Жизнь и смерть в Средние века. Очерки демографической истории Франции

si?cles. Poitiers, 1976; Idem. Enfance de l’Europe. P., 1982. P. 928–950; Herlihy D. Life Expectancies for Women in medieval society // The R?le of Women in the Middle Ages. Albany, 1975. P. 7–10, 16.]. Начиналась она уже с младенчества, когда новорожденной девочке нередко уделялось меньше забот, чем мальчику; она сказывалась и на положении взрослой женщины, вынужденной мириться с преимущественными правами мужчины на выбор брачной партии[131 - Эти преимущества сказывались и при попытках развода, правом на который пользовался фактически лишь мужчина; обширный материал об этом, содержащийся в формулах VIII–IX вв., постановлениях церковных соборов, пенитенциалиях и нарративных памятниках, воспроизводится в упоминавшихся выше работах В. А. Блонина и В. К. Ронина, а также Р. Манселли, Ж. Мак-Намары, П. Тубера, Ф. Вемпль и др.] и обреченной в дальнейшем на бесконечные беременности и мучительные роды, которые сплошь да рядом угрожали самой жизни[132 - Именно с этим, в частности, связывают более высокую смертность женщин по сравнению с мужчинами.]. Социальная приниженность женщины имела, таким образом, самый непосредственный демографический отзвук.

Особое значение с историко-демографической точки зрения имеет принятый в каролингской Галлии возраст вступления в первый брак. Прямые сведения об этом в источниках отсутствуют полностью. Но, как и для предшествующего этапа, имеются данные о возрасте, в котором брак считается допустимым. Эти данные содержатся, в частности, в высказываниях церковных писателей и ближе всего отражают точку зрения церкви. Думается, однако, что, добиваясь христианизации брачных отношений и ведя борьбу против их неупорядоченности, клирики не были склонны занижать принятый возраст брака; скорее они могли стремиться к предотвращению слишком ранних союзов. Вот почему называемый ими возраст вряд ли можно считать преуменьшенным.

Согласно высказыванию одного из приближенных Карла Великого, аббата Рабана Мавра, «второй возраст» человека (pueritia), длящийся до 14 лет, отмечен двумя особенностями: «чистотой» и «способностью к деторождению»[133 - Hrabanus Maurus. De rerum naturalis vel de Universo Libri XXII, Liber VII, 1. Рабан Мавр следует здесь за Исидором Севильским (Etimologiae, IX, 2).]. Поскольку для ортодоксального клирика деторождение было возможно лишь в рамках официального брака, ясно, что Рабан Мавр считал нормальным явлением брак в 14 лет. Опираясь на подобные и некоторые другие свидетельства, Г. Лепуан в 40?е годы и П. Рише в 60?е отмечали, что в раннее Средневековье возрастом брака считалось для юношей 14 лет, для девушек 12 лет[134 - Lepoint G. Op. cit. P. 63; Richе P. Education et culture dans l’Occident barbare. 3e ed. P., 1972. P. 277; Idem. Problеmes de demographie historique du Haut Moyen ?ge // Annales de dеmographie historique. 1966. P. 4.]. Почти этот же возраст – 15 и 12 лет – признается возрастом совершеннолетия (и допустимости брака) в некоторых капитуляриях начала IX в.[135 - Согласно капитулярию от 819 г., девушка может покинуть отчий дом с целью заключения брака в 12 лет (Сар. I, № 84. С. 21; см. также: № 33. С. 2, а. 802). Согласно распоряжению Карла Великого, обязанность приносить присягу на верность распространялась на всех лиц мужского пола начиная с 12 лет (Сар. I, № 26. С. 4, а. 786), т. е. 12 лет считались возрастом «совершеннолетия».] Он подтверждается при исследовании северофранцузских актов VIII–Х вв.[136 - Габдрахманов П. Ш. Демографическое развитие северофранцузского крестьянства в раннесредневековый период. М., 1988. С. 60 и след.], а также некоторыми археологическими материалами, свидетельствующими о захоронениях молодых матерей 15–16 лет вместе с их новорожденными детьми[137 - Sasse B. Demographische-soziale Untersuchungen // Interdisziplin?re Studien zur Geschichte der Frauen in Fr?hmittelalter. D?sseldorf, 1986. Bd. VII. S. 68.]. В известном полиптике Марсельской церкви (начало IX в.) категория юношей и девушек, способных вступать в брак или уже вступивших в него, но проживающих совместно с родителями (baccalarii), включала молодых людей начиная с 12 лет[138 - Как показал И. С. Филиппов, к баккалариям причислялись подростки с 12, а не с 15 лет, как это предполагалось раньше. См.: Филиппов И. С. Средиземноморская Франция в раннее средневековье. М., 1991.]. Брак в 12–18 лет зафиксирован у ряда детей шампанского графа Герберта II (начало Х в.), генеалогические данные о семье которого сохранились в «Анналах» Флодоарда[139 - Bur M. La formation du comtе de Champagne. Lille, 1977. P. 507–513.].

В пользу преобладания ранних браков (до 20 лет) свидетельствуют и другие косвенные данные. Так, по подсчетам Ж. Поли, в среде провансальских крестьян IX в. очень многие матери уже к 22–23 годам имели по пять детей; их детородный период из?за болезней, ранней смерти и других причин часто заканчивался к 25–30 годам[140 - Poly J. P. Rеgime domanial et rapports de production «fеodalistes» dans le Midi de la France // Structures fеodales et fеodalisme dans l’Occident mеditerranеen. P., 1980. P. 57–84.]. Раннее завершение детородного периода (после рождения нескольких детей) предполагают П. Тубер, исследовавший французские и итальянские источники, и К. Лизер, использовавший материалы о саксонской аристократии Х в.[141 - Touber P. Le moment carolingien… P. 341; Leyser K. The German aristocracy from the ninth to the early twelfth century // Past and Present. 1968. № 41. Р. 25–53.] К 14–15 годам относит принятый в крестьянской среде возраст первого брака Ж. Девруй, по-своему истолковывающий сведения полиптика Марсельской церкви о «баккалариях»[142 - Devroey J. P. Les mеthods d’analyse dеmographique des polyptyques de haut Moyen ?ge // Acta Historica Bruxellensia. 1981. T. IV. P. 71–88.]. К этой точке зрения присоединяется и П. Тубер в обобщающем труде по истории семьи[143 - П. Тубер считает данную оценку брачного возраста в каролингской Франции «средней» между точками зрения М. Зернер и автора этих строк (L’histoire de la famille. P. 340). В действительности в статье «Les structures de la famille paysanne dans les villages de la Francia au IX

si?cle» (Noyen ?ge. 1984. № 2. Р. 181) мы констатировали лишь то, что, судя по ряду памятников раннего Средневековья, браки «еtaient autorisеs ? partir de 12 ? 13 ans et demi pour les garsons…».].

Против мнения о преобладании в каролингской Франции ранних браков определеннее других высказался Д. Херлихи, утверждающий, что в то время сохраняется близкая к Тацитовой модель бракосочетаний в 25–27 лет. Американский исследователь придает этому весьма большое значение, полагая, что таким образом предотвращался демографический рост, для которого не было тогда возможностей из?за ограниченности пахотных площадей[144 - Herlihy D. Medieval households. P. 77–78.]. Приходится, однако, признать, что фактический материал, мобилизуемый Д. Херлихи в подтверждение этого взгляда, не выглядит убедительным. Абсолютно преобладают разрозненные отсылки на Аристотеля, Августина, Исидора Севильского, Вестготскую правду, Лиутпранда, патриарха Константинопольского Евтихия, Фому Аквинского и т. п. При этом нетрудно убедиться, что в большинстве цитируемых текстов речь идет отнюдь не об обычном возрасте вступления в первый брак, но об отдельных казусах. Собственно к каролингскому времени относятся только цитаты из упомянутого «Поучения сыну» герцогини Дуоды (IX в.) и из постановления церковного собора во Фрежюсе (796–797 гг.), в которых констатируется, что браки должны совершаться не между малолетними детьми, но между совершеннолетними. Выше, однако, уже отмечалось, что совершеннолетними считались тогда подростки с 12–14 лет.

Кроме того, Д. Херлихи использует материалы Сен-Жерменского полиптика (начало IX в.), чтобы подтвердить, исходя из не слишком большой, с его точки зрения, разницы в нем числа вдов (133) и вдовцов (86), примерное равенство брачного возраста для мужчин и женщин (о самом этом возрасте полиптик ничего не сообщает). В полиптике же Марсельской церкви (начало IX в.) Д. Херлихи обращает внимание на возраст уже упоминавшихся выше «баккалариев», произвольно приравнивая его к 16 годам (большинство исследователей определяет его в 14–15 лет; И. С. Филиппов показал, что их возраст составлял 12 лет). Затем, постулируя, что баккаларии «не торопились» вступать в брак, американский исследователь несколько неожиданно заключает отсюда, что можно считать «неопровержимым» факт откладывания браков зависимыми людьми этого монастыря до конца третьего десятилетия своей жизни[145 - Herlihy D. Medieval households. P. 77.]. В общем попытку Д. Херлихи доказать преобладание в каролингское время поздних браков нельзя считать удачной[146 - Не выглядит достаточно аргументированной и точка зрения Р. Ботье (Histoire de la population… Т. 1. Р. 192–193), полагающего, что возраст первого брака у мужчин был «относительно поздним» из?за того, что для приобретения приданого им нужна была «экономическая самостоятельность». Между тем известно, что женитьба сыновей сплошь да рядом экономически обеспечивалась их родителями. Правда, Ботье признает, что церковному браку мог предшествовать конкубинат; последний рассматривался, однако, лишь как «грех молодости». С нашей точки зрения, в каролингской Галлии (да и позднее) своеобразие модели брака отнюдь не сводилось к признанию свободы добрачных связей как «греха молодости»; оно предполагало гораздо более сложное сосуществование разных форм супружеских союзов.]. Ее тем более придется отвергнуть, если будет принято во внимание сосуществование разных брачных моделей. Очевидно, что неофициальные браки в среде знати (так же, вероятно, как и среди простолюдинов) могли предшествовать официальным. Соответственно, брачный возраст и начало детородного периода еще более понижались.

Преобладание ранних супружеств создавало благоприятные предпосылки для высокого уровня брачности. О его примерной высоте у крестьян можно получить представление по каролингским полиптикам, позволяющим оценить долю холостых среди крестьян-держателей (табл. 2.2).

Как видно из таблицы (стб. 5), доля холостых мужчин везде стабильна – около пятой (или четвертой) части взрослых лиц мужского пола. Примерно та же картина вырисовывается и при массовом анализе актового материала VIII–Х вв.[147 - Габдрахманов П. Ш. Демографическое развитие… С. 52–54.]

Таблица 2.2. Холостяки в церковных поместьях IX в.*

* Составлена по материалам кандидатской диссертации В. А. Блонина «Крестьянская семья во Франции IX в.», выполненной под нашим руководством (Горький, 1984), и по нашим собственным подсчетам.

** Расхождение с данными А. Арменго и его соавторов, оценивавших долю холостого населения во владениях Марсельской церкви в 32% (Reinhard M., Armengaud A., Dupaquier J. Histoire gеnеrale de la population mondiale. P., 1968. P. 65), объясняется тем, что в наших подсчетах не учтены «баккаларии», в число которых входили, как отмечалось выше, и подростки (начиная с 12 лет), не являвшиеся холостяками в собственном смысле слова.

Данные полиптиков и актов нуждаются, однако, в том уточнении, что в них учтены только официальные браки. Супружеские союзы иного типа благочестивые монахи – составители описей или грамот, – как правило, игнорировали. Есть и еще одно обстоятельство, позволяющее предполагать, что в действительности доля холостяков была меньшей, чем свидетельствуют поместные описи. Ведь в них фигурировали, как правило, только зависимые от данной сеньории. Мужчина, женатый на свободной женщине или на зависимой от другого вотчинника, мог выступать как холостяк (во всяком случае, если у него еще не появилось детей). Его жена в данной поместной описи упоминалась не обязательно[148 - Эту особенность поместных описей подчеркивает в своих работах Ж. Девруй. См. подробнее: Бессмертный Ю. Л. Демографический анализ… С. 97.]. Учитывая все это, можно полагать, что реальная доля холостяков среди мужчин не составляла и 20–25%. Что касается незамужних молодых женщин, то их доля – за счет более ранних браков – была еще скромнее.

В общем уровень брачности в крестьянской среде был достаточно высоким и достигал 75–85%. У нас нет данных, чтобы измерить уровень брачности у знати. Можно лишь предполагать, что в этой среде, где неофициальные браки пользовались особенно широким распространением, он был во всяком случае не меньшим.

3. Ребенок, женщина, половозрастная структура. Проблема прироста населения

Высокая брачность, раннее начало супружеской жизни, возможность повторных браков – все это создавало предпосылки для высокой рождаемости. Известно, однако, что в изучаемое время число выживших детей, обеспечивавшее естественный прирост, зависело не только от рождаемости, но и от гораздо более широкого круга обстоятельств. Среди них материальные условия жизни людей разных классов, поведенческие стереотипы (в том числе стереотипы – более или, наоборот, менее, – нацеливающие на выхаживание потомства), уровень медицинских знаний, влиявший на исход родов, выживание детей, судьбу больных и старых и т. п. Все эти и им подобные условия, как и во все времена, были определенным образом взаимосвязаны между собой и с общим характером социальной системы. Не касаясь всех сторон этой проблемы, сосредоточим вначале внимание на характерном для каролингского времени стереотипе отношения к ребенку.

В формировании принятых тогда воззрений, естественно, сыграли свою роль унаследованные от прошлого традиции. Некоторые из них предписывали взгляд на ребенка, совершенно чуждый не только современному, но и средневековому сознанию более поздней поры. Так в учениях авторитетных раннехристианских ортодоксов – Августина, Григория Великого, Исидора Севильского – нетрудно встретить суровое осуждение детской природы. Ребенок грешен от рождения; его шалости, неусидчивость, непредсказуемость его действий – неизбежное следствие (и подтверждение) его греховности; даже первый крик новорожденного не что иное, как крик «высвобожденной злобы», отзвук первородного греха, довлеющего над каждым человеческим существом, включая и ребенка[149 - Кон И. С. Ребенок и общество. М., 1988. С. 216 и след.; Richе P. Education et culture dans l’Occident barbare. P. 501 et s.; Batany J. Regards sur l’enfance dans la literature moralisante // ADH. 1973. P. 125; Flandrin J. P. Familles. P. 1976. P. 134–135.].

Эти высказывания были так или иначе связаны с оценкой брака, в котором ранняя церковь видела прежде всего повторение первородного греха. Неудивительно, что и детская судьба рассматривалась под этим углом зрения. Считалось, что в ребенке как бы отмщались грехи родителей. В соответствии с одной из древнейших догм Ветхого завета признавалось, что сын отвечает за отца. Даже рождение в браке не мальчика, но девочки истолковывалось в церковной доктрине (а позднее и в обыденном сознании) как кара родителям за нарушение сексуальных табу или иных церковных предписаний. Что же касается появления на свет больных, слабых или увечных детей, то оно воспринималось как возмездие за прегрешения предков не только в раннее Средневековье, но и значительно позднее[150 - Пояркова М. К. Брак и семья по проповедям Цезария Арелатского // Историческая демография докапиталистических обществ… С. 66; Batany J. Op. cit. P. 127; Flandrin J. P. Op. cit. P. 153.]. Этот подход предполагал, что ребенок не самоценность, но лишь средство «наградить» или «наказать» его родителей.

Подобное отношение к детям питалось и некоторыми римскими традициями. Как известно, римское право наделяло отца семейства чрезвычайно широкими правами по отношению к детям. Сохранение во Франции вплоть до VII в. римского правила налогообложения, предписывавшего фискальные взимания с каждого новорожденного, не могло не поощрять негативное отношение к ребенку, особенно у людей малоимущих.

Неудивительно, что проявления беспечности или даже жестокости родителей к детям зафиксированы многими раннесредневековыми памятниками. В них констатируются умышленное убийство новорожденных, небрежность по отношению к ним, приводившая к придушению малышей в родительской постели, подкидывание детей, отсутствие должной заботы об их выхаживании[151 - Richе P. Op. cit. P. 501 et s.; Пояркова М. К. Указ. соч. С. 72.]. Даже делая скидки на риторические преувеличения в высказываниях раннехристианских писателей, невозможно только ими объяснить повторяющиеся пассажи о родительской беспечности. Пенитенциалий Бурхарда Вормсского предписывает исповеднику спросить у молодой матери, не клала ли она ребенка близ очага или печи, так что кто-либо вновь вошедший мог нечаянно обварить его, опрокинув кипящий котел с водой[152 - Bur. XLI, § 174.]. Аналогичным образом серия каролингских пенитенциалиев предполагает возможность непредумышленного или умышленного придушения детей в родительской постели, так же как и возможность со стороны матери прямого детоубийства[153 - Бессмертный Ю. Л. Об изучении массовых социально-культурных представлений каролингского времени // Культура и искусство западноевропейского средневековья. М., 1981. С. 67; Блонин В. А. К изучению брачно-семейных представлений во франкском обществе VIII–IX вв. // Историческая демография докапиталистических обществ… С. 84.]. (Характерно, что для малоимущей матери наказание в этом случае сокращалось вдвое; потребность в такого рода уточнении говорит сама за себя[154 - В некоторых пенитенциалиях бедность женщины вдвое сокращала и церковную эпитимью за попытки предупреждения зачатия. Ср.: Richе P. L’enfant dans le Haut Moyen ?ge // L’enfant et sociеtе. P., 1973. P. 95.].) Приходится допустить, что естественная привязанность родителей к детям могла в раннесредневековой Франции пересиливаться иными побуждениями, которые если и не обязательно приводили к эксцессам, тем не менее существенно снижали силу психологической установки на выхаживание ребенка.

Это не означало, однако, общей неразвитости родительских эмоций. Те же раннесредневековые писатели, которые упрекали мирян за недостаточную заботу о детях, констатировали «любовь» к ним и родительское пристрастие, заставлявшие баловать ребенка, прощать ему шалости, забывать за мирскими заботами о наследниках о божественном. Каролингские авторы признают пылкую привязанность к детям даже у царственных особ и обсуждают, насколько она простительна и в каких случаях превращается в греховное чадолюбие[155 - Eginhard. Vita Karoli Magni, 19: «Смерть сыновей и дочери [Карл], при всей отличавшей его твердости духа, переносил недостаточно стойко и… не в силах был сдерживать слез… О воспитании сыновей и дочерей он проявлял такую заботу, что, находясь дома, не обедал без них никогда и никогда без них не путешествовал…» См. также: Ронин В. К. Брачно-семейные представления в каролингской литературе… С. 98.]. Дошедшие до нас редкие свидетельства о реальных взаимоотношениях родителей с их детьми с очевидностью говорят и о нежной любви к ребенку, и о горячем стремлении уберечь его от жизненных невзгод.

Характерны в этом отношении высказывания уже упоминавшейся герцогини Дуоды. В ее «Поучении…», обращенном к сыну, которому пришлось уехать заложником ко двору Карла Лысого, все материнские чувства и чаяния звучат с удивительной силой: «Большинству женщин дано счастье жить вместе со своими детьми, я же лишена этой радости и нахожусь далеко от тебя, сын мой. Тоскуя о тебе, я вся переполнена желанием помочь тебе и потому посылаю этот мой труд…»; «Хотя и многое меня затрудняет и обременяет, первая моя забота увидеть когда-либо тебя, сын мой… Мечтаю, чтобы господь наградил меня этим… и в ожидании чахну…»; «Сын мой перворожденный, у тебя будут учителя, которые преподадут тебе уроки, более пространные и полезные, чем я, но ни у кого из них не будет столь горячего сердца, что бьется в груди твоей матери…»[156 - Liber manualis Dhuodane… In nomine Sanctae Trinitatis, 4–8; Praefatio, 29, I, 7, 20–23.] и т. д. и т. п.

Своеобразие поведенческого стереотипа состояло, следовательно, не в том, что люди каролингского времени были лишены родительских чувств, но лишь в их специфике: пылкая любовь к детям совмещалась с фатализмом, со смирением перед судьбой, с пассивностью в преодолении беды, грозившей ребенку. Отсюда и ослабление установки на выхаживание, а порой и пренебрежение родительскими заботами[157 - Косвенное подтверждение негативных тенденций в выхаживании детей в раннее Средневековье можно видеть в постепенном усилении критического отношения к таким тенденциям со стороны церкви. Следует иметь в виду, что по мере изменения церковных воззрений на брак эволюционировал и общий подход церкви к детям. Постепенно акцентировалась амбивалентность их социальной роли, в ребенке начинали видеть не только плод греха, но и воплощение невинности. Соответственно, и в воспитательной доктрине церкви появлялись рекомендации развивать врожденные достоинства ребенка, проявлять к нему мягкость, видеть в нем «божьего избранника». См.: Richе P. Les еcoles et l’enseignement dans l’Occident chrеtien. P., 1979. Одновременно церковные писатели все резче порицают родительскую жестокость («…pessima et impia… consuetudo pro qua plures homines sobolem suan interire quam nutrire non studebant». – Vita Bathildis // MGH. SRM, II, 488. Цит. по: Richе P. Edication et culture dans l’Ocident barbare. P., 1962. P. 506), а церковные соборы принимают постановления, резко осуждающие невыполнение родительского долга.]. До некоторой степени это предопределялось неспособностью справиться со многими опасностями для ребенка и непониманием специфики детского поведения, в частности физических и психологических особенностей детства и отрочества. Известное значение имело также то обстоятельство, что при частых родах и не менее частых детских смертях родители не всегда успевали достаточно привязаться к новорожденному, достаточно ощутить его продолжением собственного «я».

Таблица 2.3. Доля бездетных супругов*

* Составлено по материалам диссертации В. А. Блонина «Крестьянская семья во Франции IX в.».

** Вместо колонов здесь ingenui.

*** Учтено только старшее поколение взрослых.

Все это не могло не сказываться на уровне детской смертности, сокращая численность детей и даже приводя в ряде семей к полной бездетности. Как ни сложны количественные оценки этих параметров для рассматриваемого периода, некоторые прикидки возможны. Так, соотношение рождаемости и смертности детей у зависимых крестьян отчасти может быть измерено частотой упоминания бездетных семей в полиптиках. Конечно, бездетность супружеских пар могла обусловливаться не только высокой детской смертностью, но и бесплодием. Цезарий Арелатский отмечал, что среди его прихожан встречаются и те, кто вследствие «дьявольских смертоносных напитков» (имеется в виду контрацептивное питье) довели себя до искусственно созданного бесплодия, и те, кому «господь вовсе отказал в детях». Разграничить эти виды бездетности нет возможности. Но оценить ее общие масштабы иногда удается. Соответствующие подсчеты по каролингским поместным описям IX в. обобщены в табл. 2.3. По ней видно, что доля бездетных составляла среди женатых крестьян примерно 15–20%. Она возрастала вместе с понижением социального статуса, обнаруживая тем самым связь с общим ухудшением качества жизни.

Оценивая надежность приведенных цифр, отметим, что их можно было бы считать несколько заниженными исходя из двух обстоятельств. Так как в монастырских полиптиках отражались, очевидно, лишь церковно оформленные браки, приведенные цифры, видимо, не включают бездетных супругов, брак которых не получил монастырского признания. Кроме того, давая «моментальный» статистический срез, полиптики не позволяют учесть бездетность тех супружеских пар, которые потеряют своих, ныне малолетних, детей в недалеком будущем. Но, с другой стороны, приведенные цифры, возможно, завышают долю бездетных из?за невключения в опись детей «чужаков» (т. е. некоторые крестьяне, фигурирующие в качестве бездетных, могли в действительности иметь детей). Эта возможность была не слишком частой: составители описей могли и вовсе игнорировать браки с чужаками. Тем не менее она хотя бы до некоторой степени компенсировала заниженность полученных цифр. Вероятно, в целом в них можно видеть нижний предел колебаний в уровне бездетности крестьянских браков.

В этом убеждают наблюдения, сделанные по северофранцузскому актовому материалу VIII–XI вв. Из примерно 500 брачных пар, описанных в исследованных северофранцузских актах, детей не имели менее 100 (т. е. менее 20%)[158 - Габдрахманов П. Ш. Демографическое развитие… С. 79.]. Учитывая, что составители частно-правовых грамот были еще менее последовательными в описании крестьянских детей, чем составители полиптиков, приведенную оценку бездетности можно было бы считать завышенной. В то же время нет уверенности, что крестьянские семьи, отраженные в частно-правовых грамотах, вполне типичны. Среди них могли преобладать более состоятельные и многодетные, чаще других превращавшиеся в объект домогательства и отчуждения. Из-за этого можно было бы говорить о некоторой заниженности оценки бездетности в приведенных грамотах. В целом же и по актовому материалу 20% бездетных крестьян представляется нижним уровнем бездетности, вызванной бесплодием и детской смертностью.

В поисках путей количественной оценки детской смертности в каролингской Франции исследователи вынуждены не пренебрегать и еще более гипотетичными прикидками. Так, Р. Фоссье выдвинул идею использовать с этой целью расчетные показатели, полученные на основе изучения различий между наивысшей гипотетической рождаемостью и реальной численностью детей в той или иной местности[159 - Fossier R. La terre et les homes en Picardie. Louvain; P., 1969. T. 1.]. Мы попытались реализовать эту идею, опираясь на данные полиптика аббата Ирминона о владениях Сен-Жерменского аббатства.

Из полиптика Ирминона известны число замужних крестьянок, проживавших в каждом из монастырских имений, а также общая численность в них крестьянских детей. Пусть число замужних женщин в имении равно Ж, а число наличных детей – Д. Если допустить, что длительность детородного периода составляла 20 лет – с 15 до 35 (фактически из?за частой смерти при родах или патологии беременности он мог быть намного короче)[160 - Verdon J. La gynеcologie et l’obstеtrique au IX

–XI

si?cle // Revue fran?aise de gynеcologie et d’obstеtrique. 1978.], а интервал между рождениями составлял 2 года (фактически, он бывал большим из?за длительного периода кормления грудью) и что, следовательно, теоретическая плодовитость женщины (завышенная!) достигала 10 детей, то нетрудно будет рассчитать примерный уровень детской смертности в его минимальном варианте для каждого из описанных в полиптике имений.

Таблица 2.4. Уровень детской смертности в основных владениях Сен-Жерменского аббатства (минимальный вариант)

Общее число детей, которое могло бы родиться в имении, составит

. (Предполагая, что замужние женщины каждого имения равномерно распределены по всем возрастам, мы допускаем, что в момент составления описи число женщин, уже родивших десятерых детей, было равным числу замужних женщин, еще не успевших родить ни одного ребенка, т. е. что общее число рожденных детей составляло половину произведения 10Ж). Число умерших детей будет тогда равно 5Ж – Д. Их доля от общего числа детей, выраженная в %, составит

Результаты наших подсчетов по этой формуле сведены в табл. 2.4.

Как видно по таблице, если исходить из прямых данных полиптика аббата Ирминона, расчетный уровень минимальной детской смертности в Сен-Жерменском аббатстве следовало бы считать близким к 55%. Полученные цифры, разумеется, сугубо ориентировочны. Поучительно, однако, что они подтверждаются некоторыми другими материалами. Так, судя по полиптику марсельской церкви св. Виктора, в год его составления в описанных в нем владениях у крестьян появилось 30 новорожденных. В то же время среднее число детей в возрасте от года до трех лет составляло в тех же владениях в расчете на каждый из этих трех возрастов 18 человек, среднее число детей в возрасте от четырех до шести (опять-таки в расчете на каждый из возрастов) – 21 человек, среднее число детей в возрасте от семи до девяти лет (вместе с так называемыми infantes ad scola) в расчете на каждый из возрастов – 12 человек. Иными словами, ни один из детских возрастов не приближался по численности к новорожденным, уступая им в полтора-два и более раза. Конечно, число 30 новорожденных не обязательно достигалось ежегодно. И тем не менее различие приведенных цифр нельзя вовсе сбрасывать со счетов. Оно согласуется с предположением о том, что смерть могла уносить в течение первых 10 лет жизни около половины детей.

Косвенно о высокой детской смертности свидетельствует и средняя численность выживших (т. е. доживших по крайней мере до подросткового возраста) детей в крестьянских семьях. Этот показатель важен, кроме того, для оценки перспектив прироста населения.

Остановимся на нем подробнее.

По полиптику марсельской церкви, на одну детную семью у крестьян старшего поколения приходится 3,8 ребенка, у молодых крестьян, в семьях которых детородный период еще в разгаре, – по 2,3 ребенка. (В среднем на малую семью – соответственно 3,3 и 1,0[161 - Блонин В. А. Указ. соч. С. 243.].) Оценивая эти данные, следует учитывать, что марсельский полиптик единственный, где указывается возраст ребенка и где среди детей фигурируют безымянные «грудные» (ad uber). Не исключено, что относительное обилие детей у крестьян этого аббатства объясняется учетом и самых маленьких – от грудных до 3–4-летних, очень значительная часть которых не доживет до взрослого возраста. В других каролингских полиптиках, в которых упоминаются крестьянские дети, полнота их описания явно ниже. Младенцы отсутствуют полностью. Преобладают дети, пережившие наиболее уязвимый период раннего детства, их число ближе соответствует числу «выживших» детей. Неполнота описания детей в этих полиптиках обусловливается, однако, не только игнорированием младенцев. Старшие дети, создавшие собственные семьи или же хотя бы приобретшие статус совладельцев по отношению к своим родителям, как правило, выпадают из описания. Они фигурируют в полиптиках в качестве самостоятельных хозяев. Их родственную связь с родителями удается восстановить лишь с помощью специального антропонимического анализа[162 - О методике этого анализа см. нашу статью: Структура крестьянской семьи во франкской деревне IX в.: Данные антропономического анализа Сен-Жерменского полиптика // СВ. 1980. Вып. 43. Усовершенствованную методику предложил В. А. Блонин (см.: К изучению динамики численности населения на территории Франции IX в. // СВ. 1984. Вып. 47), констатировавший, однако, что применение такой методики дает результаты, в целом не отличающиеся от полученных нами.] и далеко не во всех случаях. Поэтому прямые данные этих полиптиков характеризуют явно заниженное число выживших детей. Так, по полиптику Ирминона в среднем на семью приходилось примерно по 1,6 ребенка (причем, как и в отношении бездетности, этот показатель ухудшался вместе с понижением социального статуса крестьянина)[163 - См.: Бессмертный Ю. Л. Структура… С. 43. Табл. 6.]. Если же учесть старших отделившихся детей, это число, по нашим подсчетам, следовало бы увеличить минимум на 0,5[164 - Там же. С. 38–39.]. В том, что при этом не будет допущено преувеличения средней численности выживших детей, удостоверяют подсчеты среднего числа детей в детных семьях. По полиптику Ирминона, она составляет 2,9, по реймсскому полиптику – 2,8 ребенка[165 - Блонин В. А. К изучению динамики… С. 122.]. Скорректированная нами с учетом отделившихся старших детей средняя численность детей на малую семью – 2,1 – намного уступает этим показателям.

Явно заниженную оценку численности детей содержат и суммарные данные Сен-Жерменского и Реймсского полиптиков о соотношении детей и взрослых. По первому из этих полиптиков число детей составляло 105,7% числа взрослых, по второму – 105,1%. Поскольку отделившиеся от отчих семей старшие дети включены в число взрослых, последнее явно преувеличено, а число детей, соответственно, преуменьшено. Какому ежегодному приросту населения соответствует это преуменьшенное соотношение поколений? Принимая за длину поколения интервал в 25 лет[166 - Чтобы избежать преувеличения демографического роста, мы избираем длину поколения по ее наивысшей оценке. См.: Fossier R. La noblesse picard au temps de Philippe le Bel // La noblesse au Moyen ?ge. P., 1976. P. 122: длина поколения для знати 20 лет; Renouard Y. La notion de generation en histoire // RH. 1953. № 1: длина поколения в среднем 25 лет, аналогично: Fossier R. L’enfance… Р. 102.], получаем ежегодный естественный прирост в 0,2–0,22%. Эти данные не позволяют согласиться с предпринимавшимися в течение последних 10–15 лет попытками констатировать, основываясь на материалах использовавшихся выше полиптиков, стагнацию или даже спад населения в каролингской Франции IX в.[167 - Рефераты работ, в которых выдвигалась эта точка зрения, см. в наших обзорах: Демография западноевропейского средневековья в современной зарубежной историографии. М., 1984; см. также: Fossier R. La fortune historiographique… P. 54, et s.] Необоснованность этих попыток тем боле явна, что они не предусматривали необходимой дифференциации разных поколений «взрослых».

Выявленные по каролингским полиптикам IX в. данные о средней численности детей на семью подтверждаются и некоторыми другими, в первую очередь актовыми, материалами. Судя по ним, можно предполагать небольшое увеличение средней численности выживших детей в семье в период с VIII по Х в. с 2,2 в VIII в. до 2,8 в IX в. и до 3,0 в Х в. С учетом же неполноты описания детей в актах можно предполагать, что общее число детей у крестьян составляло (на детную семью) в VIII в. около трех, в IX в. более трех, в Х в. около четырех, из которых до взрослого возраста доживали в VIII–IX вв. около двух, а в Х–XI вв. около трех детей[168 - Габдрахманов П. Ш. Демографическое развитие… С. 85–97.]. Аналогичны наблюдения А. Делеажа, изучавшего бургундские памятники IX–Х вв.: из 169 учтенных крестьянских домохозяйств семейные пары были в 135 (79%) из них; из числа женатых бездетными были лишь 7 (5%) крестьян; среднее число детей (на детную семью) около трех детей[169 - Dеlеage A. La vie rurale en Bourgogne jusqu’au dеbut du XI

si?cle. M?con, 1941. P. 576.]. Примерно ту же цифру – 2,8 – называет М. Делош, подсчитавший число детей в 762 семьях, упоминаемых в Реймсском картулярии[170 - Цит. по: Levasseur E. La population fran?aise. P., 1889. T. 1. P. 133.]. Сходные оценки дают Ф. Лот, Ж. Дюби, П. Гийом и Ж. Пусу и другие исследователи[171 - См. об этом: Бессмертный Ю. Л. Структура… С. 35 (примеч. 10).]. Как видим, есть немало оснований оспорить чересчур пессимистические оценки демографической ситуации IX–Х вв., которые были предложены в 70–80?х годах Ж. П. Брежи, Ж. Вердоном, Ж. П. Поли, Д. Херлихи, Р. Фоссье и др.

Все это, однако, не значит, что реальное число выживших детей на семью было во всей Франции таким же, как в только что приведенных случаях. Уже отмечалось, что дошедшие до нас полиптики, картулярии и иные описания в своей основной массе отражают ситуацию главным образом в наиболее интенсивно развивавшихся местностях. Социально-экономический и демографический рост в целом во Франции VIII–Х вв. был, несомненно, ниже. Но даже если прирост населения составлял в среднем хотя бы половину той заведомо заниженной цифры, которую мы приводили, – не 0,2% в год, но лишь 0,1% в год, – то и в этом случае можно констатировать известный прогресс. Видимо, уровень выживаемости детей в целом все же превышал уровень детской смертности, сколь бы последний ни был значителен.

Что касается среднего возраста смерти взрослых, то его определение для каролингского времени наталкивается на почти непреодолимые трудности. Это же следует сказать и о средней продолжительности жизни. Не располагая серийными данными, исследователь, стремящийся определить абсолютную величину этих параметров, обречен на произвольные допущения[172 - Дж. Рассел приводит таблицы средней продолжительности предстоящей жизни для шести возрастов (0–6, 7–13, 14–19, 20–39, 40–50, 60 и старше), рассчитанные им по казуальным данным для Западной Европы в целом. См.: Russell J. C. The control of late ancient and medieval population. Philadelphia, 1985. Р. 136–137, 162, 175, 190. Разные таблицы характеризуют периоды 1–542, 542–750, 750–1000, 1000–1348, 1348–1500 гг. Обращает на себя внимание тот факт, что в этих таблицах, по необходимости абсолютизирующих фрагментарные показания источников, относящиеся к разным странам и регионам, длительность предстоящей жизни оказывается для ряда возрастов либо почти неизменной, либо изменяющейся совершенно необъяснимым образом. Так, длительность предстоящей жизни для второго возраста детства (7–13) остается практически одинаковой и в 542–750 гг., и в 650–1000 гг., составляя соответственно 11,5 и 12 лет. Зато в следующем, особо благоприятном периоде – 1000–1348 гг., – она сокращается (!) в 1,5 раза, до 7–8 лет. Более реалистичны оценки, постулируемые для VII–IX вв. М. Рушем (длительность предстоящей жизни при рождении – 30 лет, средний возраст смерти у взрослых – 45 лет, рождаемость – 45‰, смертность – 45‰) (см.: Rouche M. Les premiers frеmissements de l’Europe // Le Moyen ?ge. T. 1. P. 456) или же Г. Гетцем (длительность предстоящей жизни при рождении – 25–32 года, детская смертность 40%, средний возраст смерти у мужчин – 47 лет, у женщин – 44 года. См.: Goetz H. W. Leben im Mittelalter vom 7. bis zum 13. Jh. M?nchen, 1986. S. 28). К сожалению, однако, оба эти автора не приводят аргументов в подтверждение своих суждений.]. Источники информируют нас – и то весьма ненадежно – о возрасте смерти отдельных представителей знати, да о редкости среди них людей старше 45–50 лет. Так, известно, что из 28 меровингских королей (от Хлодвига до Теодорика IV) перевалили за 50-летний рубеж лишь трое[173 - Bouvier-Ajam M. Dagobert. P., 1980.]. Каролингские короли жили как будто бы дольше; неясно, однако, отражал ли этот факт общее увеличение продолжительности жизни или же только упрочение политической стабильности, помогавшее каролингским королям чаще умирать в собственной постели. Еще менее достоверны раннесредневековые данные, касающиеся церковных иерархов, якобы доживавших благодаря «праведной жизни» до совершенно сказочного возраста[174 - Так, папа Агафон (678–681 гг.) будто бы стал римским первосвященником в возрасте 103 лет и пребывал им до 107-летнего возраста.].

Отказываясь от установления продолжительности жизни в каролингское время в абсолютных цифрах, как и от точного измерения некоторых других демографических параметров, мы считаем более продуктивным выявлять хотя бы заведомо заниженную величину таких показателей. Именно этому служило проделанное выше определение минимальной численности детей, минимального соотношения детского и взрослого поколений, минимального ежегодного прироста. Подобную же цель преследует обзор косвенных данных о продолжительности жизни и ее различиях у мужчин и женщин.

Обратим прежде всего внимание на тот факт, что люди каролингского времени мало говорят о своих внуках (nepotes), дедах или бабках. Более того, самое понятие «nepos» сохраняет явную амбивалентность и, по мнению, например, Д. Бартелеми, подразумевает чаще племянника, чем внука. Не свидетельствует ли это о том, что внуки вообще сравнительная редкость? Вероятно, неслучайно деды и бабки упоминаются преимущественно в качестве покойных прародителей. (Это характерно, в частности, для памятников повседневной практики – актов, поместных описей, дидактических сочинений.) Видимо, дожить до собственных внуков (и стать дедом или бабкой) удавалось тогда очень немногим[175 - Barthеlemy D. Parentе // L’histoire de la vie privеe. P., 1985. P. 100; Goetz H. W. Op. cit. S. 28; Minois G. Histoire de la vieillesse en Occident. P., 1987. Chap. V; Габдрахманов П. Ш. Демографическое развитие… С. 112–113.].

Этот факт в сочетании с тем, что известно о возрасте первого брака, позволяет ориентировочно оценить обычную длительность жизни. Если, вступая в брак около 15–20 лет, люди редко доживали до внуков, значит, они столь же редко умирали позднее 35–40 лет. Естественно, что Беда Достопочтенный в свои 60 лет казался современникам древним старцем, а то, что Карл Великий достиг 72-летнего возраста, представлялось его биографу Эйнхарду просто чудом.