в следующий No. Оно, к несчастию, имеет интерес современности, – да и не худо напоминать генеалогию нашей крамолы… Очень мне отрадно читать, что Вы пишете про «Русь», а еще отраднее было бы слышать, что не я один в поле воин, но в провинции «интеллигенция» и культурный человек кажется того же калибра, как и в столицах и, может быть, даже хуже – сквернейшие копии скверных оригиналов.

Газеты, конечно, дойдут до Вас раньше этого письма и из них вы узнаете о радостном сюрпризе, который сделал государь своему народу. Взял, да отправился в Москву, а завтра к Троице, а оттуда отправится, говорят, в Нижний! Об его приезде в Москву узнали только за сутки. Московское начальство приняло было меры предосторожности такого рода, чтобы запереть Кремль, не пускать туда ни души, препятствовать всякому народному сборищу, но государь, узнав о том в Твери, прислал оттуда депешу, чтоб никаких помех народной встрече не делали. К сожалению, депеша пришла ночью, и утром, в 9 часов, на жел<езной> дороге действительно, кроме военных и высокопоставленных лиц, никого не было. Но зато на выходе в Усп<енский> собор, а потом в Чудов, народ взял свое! Все крестились, и если утро не было тем перекатным громом, каким мы с Вами его знали в былые времена, то лишь потому, что народ произносил вслух молитвы или «слава тебе, Господи!» Это верно.

Разумеется, в самой сердцевине лета и притом в лютый жар (хотя, впрочем, в ночь пошел проливной дождик и погода переменилась, но накануне приезда и дней за пять жара была убийственная) – общество в Москве малочисленно, и потому на выходе было, сравнительно, не много[48]; однако ж не так мало, как можно было опасаться. Анна нарочно отправилась в Москву и мы были с ней во дворце. Государь произвел приятное впечатление на всех своим бодрым, мужественным видом. По Москве он катался в коляске, без всякого конвоя, чем народ очень гордится, – а сегодня на Ходынском поле, где происходил смотр войскам, народ прорвал все шпалеры и государь едва подвигался в массах неистовавшего от радости народа. Это явление царя народу[49] снимает много тягости с народного сердца. «Как есть государь!» говорит народ. Дай же Бог, чтобы путешествие по России совершилось до конца благополучно!.. Из министров с ним один Игнатьев[50] (вообще свита очень маленькая…).

А мы дня 4 до приезда царя только что возвратились с Анной из Варварина, где прожили слишком неделю, для чего я должен был предварительно усиленно поработать и заготовить целый No вперед. Впрочем Дарья[51], а может быть и Китти[52] уже писали Вам об этом… Время мы провели там отрадно. Китти только что окончила какое-то богатырское лечение, от которого едва начала оправляться, но лечение, кажется, было не без пользы. Китти вставляется в свое Варварино как в рамку и всю ее наполняет. У ней много занятий и по церкви и по школам, да она служит и центром для всей окрестности, так что, я думаю, она не скучает, – чего про Дарью сказать нельзя.

Прощайте, милая дорогая графиня. Что это Вы все хвораете? Как идут Ваши учреждения? Прощайте, целую Вашу ручку, и утешьте нас доброю о себе вестью.

Вам всею душою преданный

11

11 апреля 1882

Дорогая графиня, письмо это передаст Вам Петр Алексеевич Бессонов, который отпущен Харьковским университетом (где он профессором) в путешествие по славянским землям и который просит чрез мое посредство Вашего ходатайства пред Деляновым[53] об оказании некоторого подспорья путешественнику со стороны М<инистерст>ва народного просвещения. То есть, Бессонов будет там хлопотать сам, и только желает Вашей поддержки. С моей стороны я исполняю его просьбу.

Можете себе представить у Анны, совсем раздавленной кончиною нашей дорогой Китти, – в добавок коклюш. Он пристал к ней от детей приюта, – так что она совсем расклеилась. С нетерпением ожидаю тепла, чтоб ее перевезти на дачу. До свидания, милая графиня, говорят Вы и сами скоро будете в Москву.

1

Аксаков И. С. Письма к родным 1849–1856. М. 1994. С. 248.

2

Иван Сергеевич Аксаков в его письмах. СПб. 1896. Ч. 2. Т. С. 181–256.

3

Письмо И. С. Аксакова графине А. Д. Блудовой // «Русский Архив». 1915. № 6. С. 129–132.

4

Орлов Алексей Федорович (1786–1861), граф, шеф жандармов и главный начальник III Отделения Собственной Е. И. В. канцелярии. Аксаков просил о разрешении отправиться в кругосветное плавание на военном фрегате «Диана».

5

Дубельт Леонтий Васильевич (1792–1862).

6

Имеется в виду Блудов Дмитрий Николаевич (1785–1864), граф, управляющий II Отделением Собственной Е. И. В. канцелярии. Отец А. Д. Блудовой.

7

Оболенский Дмитрий Александрович (1822–1881), князь, товарищ министра государственных имуществ (1870–1872), друг И. С. Аксакова.

Вероятно, Попов Александр Николаевич (1821–1877), славянофил, служащий II Отделения Собственной Е. И. В. канцелярии.

Шеншин Николай Васильевич (?-1858), флигель-адъютант военного министра. Впоследствии член Петербургского комитета по освобождению крестьян.

8

Далее зачеркнуто: встает (прим. публ.).

9

Речь идет о войне с Турцией, союзниками которой с февраля 1854 г. стали Англия и Франция.

10

Далее зачеркнуто: дать (прим. публ.).

11

Далее зачеркнуто: своим (прим. публ.).

12

Хомяков Алексей Степанович (1804–1860), религиозный философ, писатель, поэт, публицист.

13

Возможно, Ковалевский Егор Петрович (1811–1868), директор Азиатского департамента МИД (1836–1861).

14

Раевский Михаил Федорович (?-1884), священник русской посольской церкви в Вене.

15

Далее зачеркнуто: если не больше (прим. публ.).

16

Имеется в виду статья А. Бобринева «Заметки русского офицера на пути из Варшавы в главную квартиру в 1849 году».

17

Газета, издававшаяся И. С. Аксаковым в 1859 г.

18

Долгоруков Василий Андреевич (1804–1868), князь, шеф жандармов и главный начальник III Отделения Собственной Е. И. В. канцелярии.

19

Крапоткин Алексей Иванович, князь, генерал-майор, московский обер-полицмейстер (1858–1861).

20

Далее зачеркнуто: плати (прим. публ.).

21

Далее зачеркнуто: что (прим. публ.).

22

Далее зачеркнуто: дам (прим. публ.).

23

Вероятно, Тютчева Анна Федоровна (1829–1889), с 1866 г. жена И. С. Аксакова, фрейлина Императрицы Марии Александровны.

24

Далее зачеркнуто: получив (прим. публ.).

25

Далее зачеркнуто: не подписал рисунка (прим. публ.).

26

Ненадович Матфей (1777–1854), известный сербский государственный деятель. «Записки протоиерея Матвея Ненадовича» были опубликованы в журнале «Русская Беседа» в 1859 г.

27

Далее зачеркнуто: каждый (прим. публ.).

28

Далее зачеркнуто: легко могу быть (прим. публ.).

29

Костич Иван, юнкер Михайловского артиллерийского училища, воспитанник А. Д. Блудовой.

30

Далее зачеркнуто: личными (прим. публ.).

31

Погодин Михаил Петрович (1800–1875), историк, писатель, академик Петербургской Академии наук.

32

милосердный совет (пер. с фр.).

33

Валуев Петр Александрович (1815–1890), граф, министр внутренних дел (1861–1868).

34

Далее зачеркнуто: вещественного (прим. публ.).

35

Далее зачеркнуто: плесенью зацветает (прим. публ.).

36

Далее зачеркнуто: где (прим. публ.).

37

Катков Михаил Никифорович (1818–1887), публицист, издатель журнала «Русский Вестник» и газеты «Московские Ведомости».

Чичерин Борис Николаевич (1828–1904), юрист, историк, философ, профессор Московского университета (1861–1868).

Арсеньев Константин Константинович (1837–1919), критик и публицист, товарищ обер-прокурора гражданского кассационного департамента Сената (1874–1882).

Скарятин Владимир Дмитриевич, публицист, редактор-издатель газеты «Весть».

38

Муравьев Михаил Николаевич (1796–1866), граф, генерал от инфантерии, главный директор Межевого корпуса Министерства юстиции (1842–1857), министр государственных имуществ (1857–1861), виленский генерал-губернатор (1863–1865).

39

Далее зачеркнуто: Ваше (прим. публ.).

40

Корнилов Иван Петрович (1811–1901), попечитель Виленского учебного округа (1864–1868).

41

Безсонов (Бессонов) Петр Алексеевич (1828–1898), славист, издатель.

42

Костомаров Николай Иванович (1817–1885), русский и украинский историк, писатель, профессор Петербургского университета с 1859 г., член-корреспондент Петербургской Академии наук с 1876 г.

43

Далее зачеркнуто: пору (прим. публ.).

44

Черкасский Владимир Александрович (1824–1878), князь.

45

Далее зачеркнуто: всякую (прим. публ.).

46

Далее зачеркнуто: всякую (прим. публ.).

47

Далее зачеркнуто: всякое (прим. публ.).

48

Далее зачеркнуто: хотя (прим. публ.).

49

Далее зачеркнуто: очень (прим. публ.).

50

Игнатьев Николай Павлович (1832–1908), граф, генерал от инфантерии, министр внутренних дел (1881–1882).

51

Тютчева Дарья Федоровна (1834–1903), дочь Ф. И. Тютчева от первого брака.

52

Тютчева Екатерина Федоровна (1835–1882), дочь Ф. И. Тютчева от первого брака.

53

Делянов Иван Давыдович (1818–1897), граф, министр народного просвещения (1882–1897).