Иночас
Первым Спица решил прочитать зеленый стеклянный шарик, которому было примерно девяносто лет. Мальчик положил его на ладонь, и тот начал свой рассказ: много недель он провалялся, забытый, под подкладкой пальто у карманного воришки с дурной привычкой ковыряться в носу, пока не оказался брошен в окно дома одной бедной семьи. Он подкатился прямо к ногам живущего там мальчишки. И сколько же радости ему принес! Жаркий день, палящее солнце, мальчик в компании четверых друзей копает пяткой канавки на склоне, и пять шариков несутся по ним вниз, к ручью. Мальчик подбадривает свой, стремительно летящий к воде, но внезапно тот выскакивает из борозды и ударяется о гнутую ножку золотой чаши для причастий, торчащую из земли. Пока мальчик в изумлении рассматривает находку, что была зарыта жестоким и кровожадным епископом, давно уже превратившимся в скелет, его шарик выигрывает гонку. Его уносит течением, но мальчику уже все равно.
Спица открыл глаза. На этот раз история показалась ему такой реальной, гораздо ярче и ощутимее, чем тогда, когда он брал шарик в руки дома. Он как будто все еще чувствовал тепло летнего солнца, и частички сухой разогретой земли щекотали ему нос. Спица чихнул и уронил шарик на пол.
Вдруг стало до странности жарко, и он поднял взгляд на полоску света, которая пересекала комнату. Прямо ему на плечо медленно опустилось семечко одуванчика на своем белом пушистом зонтике. Он частенько сдувал точно такие же, играя, чтобы угадать время. Как странно! Летнее семечко? Мальчик стряхнул его. Что оно здесь делает? «Эй, зима ж», – пробормотал он вослед исчезающей в темноте пушинке.
Спица отыскал на полу стеклянный шарик и положил его обратно в шкатулку между изящным костяным гребешком и маленькой деревянной ручкой от ящика их кухонного стола, завернутой в хлопковый лоскуток. Любопытно. Но все же то, что лежало рядом, последняя вещь в шкатулке, было гораздо интереснее. Это был аптечный бутылек с тугой пробкой, почти полностью стертой бумажкой и остатками зеленой жидкости на дне. Мама однажды застала его за выдергиванием пробки зубами и предупредила, что буквы на ярлыке гласят: «смертельно опасно». Но сам бутылек рассказывал Спице совсем другую историю – о том, как всего одной ложки этого средства хватило, чтобы поправить здоровье многих людей.
Спица переложил вещи отца в собственный заплечный мешок и ощупал отсыревшую папину сумку в поисках чего-нибудь еще. Его рука скользнула в боковой карман.
Жар обжег его пальцы.
Он потряс сумку, и по комнате эхом прокатился звон ударяющегося о каменный пол металла.
– Ну вот, тебя-то и не хватало, – прошептал Спица, глядя на выпавший квадратик, осколок горячего сокровища. На нем, как он и ожидал, были буквы и круглая печать с датой, которую упоминала мама.
– Ух, что будет, кады мама-то тебя увидит! И все эти вещи, – произнес мальчик. – Вещи Па. – Его дыхание участилось, сердце понеслось, как конь на скачках. Что за радость! Он представил, как мама сгребает папины вещи в охапку, прижимает к груди, улыбается, покачивается из стороны в сторону и поет. Кусочек Па. Но вдруг он застыл на месте. В душе поднимался тяжелый вопрос. Почему сумка здесь? Что это означает? Он почувствовал знакомую боль в желудке, он всегда ощущал ее, когда не мог найти ответа на вопрос. Знает ли мама?
Не желая больше рвать рубашку, он распутал закрученный вокруг ноги шнурок и скинул ботинок, а потом снял носок, сунул в него руку и потянулся к осколку.
Плотная шерсть оказалась в самый раз для защиты от ожога, и тогда в голову Спице пришла идея. Что если он попробует и все-таки сможет услышать историю этого металлического фрагмента точно так же, как делал это с другими сокровищами, теми, что из прошлого? Прежде он не пытался этого сделать, боясь обжечься, но теперь осколок лежал у него на ладони, и благодаря толстому слою шерсти терпеть его жар было не так мучительно.
Спица закрыл глаза и стал ждать. Тепло в ладони все сгущалось и тяжелело, и вот история осколка начала открываться мальчику.
Сначала очень тихо, как мысли, что зарождаются на границе сна и бодрствования.
Со сбивающимся дыханием он прислушивался очень внимательно и трепетно. Словно пойманную бабочку в легчайшей клетке из пальцев, он заботливо удерживал ее в голове, пока та не начала расти.
Все больше и больше.
И наконец отправилась в полет.
Ладонь пронзило ледяное онемение, по рукам побежали мурашки. Холод, внезапно разлившийся в воздухе, едва не сокрушил его. Свистящий звук чернее черного ударил по ушам, земля под ногами Спицы затряслась, сердце понеслось стремглав, все набирая скорость. Мальчик стал хватать ртом воздух и почувствовал, как его горло, нос и уши наполняются ледяной водой. Он больше не мог дышать. Не мог дышать. Он никак не мог спастись. Спица взмахнул руками и выронил осколок вместе с ужасающей историей наводнения на пол, после чего открыл глаза.
Он набрал целые легкие воздуха, такого холодного, что горло будто огнем обожгло. Голова немного кружилась, сознание оставалось спутанным, но, когда он смотрел на лежавший у его ног осколок, две вещи виделись ему совершенно отчетливо. Этому проклятому наводнению нельзя отдать ни единой человеческой души. И чтобы справиться с этим, Спице точно понадобится помощь отца.
От этих мыслей его отвлек звук. Спица прислушался. Такой знакомый глухой мерный стук – его мог создавать только клюв самой лучшей в мире вороны.
– Сорока! – Спица бросил осколок вместе с носком в заплечный мешок, закинул его на спину и схватил с пола ботинок. – Я сейчас! Пожди-ка чутка! Я на тебя не злюся, слово даю! – С огромным усилием он вскарабкался по стене к отверстию и выглянул наружу.
Мальчик застыл. Пощупал шишку на лбу. Да, сильно же он ударился головой об пол, ведь, когда он залезал в комнату, остававшаяся за его спиной дыра была гладкой и достаточно широкой для его тела. Теперь же он наткнулся на стену из оранжевого кирпича. В некоторых местах она не доходила до закругленных краев лаза, и там зияли дыры размером с кулак, в которые проникал свет.
Напротив самой большой дыры Спица увидел по ту сторону моргающий глаз.
– Сорока?
Но его ворона улетела.
Спица подтянулся и сел на край лаза, стараясь сохранить равновесие. Он сунул руку в ботинок и начал снова и снова бить по кирпичной стене, пока ее куски не полетели в Идейку. Пыль и пот застили ему глаза, но Спица втянул живот, насколько мог, и полез наружу.
Стоило его голове показаться над третьей аркой Петельного моста, как щеки тут же иссек ветер, а противная снежная крупа заставила отплевываться и часточасто моргать. С зажатым в зубах башмаком Спица широко расставил руки и посмотрел вниз.
Он никогда не забудет, что увидел в тот страшный миг.
Желудок сделал сальто. Из горла вырвался крик. Звенящие волны, нежно покачивающие гальку на берегу, пропали. Под ним трещал, сотрясался и вздымался лед – огромные толстые пласты окаменевшей воды. Замерзшая река, каких он прежде никогда не видел.
Спица попытался выбраться наружу, схватившись за обледеневшую балку над головой. Ладони соскользнули. И он, раскинув руки и ударившись ногами, упал на лед рядом с Сорокой и своим ботинком.
Щурясь, Спица стал искать взглядом сквозь мутную пелену снега свой дом. Первый из пяти белых домов на Швейной набережной.
Дом ПРОПАЛ, и вместе с ним из груди Спицы пропало дыхание. На том месте стояло гигантское серое здание с несколькими рядами ступеней и солидными колоннами.
Сладкий запах хлебопекарни пропал.
Коричневый стук лошадиных копыт по брусчатке Интингтона и черный фабричный гул пропали.
Пропало все, что когда-то было ему знакомо.
Спица опустил взгляд: его птица, его ботинок. Вот и все знакомое и понятное, что есть вокруг. Он сгреб их в охапку, испытывая страх и отчаянное желание удержать то, к чему привык, – а потом снова выронил. Он обхватил руками голову и обернулся. Перед ним стоял Петельный мост. Те же пять арок, те же знакомые ему каменные блоки. Обычный, нормальный, ЕГО Петельный мост. Он снова повернулся лицом к берегу. Там все было неправильно: камни подпорной стены поднимались как минимум на два фута [4]выше, чем надо, вдоль дороги торчали необычные черные столбы, изогнутые и увенчанные фонарями, а еще высокие деревья, которых он раньше в глаза не видел.
«НАЗАД, НАЗАД, НАЗАД!» – кричал он самому себе. Он схватил ботинок и полез к проему над третьей аркой Петельного моста. Внутри, мгновенно поглощенный темнотой, он свернулся крошечным комочком в углу комнаты. Он сидел, крепко обхватив колени и заплечный мешок, и покачивался вперед-назад. Наверное, прошел не один час, а он все не обращал внимания на безумные попытки Сороки сдвинуть его с места и заставить посмотреть на полоску света, который лился сверху, оставляя круглое пятно на полу комнаты. Когда же свет перебрался на стену и начал затухать, он решился вылезти наружу, чтобы взглянуть в сторону дома. Десять раз он поднимался к отверстию и каждый раз видел одно и то же – его дома в помине не было. В угасающем вечернем свете он посмотрел на замерзшую реку, ища глазами Сороку.
– Сорока, ты где? – заорал он, высунувшись из лаза. Он снова и снова в диком страхе выкрикивал ее имя, звал то ее, то маму. И вот Сорока спикировала вниз, коснувшись крыльями его лица. Птица приземлилась прямо под Спицей и застучала лапами по льду, как будто призывая какого-нибудь червячка выползти на его поверхность.
Спица спустился. Он дышал так часто, словно только что пробежал целую милю [5].
– Сорока, где…
Не было никакого смысла в том, чтобы спрашивать, где они находятся. Ответ был ему известен: под третьей аркой Петельного моста на реке Идейке, что в городке Интингтон. Не могло быть никаких сомнений в том, что это именно то самое место. И тогда его осенило.
Место было тем же самым.
Другим было время.
Интингтон
2 января 1928 года
Во времена чуть ближе к нашим стоял на земле все тот же городок Интингтон, но мир был совершенно иным. Люди старались как могли стереть из памяти все, оставленное Первой мировой войной, которая унесла и исковеркала миллионы жизней и продолжала терзать умы еще многих и многих. Те, кому повезло больше, наслаждались жизнью, отплясывая на шумных джазовых вечеринках и несясь в скоростных авто или выискивая по модным магазинам причудливые вещицы. Элегантные шляпки, шелковые туфли, кольца и браслеты – все блестело и сверкало. И в самой гуще этой жизни оказалась молодая помощница ювелира по имени Глори.
Глава четвертая
ХРЯСЬ! Глори почувствовала это костяшками пальцев прежде, чем звук достиг ее ушей.
– Ты, ни на что не годное чучело! – рявкнула миссис Скор. – Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. – Она снова вскинула выбранное на сегодняшний день оружие, колоссальных размеров шпильку для волос, и с размаху воткнула ее острие в деревянную столешницу. – Это как называется? – Она вытащила что-то из-за спины и сунула прямо под нос Глори.
Глори невольно отпрянула и перевела взгляд на украшение, которое миссис Скор держала самыми кончиками ногтей, как нечто мерзкое и вонючее.
– Миссис Скор, это то, что я сделала утром. – Девочка вздохнула. – Овальная брошь с сапфиром и аквамариновыми бусинами, обрамленными богатой золотой сканью. Все, как вы и просили.
Миссис Скор принялась яростно трясти брошь. Две стеклянные бусины выскочили из удерживавших их лапок и запрыгали по столу. Она легко выдернула шпильку из гладкой деревянной поверхности и приставила к шее Глори пониже подбородка.
– Ты забыла, что мне нужно нечто феерическое, – шипела она, и острие шпильки царапало кожу Глори после каждого слова. – Я требовала феерическую брошь, и касается это не только дизайна, но и качества исполнения. – Миссис Скор отшвырнула шпильку в угол мастерской и сжала брошь в кулаке с такой силой, что та сломалась.
Не отводя взгляда от миссис Скор, Глори стерла с шеи капельку крови.
Миссис Скор продолжала с гневным скворчанием:
– Сколько поколений ювелирная лавка «Шик-блеск» была известна своим исключительным качеством работы, и тебе, дерзкая коротышка, здесь не место, если ты немедленно не образумишься. ТЫ МЕНЯ СЛЫШИШЬ?
– У меня есть уши. И я слышу вас, – ответила Глори, изо всех сил стараясь подавить сарказм и ничем не выдать бурлящее в крови отчаяние. Она не отрываясь смотрела на то, как паучьими лапками растекалась вокруг морщинистого рта миссис Скор помада, и кусала собственные губы, боясь, что не сдержится и произнесет то, что на самом деле хотела сказать.
Миссис Скор обнажила желтые зубы. Она подняла с пола своего джек-рассел-терьера и сунула его под мышку.
– Я и видеть ничего не хочу, если качество будет не-феерическим, так что или постарайся, или до конца жизни чистить тебе сточные канавы.
Глори вздохнула. Ей была так нужна эта работа: ювелирная лавка «Шик-блеск», пусть и лучшая во всем Интингтоне, в этом сомнений не было, оказалась последней в ее списке потенциальных работодателей. В конце концов, миссис Скор действительно пользовалась определенной репутацией. Но во всех других местах было одно и то же: стоило только ювелиру бросить взгляд на однорукую девушку, перед ней тут же захлопывалась дверь, и Глори поняла, что последним вариантом и придется довольствоваться. Ей понадобилось несколько самых утонченных эскизов, а также капелька того, что ничем, кроме как везением, не назовешь, чтобы доказать, что она заслуживает этой стажировки. В противном случае в ее бездомном будущем наверняка фигурировала бы упомянутая миссис Скор сточная канава. Глори сжала кулак.
Под красную бархатную занавеску проник ледяной сквозняк, и в мастерской стало холодно. Колокольчик над входом в лавку оповестил о прибытии еще одной покупательницы в пайетках и бахроме.
– Варежку прикрой, – предупредила миссис Скор, прежде чем повернуться на каблуках и защебетать: «Пожалуйста, входите» – голоском куда тоньше обычного. – Пойдем, Максимус, нам с тобой нужно обслужить клиента по высшему разряду.
– Мошенница, – одними губами сказала Глори вслед миссис Скор и высунула язык, как только та задернула за собой портьеру. Хозяйка вернулась в мерцающий мир драгоценных камней и рукотворных сокровищ, разложенных в торговом зале, а девочка, отодвинув стул от стола, со всей дерзостью решила, что давно заслужила перерыв. Никак не позднее шести часов утра она вытащила себя из постели, прошлась по обледенелым улицам Интингтона, пересекла Петельный мост и, наконец, оказалась на рабочем месте в ювелирной лавке. Судя по бою старинных напольных часов по ту сторону портьеры, уже давно перевалило за полдень, и, если Глори хотела переделать брошь по приказу миссис Скор в соответствии с ее указаниями, ей необходим был глоток свежего воздуха, а также что-нибудь на перекус.
Не спуская глаз с портьеры, девочка нащупала расшитую бисером сумочку, спрятанную под фартуком между складок юбки. Кончиками пальцев она дотронулась до ее прохладной зернистой поверхности. Запретный, тайный бисер. Вот уже два месяца, сидя за этим столом, она совершенно случайно роняла на колени то одну, то другую бисеринку, и та скатывалась в ботинок и в конце концов давала о себе знать где-то между пальцами. Перед сном каждая из них тайно находила свое место в узоре созданной вручную сумочки. Все это, разумеется, выходило по чистой случайности, но тем не менее хранилось в строгом секрете.
В пику миссис Скор Глори просунула сквозь узкую прорезь сумки, перевязанную шнурком с кисточками, зеленую бусинку, которую выбрала вслепую. «Так ей и надо, Долли, согласна?» – прошептала она своей любимице, спрятанной на самом дне, зеленой с головы до ног тряпичной кукле, что сама сшила когда-то. Девочка подождала, пока не раздалось позвякивание ключей миссис Скор, когда та собралась открывать шкаф-витрину, а потом на цыпочках скользнула по узкому коридору к задней двери.
Она отворила эту дверь тихо, как мышка.
– Ты здесь? – шепотом спросила Глори, оказавшись в небольшом пустынном дворе. Ее голос нежным эхом отразился от каменных стен, дыхание обратилось белесой дымкой, когда девочка начала крадучись обходить кованый стол в центре двора.
– Ну же, не бойся, что ты как маленькая, – тихо добавила Глори. Она вернулась к двери и села на холодную ступеньку. Поплотнее замотав вязаную шаль вокруг шеи, она положила свою сумочку на колени и начала развязывать спутанный шнурок с кистями. Унизанные золотыми бусинками завязки болтались из стороны в сторону и дребезжали, и что-то начало шевелиться в дальнем уголке двора, за темным плющом.
Глори запустила руку в сумочку, достала сладкий скон, оторвала от него кусочек и положила в рот. Затем бросила оставшуюся часть на брусчатку слева от стола и засвистела тихую песенку.
– А вот и ты. Как дела, маленькая мисс?
Глори увидела, как из угла показалась ворона и пошла к столу с важным видом, высоко подняв крепкий клюв. Ее черные перья отливали синевой. Птица остановилась прямо возле угощения.
– Выглядишь сегодня отлично. А я, как видишь, принесла тебе кое-что вкусненькое от моей сестры. Это она к моему дню рождения напекла. Мне исполнилось двенадцать, но, прошу, не говори миссис Скор, она-то думает, что мне все шестнадцать, – гордо добавила девочка, убирая за уши непослушные рыжие локоны. – Попробуй, думаю, тебе понравится.
Ворона внимательно осмотрела предложенный кусок скона, как будто оценивая его пышность, а потом одним махом взлетела на кованый узорный подлокотник садовой скамьи. Вцепившись когтями в покрытое инеем железо, она еще несколько раз бросила взгляд на булочку, а потом подняла глаза на Глори.
– Да не стесняйся ты. Правда же, этот скон даже вкуснее нашего обычного хлеба. Ешь давай, а то – предупреждаю – я дам тебе кличку Морока!
Ворона встала во весь рост, приосанилась и стала похожа на черную статую. В таком положении она застыла на несколько минут и все это время, не шелохнувшись, смотрела в самую глубину девочкиных зрачков.
Глори приняла этот пристальный взгляд. Не отводила глаз, не суетилась, не болтала о всякой ерунде. Это был прекрасный и удивительный момент. Девочка кормила эту ворону с тех пор, как началась ее работа в ювелирной лавке, и каждый день старалась подружиться с пернатой гостьей. И вот сегодня ей, кажется, удалось наконец добиться особого контакта.
Вдруг она услышала, как звякнула касса.
– Мне пора бежать, иначе эта собачья морда меня заживо съест. Злая старая крыса, вот кто она, слышишь, Морока? Ей ничегошеньки из того, что я делаю, не нравится. – Девочка почувствовала, как ее щеки заливает румянец. Если быть честной, это она сама никогда не оставалась довольной тем, что делает. Претворить свой эскиз в жизнь, сделать ювелирное украшение, которое можно носить, на основе даже самого недурного рисунка, оказалось гораздо сложнее, чем ей представлялось прежде. Живя в постоянном страхе потерять работу, она с огромным трудом помогала сестре оплачивать аренду, и мечта однажды обзавестись собственной ювелирной лавкой быстро превращалась для Глори в не более чем грубый набросок. Каждая плохо закрепленная бусина, каждый выпавший из зажимов драгоценный камень заставляли ее чаяния таять без следа.
– Ну все, Морока моя. Бери свой обед, увидимся завтра.
Большим и указательным пальцами Глори завязала шнурок на сумочке, а когда наклонилась вперед, чтобы подняться со ступеньки, ворона слетела вниз со скамейки, перепрыгнула через кусок скона и остановилась перед девочкиными кожаными ботинками с высокой шнуровкой.
Птица нагнулась и выпустила из клюва что-то маленькое, беззвучно опустившееся на ступеньку. Потом она схватила булочку и улетела из двора, растворяясь в тумане.
Глори подняла изящный подарок и положила его на ладонь.
– Как феерично, – прошептала она.
Глава пятая
Пока миссис Скор по ту сторону портьеры подсчитывала содержимое кассы, Глори раскрыла ладонь, в которой прятался подарок вороны. Она повесила его на крошечный крючок, торчавший из кончика деревянного указательного пальца, поднесла поближе к лампе и стала любоваться его нежнейшим мерцанием.
– Словно капелька жидкой радуги, словно волшебная слезинка, – прошептала она завороженно и слегка наклонила подарок, чтобы посмотреть, как заскользят по его поверхности, сменяя друг друга, цвета. Материал был очень твердым. Что это вообще такое? – Ты такой крепкий. Но в то же время такой изящный. – Это было особенно заметно сейчас, когда он, похожий на невесомый сверкающий лепесток, лежал на такой большой, слишком большой деревянной руке Глори. Несмотря на долгие часы ошкуривания и подпиливания этот протез, пережиток мрачных военных времен, совсем не подходил девочке двенадцати лет. Она ела много овощей и не забывала каждый день принять ложку рыбьего жира в надежде, что так она быстрее вырастет и деревянная рука наконец станет ей впору.
Стараясь не шевелить пальцем, она собрала второй рукой обломки впавшей в немилость брошки и бусинки, разлетевшиеся от нервного срыва миссис Скор, и положила на деревянную ладонь, поближе к мерцающей радужной капле. Потом достала из ящика стола листок бумаги и карандаш и начала рисовать.
Легкими штрихами она набросала в центре слезку, подаренную вороной, вокруг нее завертелись узоры из света и тени и пошли по кругу ряды бусин, все шире и шире, пока не встретили золоченую скань овальной рамки. Это был всего лишь серый карандашный набросок на обычной белой бумаге, но он весь сиял изнутри и, вне всяких сомнений, выглядел феерично.
Прикусив язык, девочка решила не тратить времени и быстро начала пересобирать брошь по новому эскизу.
Вскоре та была готова. И поистине феерична, уверила себя Глори. Настолько, что ее щеки зарумянились, а подбородок гордо взлетел вверх. Она справилась. Она, мисс Глория Шпуллен, создала это произведение искусства. Перед ней лежала сама красота, которая станет частью реального мира, – и все благодаря ей одной. Однако девочка быстро очнулась от этих грез и нахмурилась. С виду, конечно, брошь была идеальна и феерична, но, как Глори и предполагала, стоило ее перевернуть, чтобы закрепить булавку, как три бусины оторвались от основы и покатились по столу.
Глори шумно задышала, стиснула зубы, ее непослушные рыжие кудри выбились из-за ушей.
– Вот проклятье! Проклятье! Гром разрази эту корявую руку, – зарычала девочка и начала топать ногами и стучать по столу деревянной ладонью.
– Что это тут творится? Я что, должна напоминать? Наше главное правило таково: я тебя не вижу и не слышу. Поняла, тупица?
«Да идите вы к черту со своими идиотскими правилами», – хотела сказать Глори, но прикусила губу.
Она хмурилась и страшно злилась. Но ярость ее была направлена вовсе не на отвалившиеся бусины и не на жестокую хозяйку. Не винила она даже свою деревянную руку. В глубине души она злилась только на себя за то, что она такая вспыльчивая дурочка, которая сама вызвала на себя огонь хозяйкиных угроз, колотя по столу. В девяти случаях из десяти до беды ее доводила именно собственная неспособность сдержаться и не сказать или не сделать то, что было у нее на уме.
– Извините, миссис Скор. М-м… Тут просто крыса пробежала, прямо у меня за спиной. Не заходите, пока я ее не прогоню!
– Крыса? О НЕТ!
– Очень-очень крупная крыса, миссис Скор!
– В моей ювелирной лавке? НЕМЕДЛЕННО ГОНИ ЕЕ ПРОЧЬ!
Миссис Скор забыла, что должна посчитать зажатые в кулаке деньги, и швырнула их на прилавок красного дерева.
Глори подобрала три бусины-беглянки и быстро вставила их обратно в брошку, все это время хихикая себе под нос и слушая, как монетки миссис Скор, сталкиваясь и звеня, катятся по гладкой поверхности и после короткой паузы падают на отполированный пол, некоторые останавливаются, а другие спешат себе дальше.
– Мои деньги! – вскрикнула миссис Скор, за чем вскоре последовали шлепок ладоней и стук коленей об пол. Хозяйка поползла собирать свое добро. Спрятавшись за край портьеры, Глория одним глазком заглянула в торговый зал и вынуждена была закусить лямку фартука, чтобы не расхохотаться при виде открывшейся ей картины.
Одна сбежавшая монетка закатилась под портьеру и остановилась прямо у носка девочкиного ботинка.
– Видишь пенни – поднимай и весь день не унывай, – прошептала она. Когда монетка уже лежала у нее в сумочке, над входной дверью звякнул колокольчик.
Миссис Скор вскочила на ноги и, не успев разогнуться полностью, повернулась к двери. Длинный и тонкий каблук запутался в бахроме на подоле ее платья. Глори услышала треск рвущейся ткани, а следом звон разбитых очков, которые сорвались с носа хозяйки и угодили прямо в дверцу стеклянного шкафа.