Выдуманный жучок

Жучок тоже за Аню переживает.

– Давайте что-нибудь сделаем? – предлагает он.

– Что? – спрашиваю я. – Мы же дети.

– Точно. А как хулиганят дети?

– Ну, пастой друг друга мажут зубной. Окна выбивают. Прячутся.

– Точно. Вот пусть Александр Степанович и спрячется. А мы ему поможем.

– Гениально! – расплывается Аня в улыбке, когда я пересказываю ей план Жучка.

Когда она улыбается, то сразу делается неимоверно хорошенькая. Даже забываешь, что она лысая. Куклы Беби Бон вон тоже лысые, а такие милые, просто прелесть. И стоят по пять тысяч.

Ночью мы отпрашиваемся в туалет. Никто ничего не подозревает. Во-первых, мы лежим в разных палатах: я – в обычной, Аня – в интенсивке[1 - «Интенсивка» – палата интенсивной терапии, куда пациенты попадают сразу после операций, чтобы находиться под неусыпным контролем медсестёр и врачей, или где получают химиотерапию дети, страдающие раковыми заболеваниями.].

Во-вторых, нейрохиругическое ночью ничем не отличается от дневного. И свет горит, и сёстры бегают. Люди попадают в автокатастрофы и днём, и ночью. Повреждают головы в любое время суток.

Вот и сейчас, пока мы крадёмся вдоль стенки к ординаторской, где спит Александр Степанович, распахивается входная дверь. Аня хватает меня за локоть.

В проёме двери – священник в светлой одежде. В одной руке у него церковная штука, кажется, называется «кадило». Он заходит и шагает в сторону. За ним въезжает каталка. Священник кладёт свободную руку на того, кто лежит на каталке, завёрнутый в простыню. Две женщины в платках проталкивают каталку в отделение. Они застывают у входа, их губы шевелятся.

Оцепенев, смотрим на того, кто завёрнут.

– Папа… – стонет он. – Папа, я боюсь. УЗИ… больно делают?

– Нет, – отвечает священник, размахивая «кадилом», – совсем не больно!

В другой раз мы бы засмеялись, но я вижу кровь, которая сочится сквозь простыню. К ним уже спешат сёстры и анестезиолог.

– Срочно в операционную! – кричит он. – Александр Степанович просил не будить. Бегите вниз, там Игорь Маркович, кажется, с бумагами задержался.

– Думаешь, они не хотят его будить, чтобы он выспался? – шепчет Аня, провожая глазами пролетающую мимо каталку.

– Нет! Просто ему нельзя доверять серьёзные случаи, – убеждённо говорю я, – и тебя мы ему не доверим.

Через минуту мы стучимся в дверь ординаторской.

– Только быстро! – отзывается из-за двери Александр Степанович.

Он лежит на диване, укрывшись пледом, и щёлкает пультом от телевизора. Рядом, на табуретке – газета, на газете – банка с вареньем, из банки торчит столовая ложка.

А там над мальчиком священник кадилом машет.

– Александр Степанович, – говорит Аня заготовленную фразу, – я завтра на двенадцать назначена. Можно я зубы почищу?

– С ума сошла? – спокойно спрашивает Александр Степанович. – А вдруг проглотишь пасту?

– Ей что, пять лет? – сердито шепчет мне на ухо Жучок.

– Александр Степанович! – громко говорю я. – Игорь Маркович, кажется, по ошибке ваш халат надел. Он такой рассеянный…

Аня отступает, как будто испугавшись. Хирург отбрасывает плед и спешит к огромному платяному шкафу с надписью: «Для ординаторов». Он открывает дверцы, вытягивает вперёд руки, перебирая халаты. Я шагаю вперёд и изо всех сил толкаю его в спину.

Ай!

Он падает на колени в халаты лицом. Я снова толкаю его, и он заваливается набок. Места в шкафу полно. Пока он не опомнился, я запихиваю его ноги в шкаф, захлопываю дверцы и запираю на ключ. Он только негромко кряхтит там, в шкафу.

Бежим!

Я хватаю оцепеневшую Аню. Мы выбегаем в коридор, захлопываем дверь. До начала операций ещё шесть часов. Но он не выспится и не сможет оперировать. А Игорь Маркович сейчас закончит с сыном священника и пойдёт домой. Он живёт рядом, выспится и завтра займётся Аней.

– Погоди, мы зачем-то в «общее» поднялись, – соображает Аня и тянет меня вниз, обратно в палаты. Из кабинета УЗИ я успеваю услышать стон мальчика:

– А умирать страшно, папа?

– Нет. Но надо верить.

– Ты молодец, я бы не смогла, – вздыхает Аня, когда мы добираемся до её интенсивки. – Думаешь, ему в шкафу плохо не станет?

– Не. Там полно места и воздуха.

Я уже не помню об Александре Степановиче. Я ведь никогда не думала: «Умирать страшно?» То есть когда-то в детстве, когда смотрела «Гостью из будущего», я вдруг поняла, что я не доживу до того времени, когда в воздухе будут летать машины и придумают приборы для чтения мыслей. Я рыдала всю ночь. Но с тех пор, повзрослев, давно не думала о смерти.

Забираясь к маме под бочок, я сказала себе: «Умирать всё-таки очень страшно. Как это маму можно одну на белом свете оставить?»

Утром меня будит Аня.

– Ты чего? – пугается моя мама.

– Ничего, ничего, – успокаиваю я, выбираясь из нашей неудобной подростковой койки и укрывая её одеялом, – спи, ещё рано, даже градусники не разносили.

Мы выходим в коридор. На скамейках спят медсёстры – последние секунды спокойствия перед утренней побудкой.

– Я его отпустила, – сообщает Аня, глядя в окно на светлеющее небо.

– Когда?!

– Да почти сразу. Не могла заснуть. Вернулась, а он там плачет в шкафу.

– Врёшь?

– Правда. И приговаривает: «Страшно мне, страшно». Я подумала, в операционной светло было и то – жутко страшно. А в шкафу?

– Короче, разжалобил он тебя, – сержусь я. – А операции не боишься теперь?

– Кстати, – оживляется Аня, – я Жучка видела. Он ведь такой жёлтый в красную крапинку?