Небо внизу

Ошеломленная этой мыслью, Тео поперхнулась и закашлялась, чем заработала сочувствующий взгляд Мэри и раздраженный – Герберта. Старуха даже головы не повернула, полностью сосредоточившись на содержимом собственной тарелки. Она методично вычерпывала ложкой суп, заливая его в рот с механическим равнодушием автомата.

Трапеза продолжалась в тишине, тяжелой и душной, как пыльные бархатные шторы. Все ели молча, неотрывно уставившись в тарелки. Через пять минут Тео почувствовала неловкость, через десять начала нервничать, а через пятнадцать приглушенно звяканье железа о фарфор превратилось в тревожный набат.

Наконец Альбертина Дюваль отложила вилку и нож. В то же мгновение прекратил есть и Герберт, чуть отодвинув от себя тарелку с остатками ростбифа. Поколебавшись, Тео последовала его примеру.

– Теодора, милая… – старуха потянулась к ней через стол, положила на руку искореженные артритом пальцы, жесткие и холодные, как корни дерева. – Возможно, мои слова прозвучат эгоистично, но я должна это сказать. Ты единственная нить, которая соединяет меня с Роджером. И я счастлива, что эта нить не оборвалась. Когда ты очнулась… это было… словно мой Роджер вернулся. Будь здорова, девочка моя. Живи – и за себя, и за него.

Еще раз стиснув Тео ладонь, Альбертина поднялась и, медленно шаркая, вышла из комнаты. Герберт проводил ее нечитаемым стеклянным взглядом.

Глава 5

Тео надеялась, что воспоминания постепенно проснутся. Или не постепенно. Она увидит фотографию, услышит знакомую песню – и ах, что со мной? Где я? О боже, я… я… я снова помню!

Именно так всегда и происходило в бесконечных сериалах, перед которыми мать застывала вечерами, словно кролик перед удавом.

Перед бесконечным удавом.

Но в реальной жизни память не торопилась возвращаться. Тео бродила по дому, как привидение, всматривалась в потемневшие от времени портреты, трогала статуэтки и высушенные цветы, покрывающиеся пылью в высоких вазах… Ничего. Совершенно никакого результата. Ноль.

В памяти Тео по-прежнему была только Огаста.

Вариант номер один: Тео рехнулась. Окончательно и бесповоротно. Правда, где-то было написано, что психи не осознают собственной болезни – но кто сказал, что это универсальное правило? Может быть, она, Тео, – медицинский феномен.

Вариант номер два: Огаста совершенно реальна. И та, другая Тео – рано постаревшая, издерганная женщина – тоже реальна. Была. В Огасте она влетела под гребаный грузовик, но попала не в реанимацию и не в морг, а сюда. В совершенно чужой мир, непонятный и незнакомый, да еще и в новое тело.

Может, именно так и выглядит посмертие? Ты просто закрываешь глаза в одном мире – и открываешь в другом. Нет ни ада, ни рая, только незнакомые лица вокруг. Вот потому-то дети и орут. От ужаса и осознания.

Тео тоже очень хотелось заорать – громко, во всю глотку, со слезами и всхлипами, по-детски отчаянно и яростно. Кричать и требовать, чтобы далекий неведомый некто немедленно все отменил и исправил, чтобы сделал нормально, привычно, как было, а потом положил на плечи огромную теплую ладонь. Все хорошо, Тео. Теперь все будет отлично.

Вот только отлично не будет. Неважно, какой вариант правильный, первый или второй. В любом случае Тео должна молчать – если не хочет закончить дни в местной дурке. А может, и что-нибудь похуже. Кузен Герберт улыбался старательно-сочувствующей улыбкой и задавал вопросы. Ты помнишь, как мы играли в саду у тети Эвы? А тот поклонник, с дурацкими бакенбардами… Как там его звали? Бабушка подарила тебе на праздник зимнего огня такой замечательный подарок… А кстати, там были только перчатки, или еще и гребень?

Тео беспомощно улыбалась и качала головой: ах, дорогой кузен, я так слаба, мысли путаются… Пока что это срабатывало, и Герберт послушно отступал, но вскоре снова заводил разговоры о чудесном, замечательном прошлом. Но Тео отлично понимала: еще неделя-другая и ссылаться на слабость будет совершенно неуместно. Придется отвечать – и тогда станет понятно, что ничего из перечисленного она не помнит.

Ранняя, еще до конца не проснувшаяся пчела озадаченно зависла перед скамейкой. Тео, вынырнув на секунду из раздумий, раздраженно отмахнулась. Пчела еще немного покружила, медленно, неуклюже развернулась и взяла курс на распускающиеся первоцветы. Мэри специально посадила Тео именно здесь, перед клумбой с гиацинтами и крокусами. Яркие, словно взрыв красок на картине абстракциониста, они рвались вверх из холодной сырой земли. Тео виделось в этом какое-то… напутствие, что ли. Знак свыше. Если уж нежные, хрупкие цветы могут пробиться и выжить – ты тоже сможешь. Ты справишься, Тео. Обязательно справишься.

Замызганный контрактный неспешно подкатил к клумбе тачку, наклонил ее и вывалил на землю здоровенную груду навоза. Мгновение – и Тео вскочила, зажимая руками нос.

Ну что же за человек-то такой… неудачный!

– Ты что творишь, идиот! – рявкнул, нависая над полудурком, неизвестно откуда вывернувшийся кузен. На фоне рослого холеного Герберта контрактный казался совершенным заморышем. Тощий, грязный,, в обвисшей мешком одежде, он выглядел как выбракованный полуфабрикат человека.

– Спятил? Совсем не соображаешь? – продолжал разоряться Герберт. Контрактный, ссутулившись, тупо смотрел в землю и молчал.

– Ты зачем притащил сюда эту дрянь? Чтобы весь сад провонять?!

– Вы сказали, что… ну… клумбы удобрить нужно… – разродился наконец-то объяснением контрактный.

– И что?! Я же не говорил делать это сию же минуту, остолоп. Неужели такие очевидные вещи нужно объяснять?! Видишь – госпожа Теодора на прогулку вышла, воздухом подышать. Ну так подожди немного, за пару часов цветы не завянут. А вечером займешься удобрением. Ну что за тупица! – коротко размахнувшись, Герберт отвесил контрактному хлесткую затрещину.

И ушел.

Просто развернулся и ушел.

А контрактный остался стоять, все так же равнодушно-бессмысленно глядя в землю. Оторопелая Тео открыла рот. Закрыла. Снова открыла.

Это было… Это было… Да как это вообще возможно?! Ударить наемного работника, вот так просто, как будто это нормально! А контрактный! Он же вообще ничего не сделал. Просто стоял, как мебель, и моргал.

Может, он действительно идиот? В смысле, умственно неполноценный.

Словно подтверждая ее слова, контрактный медленно опустился на колени и начала загребать навоз обратно в тачку, переваливая его через бортик руками. Все еще ошеломленная Тео подошла к нему, остановившись у края дорожки.

– Не надо. Не спеши. Я все равно уже ухожу.

Контрактный застыл, как сломанная механическая игрушка.

– Я… я не подумал. Простите, госпожа.

Говорил он медленно, словно во сне, и все так же смотрел куда-то вниз – то ли на землю, то ли на свои руки. Тео тоже на них посмотрела – грязные, жесткие даже на вид, с неровно обломанными ногтями.

– Ничего страшного. Я сижу тут уже больше часа и действительно собиралась возвращаться.

Тео переступила с ноги на ногу, мучительно соображая, чего бы еще сказать. Конечно, можно было просто уйти – и так было бы, наверное, правильно. Но Тео ощущала вину и тяжкую, мучительную неловкость. Такое же чувство она испытала, случайно отворив незапертую кабинку туалета – и нос к носу столкнувшись с девушкой, которая меняла тампон.

– Ты хорошо справляешься, – зачем-то похвалила контрактного Тео. – Так много заданий – а ты все успеваешь.

Она не знала, угадала ли правду или ошиблась, но парень действительно все время суетился во дворе: копал, чинил, таскал какие-то бесконечные мешки и ящики. Тео ни разу не видела, чтобы он слонялся без дела. А поэтому решила, что не будет такой уж нелепостью похвалить работника за усердие – пусть даже не самое интеллектуальное.

Контрактный медленно поднял голову. Лицо у него было густо припудрено пылью, и частые дорожки пота прочертили в ней карту ручьев и рек. На этой грязной просоленной коже нелепым контрастом светились глаза – серые, с ярко-голубым, словно прорисованным кисточкой, ободком.

– Я… ну… стараюсь, – контрактный дернул ртом то ли в гримасе, то ли в улыбке. – Вы бы шли отсюда, госпожа. Навоз все-таки. Воняет.

– Да. Конечно. Уже иду, – все еще растерянная, Тео отступила на шаг и снова остановилась. Чувство неловкости никак не унималось, и нужно было сделать что-нибудь посущественнее… Например, дать чаевые или что-то вроде того… Привычным движением она сунула руку в карман, но нащупала там только конфетку и пару фантиков.

– Госпожа Тео! Доктор приехал! Возвращайтесь в дом, госпожа! – закричала с крыльца торопливо спускающаяся по ступеням Мэри.

– Уже иду! – с облегчением оборвала разговор Тео, сделала рукой неопределенный жест – то ли попрощавшись с контрактным, то ли отмахнувшись от него, как от пчелы, и заспешила к дому.

Доктор Робен ждать не любил. К своим бессмысленным процедурам он относился максимально серьезно и, кажется, действительно верил, что вся эта чепуха имеет смысл.

Опустившись на колени и выпятив тощий зад, Робен рисовал на полу иероглифы и пентаграммы, расставлял, отмеряя расстояние рулеткой, разноцветные свечи и окроплял комнату какой-то вонючей дрянью. Тео пыталась понять, что это такое, но в сложном аромате мешались горькие запахи трав, аммиак, сера и легкие нотки тухлятины. Тео никогда не сталкивалась с пукающими коровами, но, вероятно, ощущения были бы сходными.

Почему-то все обитатели дома не просто терпели эти абсурдные выходки, но относились к ним максимально серьезно. Когда доктор Робер приступал к делу, особняк словно вымирал. И черт с ней, с бестолковой и суеверной Мэри. Но даже Герберт, даже неколебимая, как скала, госпожа Альбертина уходили в комнаты и сидели там тихо, как мыши, пока доктор не объявлял, что процедуры закончены.

Тео пыталась относиться с уважением к этим нелепым причудам. Ну хотят люди в магию поиграть – так что же такого? Забава, конечно, не дешевая, но совершенно безвредная. А может, даже полезная – как полезно любое плацебо, которое успокаивает излишне мнительного пациента.

Теодора пыталась. Но не могла. Когда преклонного возраста джентльмен в пенсне запрокидывал голову, прицелившись острой бородкой в потолок, и начинал выкрикивать что-то невнятное на латыни, это выглядело… Это выглядело… Господи, это ведь даже не фарс. Это идиотизм. Клинический.

– Вдохните этот дым, – доктор Робер сунул Тео под нос вяло тлеющий веник из травы. – Теперь закройте глаза.