Формула Бога. Возвращение

– Марья Степановна, миленькая, а мне нельзя туда?! Я вот и бахилы одел и маску мне дали, – взмолился он, вытаскивая марлевую маску из кармана. – Я ненадолго, только погляжу и выйду.

– Ты погоди, соколик, насмотришься еще на все и на всех, – поджимая губы, тусклым голосом проговорила она непонятные для Захара слова.

– Так что, Мария Степановна, пройти то мне можно? – явно не «врубаясь» в ситуацию, канючил он.

– Говорю же тебе, сущеглупому, погоди, а ты опять свое талдычишь?! – уже начинала злиться теща. – Не в себе она! Понимаешь?! Не в себе!

– То есть как это не в себе?! – разинул рот от изумления Захар. – С ума, что ли сошла?!

– Да она и не была в нем николи! – парировала она его недоуменные вопросы.

– Как это?! Я не понимаю! Что произошло то, вы мне можете объяснить толком?! – все еще недоумевал он, в принципе, уже начиная догадываться, куда дует ветер.

– А так вот! – уже почти взорвалась теща. – Не хочет она никого видеть! И ее и тебя, в первую очередь! Еле вон уговорили ее вместях с акушеркой, чтоб хоть приложила к груди и дала первое кормление.

– Как же так!? – совсем уже поник головой Круглов.

– Врач сказала, что такое часто бывает у первородящих. Вроде как страх у ней самой перед ребеночком так проявляется, – пояснила со вздохом Мария Степановна, но по ее интонациям Захар понял, что она и сама не очень-то верит в эту версию. Эту догадку Круглова, она сама же и подтвердила через мгновенье:

– А только не верю я во все это! Чтобы мать да убоялась собственного дитя?! Николи такого не было. Скаженная она у тебя, как есть скаженная! Хосподи! – приложила она щепоть ко лбу и размашисто наложила на себя крест. – Воззри и внемли! За что насылаешь на мя кары свои?! За какие прегрешения?!

– А я вот тут собрал кое-чего, – пропуская мимо ушей тещины взывания к Богу, тихо проговорил Захар. – Что теперь с этим делать?! Опять же, цветы… лилии… ее любимые.

– Давай сюда! – прервала она его душевные возлияния, не переставая креститься и шептать что-то укоризненно-неразборчивое. – Продукты возьму. А цветы?… Даже и не знаю, что с ними делать. Ну да ладно, возьму и их, чай мать-то родную не измордует ими.

– Выписывать-то когда обещали? – спросил он, наблюдая, как теща роется в сумке, бурча себе что-то под нос.

– Девонька крепенькая получилась, здоровенькая, – не поднимая головы от сумки, проскрипела Мария Степановна, – Ксюха твоя, тоже кобыла здоровая, прости Господи, врач сказала, что завтра еще понаблюдают, а уж послезавтра и выписывать можно.

Наконец оторвавшись от сумки, теща с укоризной спросила:

– А ты, что же Захарушка, съестного всякого натащил, а про банное забыл?

– Про какое еще банное?! – не понял тот.

– Про то, что я тебе давеча по телефону просила привезть! Мыльное, там, шильное…

– Ой, Мария Степановна, простите, из головы вылетело, забыл видно! А что, разве ее уже можно купать с обычным мылом и шампунем?! Я где-то читал…

– Читал он! – передразнила его теща. – Не об ней речь, а о женке твоей, непутевой! Ванну ей поди ж ты принять приспичило. Да и перед выпиской помыться надо будет. Ну, ин ладно. Я там, на первом этаже видела, продают всякое, схожу потом сама.

– Может, деньги нужны? – полез он в карман за кошельком.

– Не нать! Есть у меня, – отмахнулась она, забирая сумку и цветы. – Ты сам-то хоть поел чего? Я оставляла.

– Да, кивнул он, – спасибо. Я ел, не беспокойтесь.

– Ну ладно, коли так. Я позвоню, если надоба какая возникнет. Ну, давай иди. Вон вижу, круги под глазами, какие. Сам, умаялся.

На этом и расстались. Почти на ватных ногах спустился, забыв даже снять бахилы на выходе.

Через день состоялась выписка. Снова пришлось отпрашиваться у начальства. Впрочем, на начальство, Круглову было грех жаловаться. Бригадный начарт , человек обстоятельный, сам отец троих сыновей, прекрасно понимал нужду и заботы своего подчиненного, поэтому всегда, если это напрямую не вредило службе, старался идти ему навстречу. В 11.00 в одном из вестибюлей перинатального центра Красного Креста состоялась выписка Инессы Захаровны Кругловой с матерью. Захар, как это и положено, чисто выбритый, в парадной форме, при лайковых перчатках, с букетом лилий наперевес ожидал выхода своей супруги с ребенком. Здесь же крутился и нанятый заранее фотограф, дабы увековечить это незабываемое мероприятие. Ровно в назначенное время, в вестибюль спустилась Оксана в сопровождении матери. Хмурое выражение ее лица на порядок поубавило его оптимизм от ожидаемой встречи. Сухо поздоровавшись и приняв от мужа букет цветов, Оксана демонстративно не стала целовать мужа и не дала это сделать ему, несмотря на настойчивые просьбы фотографа, матери и немногочисленного персонала центра, пришедшего на проводы. Неловкость напряженной атмосферы сняло только появление медсестры, спустившейся сверху и державшей на руках конверт с младенцем, перевязанный розовой лентой. Медсестра улыбаясь, передала драгоценный сверток отцу и Захар, с трепетным испугом взял первый раз на руки свою дочь. Все тут же бросились и окружили счастливого и немного смущенного отца, наперебой поздравляя того с началом по-настоящему семейной жизни. Оксана. Естественно не принимала в этом никакого участия. Стоя чуть в стороне, она с интересом разглядывала разрисованные «амурчиками» стены, делая вид, что это ее совершенно не касается. Захар прижимал обоими руками к себе крохотное тельце ребенка, чувствуя его теплоту даже через синтепон одеяла, не зная что делать дальше и как при этом положено себя вести. Положение спасла улыбчивая медсестра:

– Папаша! – воскликнула она. – Вы разве не хотите сами взглянуть на дочку?!

Тот только быстро-быстро закивал. Лицо девочки было прикрыто уголком, а он сам почему-то побоялся откинуть его из-за опасения. Что может при этом не удержать ребенка. Мария Степановка, которая стояла подле него, тотчас повернулась и бережно открыла взорам собравшихся, маленькое розовое личико. Неизвестно было, спит она или нет, так как Захар понятия не имел, когда груднички впервые начинают открывать глаза, но вот то, что она шевелит губками, как бы причмокивая, хорошо было ему видно. Со всех сторон слышались возгласы о том, что девочка – вылитый отец и к тому же раскрасавица, что еще больше добавляло краски в его лице. Сполна насладившись этим зрелищем, Захар заозирался, ища Оксану, но она по-прежнему не собиралась никак участвовать в торжествах. Тем временем. Теща ревниво накрыла лицо Инессы уголком, объясняя это скученностью народа препятствующего прохождению свежего воздуха. Пора было делать заключительное фото. Все выстроились вряд. Оксану с каменным выражением лица поставили справа от Захара, все еще не выпускающего ребенка из рук, теща пристроилась слева, держа в руках лилии, предназначенные роженице. Наконец и с этим было покончено. Уже вчетвером они стали неспешно спускаться с высокого крыльца к машине Захара, стоявшей недалеко. Подойдя к машине, Захар хотел было передать дочь на руки матери, но та проигнорировала его протягивающий жест и уже залезла на заднее сиденье. Ребенка подхватили заботливые руки теперь уже бабушки – Марии Степановны. Он помог ей поудобней расположиться рядом с угрюмой супругой и закрыл дверь, стараясь не хлопать громко. Только сейчас до него начала робко доходить мысль о том, что полноценной матери у его дочери, похоже, не будет никогда. Эта мысль очень больно резанула его тогда. Боль хоть и была краткой, но у него от нее потемнело в глазах, что до этого с ним никогда не случалось прежде. Несколько секунд он сидел с закрытыми глазами, приходя в себя. Потом осторожно вставил ключ в замок зажигания. Ему еще только предстояло узнать. Что в их маленькой ячейке общества он будет не только отцом, но еще и матерью…

II

Родив ребенка, Оксана посчитала для себя, что на этом ее обязанности перед семьей были выполнены, а значит пришло самое время уделить внимание себе самой. Заботясь о своей фигуре и появившихся после родов незначительных растяжках, она с головой ударилась в «психолого-физическую реабилитацию», как она это называла, без конца пропадая в косметических и массажных салонах города, благо, что с некоторых пор денежное довольствие мужа позволяло ей это делать. Все, что она теперь делала, так это нехотя несколько раз в день прикладывала малышку к груди и выдавала почерпнутую из интернета информацию по уходу за младенцами в качестве ценных руководящих указаний матери и мужу. Поменяв пару дней подгузники малышке, и поняв, что такая «грязная» работа полностью противоречит ее утонченной натуре, она ничтоже сумняшеся, доверила эту работу маменьке и мужу. Что уж там говорить про ежедневные купания и прочие гигиенические процедуры? Она их просто игнорировала. И так, всегда с боем встававшая к ребенку по ночам, она где-то вычитала, что это якобы непедагогично и постоянные ночные бдения воспитывают в ребенке чувство эгоизма. Теперь она категорически отказывалась это делать. В результате чего, мужу с бабушкой пришлось и эту функцию взять на себя, установив некое подобие графика дежурств. А тут еще, к вящей ее радости закончилось грудное молоко. .. Это только в нормальных семьях любящие супруги стараются делить домашние заботы пополам. Семья Кругловых к этой категории не относилась.

Уборки в доме, включая генеральные, проводил Захар совместно с бабушкой. Мама отказывалась принимать в них даже посильное участие, мотивируя свой отказ наличием проблем в позвоночнике, связанных с недавней беременностью. Оформление всех предварительных документов, связанных с рождением и регистрацией ребенка легли целиком и полностью на Захара. Снежная королева присоединилась к этой процедуре только в самом ее финале. Осваивать процедуры связанные с купанием. Переодеванием и сменой подгузников пришлось ему в срочном порядке осваивать при непосредственной помощи Марии Степановны. Днем, находясь на службе или бывая дежурным по части, он мог быть уверенным только в своей теще. Но никак не в жене. Домашнее вечернее и ночное дежурства почти полностью ложились на его тренированные армией плечи. Умаявшись с ребенком и домашними делами за день, Мария Степановна мало чем могла помочь своему зятю. Беганье по магазинам, а с недавнего времени и по молочным кухням, научили Захара до тонкостях разбираться в качестве детского питания и сортах молочных смесей, а также с первого взгляда отличать китайские подделки от всех остальных товаров детского мира. А ежедневные набеги на молочную кухню научили его дипломатии и искусству обольщения неприступных сотрудниц данного предприятия с целью получения различных преференций. Без всяких там градусников, а лишь прикосновением губ к лобику малышки он мог с погрешностью до одной десятой градуса определить точно ее температуру. По одному ему ведомой интонации кряхтения дочки он мог определить «мокрая» или «грязная» опасность нависает над его лапушкой. Прогулки с коляской в выходные а также в вечернее время перед сном тоже входили в его исключительную обязанность. Составить ему в этом деле компанию, Оксана под разными предлогами отказывалась. И он научился, в конце концов, под сочувствующие взгляды бабушек сидящих у подъезда на лавочке, делать это вполне самостоятельно, корячась в одиночку с коляской у высокого и ничем не оборудованного крылечка. Не раз наблюдая, как Мария Степановна занимается приготовлением специальной еды для малышки. Он невольно и сам научился это делать, под не совсем одобрительные покачивания тещиной головы и ее невнятные бормотания по поводу немужского занятия. Так или иначе, но и эта мудрящая профессия стала одной из тех, которая была им освоена. Он любил учиться, несмотря ни на что. Всем был хорош молодой отец. Если бы где-то во Вселенной существовала бы планета, на которой бы жили исключительно отцы с детьми младенческого возраста, то Круглов, несомненно, мог баллотироваться на пост президента такого государства. Именно такого мнения придерживалась Мария Степановна, к которой он и до этого испытывал чувства неложного уважения, а сейчас, когда общие заботы из-за нерадивого отношения Оксаны к своему ребенку сблизили их и это его уважение переросло в настоящую сыновнюю любовь.

Однажды, вернувшись из очередного похода в салон красоты, супруга, с твердостью в голосе, которая все чаще и чаще давала о себе знать по мере сдачи позиций противоположной стороной, заявила, что денег на жизнь катастрофически не хватает. Тех же «жалких копеек», коими «бестолковый и никчемный» муженек изредка соизволит наделять ее несчастную, выказывая тем самым свою «непомерную жадность», может хватить разве что на один обед в приличном заведении. А посему, несмотря на послеродовой отпуск, она принимает решение о досрочном выходе на работу, пока на подмены, а там дальше видно будет. Ступор, в котором пребывала оппонирующая сторона, вызван был даже не тем тоном, коим все это было сказано, а та беспардонная ложь в произнесенных ею словах. Все присутствующие прекрасно знали, что все денежное довольствие, включая всякие там пайковые и за выслугу Захар приносил домой до копеечки, не оставляя себе практически ничего. А устраивать заначки было не в его характере. Порой доходило до абсурда. Тривиальные носки, ежегодно преподносимые супругой на 23-е февраля, и служащие постоянным напоминанием с ее стороны о неустанной заботе внешним видом мужа, штопались им неоднократно и собственноручно, вместо того, чтобы украшать ими ближайший мусорный бак. Так она опять начала «пропадать» на работе. Неизвестно кого и каким образом она там подменяла, но тем не менее денежки в ее кошельке не переводились. Впрочем и тратила она их исключительно на себя, любимую. Устраивать слежки и скандалы по этому поводу. Круглов считал для себя делом неприличным. Он только ежился и отмалчивался от ехидных вопросов своих сослуживцев и бабок у подъезда.

Видимо вконец потеряв остатки терпения, Мария Степановна, выбрав время, когда дочери не было дома, решилась поговорить с зятем начистоту, приведя того на кухню и прикрыв за собой дверь, чтобы ненароком не разбудить ребенка, сладко и беззаботно посапывающего после кормления.

– Ты, Захарушка, как хочешь, а дольше такое продолжаться никак не может! – начала она практически без артподготовки.

– О чем это вы, Мария Степановна?! – без всякого энтузиазма в голосе спросил он.

– Вот ты только со мной-то не хитри! – всплеснула с досадой руками теща. – Уж меня-то старую на кривой козе не объедешь! Ты либо претворяешься, что ничегошеньки не видишь вокруг, либо и вправду дурачком заделался?!

– Я и правда не знаю куда вы клоните! – притворно удивился он, что, впрочем не скрылось от ее орлиного взора.

– Это я то, клоню?! – взвилась она до небес. – Это рога твою башку к земле клонят! От того и не видишь что на свете белом творится!

– С чего это вы взяли, мама?! Что вы такое говорите?! Она же ваша дочь…

– Потому и говорю, что дочь. Спасибо, Господу! Наградил халдой!

– Но с чего вы взяли-то?! Какие у вас доказательства?

– Доказательства ему подавай! Мимо подъезда уже и пройти нельзя, в глаза уже тычут все. Срам-то какой!? Средь белого дня уже к самому подъезду на иномарке подвозят! Тьфу!

– Она говорила, что просто сослуживец довез. По дороге ему было, – попробовал он возразить неожиданно разбушевавшейся теще.

– Просто?! Сослуживец?! Ты рехнулся что ли?! Да почитай через день, этот сослуживец с ней подкатывает. А букеты цветов у ней тоже скажешь по дороге нашла?!

– Это благодарные посетители оставляют, – хватаясь за соломинку пролепетал он, как-то сразу съеживаясь.

– Какие такие благодарные посетители?! Она тебе, что, актриска какая, чтоб ей без конца цветы дарили?! Эвон, я давеча, собралась в магазин, да в кошельке мало оказалось, чтоб не разуваться по сто раз и не проходить в комнату, дай, думаю, у доченьки позаимствую, сумка-то ее тоже там в прихожей стоит. Ну и сунулась к ней, значит. Достаю кошелек, а тааам! Сторублевых от ассигнаций, в палец толщиной, напихано! Во-о! – в доказательство своих слов она продемонстрировала зятю средний палец. – Меня аж, как кипятком ошпарило с ног до головы!

– Может зарплата с премией? – сделал он последнюю отчаянную попытку оправдать жену.

– Да где же ты видал, чтобы простой оператор в каком-то салоне связи получал столько, да еще и с премией!? – неистовствовала баба Маша. – Уж мне-то такое не говори! Такие деньги за простые глазки не дают. А тебе, неужели сердце ничего не подсказывает?! Ведь не чурка же ты бесчувственная!

Захар молча опустил глаза в пол. Как умная и старая собака, сердцем он все понимал, что говорит ему теща, а вот сказать вразумительного ничего не мог.