Дом самоубийц леди Мэри

– Дохуя!

– И?

– И один такой денежный мешок приехал к нам, в это захолустье! А у нас под боком дом старой кукольницы.

– Мэри Доллс? – Ральф бросил короткий взгляд на газету, – Ну да.

– Теперь-то дотумкал, дубина? – но, не особо надеясь на сообразительность напарника, Генри продолжил, – Там куча кукол. Куча! И всем им как минимум по сто лет. Ты представляешь, сколько он нам за такое сокровище отвалит? Кукольница когда жила? Ну в начале прошлого века точно. С её смерти этот дом никто не трогал, там все её «творения» так и остались. Представляешь сумму? А это ж не просто куклы, а куклы с историей! Так что накинь ещё пару нулей. Ну? Охрененно же! И дельце-то плёвое. Зайти, натырить тех, что покрасивее, выйти, толкнуть, да зажить припеваючи.

– Не-не, погоди, Генри. Мы же только по покойникам работаем.

– А с них много соберёшь? Особенно тут! Не, ну посмотри вокруг, – он обвёл руками грязные, почерневшие обои, – Мы с тобой похожи на грёбанных миллионеров, чтоб от такого отказываться?

– Ну не знаю. Может, не стоит нам соваться в Дом самоубийц?

– Ты чего, ссышь? Ты, блять, на кладбище мертвяков по ночам выкапываешь, и спишь спокойно. А в пустой дом зассал пойти?

– Завались! – Ральф пихнул друга в плечо, но не сильно, – Просто, ну… Не спокойно там.

– Ой, тот же склеп.

– А трупы?

– Какие трупы?

– Которые не нашли, Генри!

Напарник рассмеялся. Голос у него был высокий, чуть писклявый для мужчины.

– Ну не нашли же. Послушай, даже если там кто-то и лежит, провалившись под пол – пара-тройка мертвяков нам не помешает.

– Главное нам самим не пополнить их коллекцию.

***

С мерным скрипом покачивалось кресло у потухшего камина. Энни прислонилась спиной к разбитому стеклу. Мамочка не разрешала ей долго смотреть на улицу, потому кукла смотрела на Мамочку. Её посеревший, сухой силуэт с призраками налипших на платье комочков каолина единственный, на ком не было крови. Чудовищная ложь. На Мамочке крови было больше, чем на всех обитателях этого дома.

Братики и сестрички разбрелись по комнатам. От скуки без свежего трупа куклы-щелкунчики ловили в стенах крыс. Энни слышала, как пищали бедные животные, когда кукольные челюсти перемалывали их ещё живыми.

Нет, братики и сестрички крыс не ели. Кукла вообще не может питаться в том понимании, в котором привыкли люди. Они поступали с крысами так же, как с трупами – перемалывали их челюстями до состояния каши и закапывали в саду. Каждый год Мамочка говорила, что на их месте вырастут прекрасные, яркие цветы. Но наступало новое лето, а сад оставался таким же мёртвым. Энни это удручало.

– Мамочка… – у кресла возникла кукла мальчика в бакалаврской мантии и шапочке.

Братик протянул ручки. Мамочка подняла его к себе на колени. Потрескавшимися пальцами сняла с него шапочку, стала поглаживать по голове, приговаривая ласково:

– Ты ж мой глупенький… Совсем-совсем тупица, да? Ума в тебе ни на грош, мой хороший.

Кукла-щелкунчик помурлыкивала от радости. С её деревянных челюстей стекала чернеющая кровь, он заляпал мантию и белый воротничок.

Брайан вовсе не был глупым. При жизни он как-то услышал от отца: «Ты полный идиот!», и посвятил себя тому, чтобы доказать папочке обратное. Ему может и доказал, а вот себе нет. Всё это Энни увидела в его глазах, когда Брайан впервые пришел в их дом. Потому Мамочке так легко было оставить его здесь.

– Мамочка! – этот недовольный голос принадлежал Кристи. Она стояла на каминной полке, уперев ручки в бока.

Сестрёнка всегда была ревнива. При жизни она очень любила свою маму, и не хотела делить её с отчимом. Кристи боялась, что мама совсем забудет про неё со своим новым мужем, потому выжгла своё имя у женщины на животе. Пока та ещё была в сознании, она кричала:

– Кристи, детка, зачем ты это делаешь?! Я же тебя люблю!

– Я тоже тебя люблю, мамочка! И не хочу, чтобы ты меня забывала.

Но могут ли помнить мёртвые?

Придерживая Брайана на коленях, Мамочка поднялась и взяла Кристи к себе. Две куклы на ветхом платье недовольно смотрели друг на друга, а Мамочка гладила их, приговаривая:

– Ты ж мой глупенький… Ты ж моя жадненькая…

– Мамочка! Мамочка! Мамочка!

Энни издала едва слышный вздох. Ну вот опять… Началось. Стоило одному пойти к Мамочке, как остальные сразу лезли следом. Каждый хотел урвать себе немного мамочкиного внимания.

Все они когда-то были живыми. У всех были свои мамы и папы. Каждый страдал от чего-то своего, но конец у всех один. Они умирали здесь. Ещё до фактического момента смерти. Они умирали, лишь посмотрев Энни в глаза. Одного взгляда ей хватало, чтобы увидеть страхи, переживания и недостатки. А Мамочка делала всё остальное.

Ей это особенно нравилось… Превращать страхи в реальность. И приводить всех своих будущих «деток» к единственно верному завершению их сделавшейся невыносимой жизни – к самоубийству.

Потом она срезала с тела всё, что могло ей пригодиться. В обычную смесь для фарфора, кроме каолина, полевого шпата и кварца, шли ещё кровь, мясо, фрагменты перемолотых костей. Это было Мамочкиным особым рецептом. Так она и создавала своих кукол. Братиков и сестричек для Энни.

А Энни… Никогда не хотела ни брата, ни сестру.

За окном быстро стемнело. Один тусклый фонарь горел за спиной куклы. Она единственная осталась сидеть на подоконнике, а потому первая услышала, как дверь внизу со скрипом отварилась.

***

Идти решили ночью. Сейчас осень, но темнеет ещё поздно, и много полуночников. Соседи, напуганные позавчерашним, опять же, бдят. Потому стоило перестраховаться.

Генри ждал с нетерпением. Его давила каждая секунда. Подумать только, в его уродской жизни наконец-то появился шанс! И выглядел он как старый, безобразный дом сумасшедшей, но Генри привык, что весь этот мир – одно сплошное уродство.