Лицо на белой стене

У Лица был ровно такой же голос, как и у Павлуши в снах, уверенный и спокойный, только на пару тонов ниже, и оттого Лицо звучало довольно чувственно, как дева в вечернем эфире. Ну кроме того раза, когда оно в первый раз передавало информацию Павлуше беззвучно. Тогда они словно висели в подводном пространстве и, как дельфины, телепортировали мысли.

– 

И ты не боишься потери воли к жизни, и прочая?

– 

Да чего мне бояться, посмотри на меня, я уже настолько оброс страхами, что даже если налепить новый, я уже, кажется, и не почувствую ничего.

– 

Есть у меня кое-какой секрет. Точнее, есть он у тебя, но ты о нём не знаешь. А узнав, распустишься и освободишься. И не нужно тебе будет моё абсолютное знание. Ты пострадаешь и пострадаешь страшно, но вынырнешь совсем к другому берегу!

– 

Ну валяй.

– 

Тут дело в том, что надо выбрать. Тебе секрет или знание всего и вся? Сможешь спрашивать меня о чём угодно и когда захочешь.

– 

Только в снах?

– 

Как пожелаешь.

Лицо растворилось, и Павлуша оказался один посреди океана. Жуть. Он боялся, что нападут рыбы. Противное бессилие, схожее с тем, что так часто посещало его в реальности, стало душить. В жизни он был на море всего лишь раз, но догадка, что вокруг его тела снуёт столько всего живого, просто выводила из себя. Насладиться пляжным отдыхом не удалось.

С ним всегда так. Теоретически он природу любил, но в реальности вся эта живность до дрожи была ему противна. Хорошо лежать на травке, чтобы лучи солнца, птички и запах леса. Но то в книгах и фильмах, а на деле? На деле, в траве все живёт и множиться, шевелиться и выделяет секрет, ползёт и кусается. Павлуша был уверен, что природа – гадость страшная, но можно хотя бы как-то примириться с ней зимой. Он родился в январе и любил холод.

Тут его отвращение слепилось в такой плотный комок, что он невероятным образом оттолкнулся ногами от воды и улетел ввысь, превратившись в чайку. Видел собственный клюв. А затем проснулся.

Павлуша открыл глаза с чувством, будто всю ночь на нём плясали жирные боровы. Всё та же стена напротив с окном, за двадцать пять лет ни разу не были поменяны обои или хотя бы ковёр.

Окно. Павлушин очередной пунктик. Он их не боялся, но как бы не любил. Хоть бы это и глупо. Стоило к окну подойти, и какая-то тоска накатывала, даже тошнило иногда. Сначала Павлуша думал – от высоты. Но и окна вагонов, и окна на первых этажах, даже окошки касс наводили отвращение. А ведь он каждое утро просыпался и глядел на это убогое окно.

Павлуша внезапно расплакался. Несмотря на ненависть к себе, плакал он редко. Тем сильнее хотелось насладиться моментом. Он по привычке начал ругать себя за надежду на какое-то существо из снов, за глупые мечты. Он упивался отвращением и жалостью к себе. Он омывался слезами и соплями, кайфуя от того, как раскраснелось и распухло его лицо, приговаривая:

«Сумасшедший идиот, веришь в существо из снов. Ладно, просто болтовня, но верить в то, что оно всё знает и всё подскажет? И что хранит какой-то секрет?»

В тот день Павлуша решил ничего не делать, и ни один человек в мире этого не заметил, потому что его никто и нигде не ждал.

Дома уже никого не было. Павлуша, не чистя зубы, отрезал ломоть белого хлеба, взял колбасу, которую жрал откусывая, не порезав. Подошёл к окну, вонзался то в один батон, то в другой, и начал слушать себя. Откуда чувство отвращения и тревоги? Отвернулся – исчезло. Повернулся к окну – опять.

Павлуша редко думал о том, почему он расстроился или обрадовался. Он шёл за эмоциями, как собака на поводке.

В голове его крутился барабан мыслей:

«А что, если неважно, бедный ты или богатый, успешный или лузер, женат или холост? А что, если изначально количество хорошего настроения, счастливых моментов, депрессий и уныния, скуки и веселья, всем отсыпано поровну? Что может предложить мне Лицо? Пошлейший сюжет средненького романа с разочарованием в жизни по концовке? А секрет – это, как никак, интрига».

Павлуша вернулся к себе в комнату. Снаружи на него смотрела улица, как будто окно было чьим-то отвратительным глазом, глазом огромного великана, а Павлуша, как бумажная куколка, – в своём игрушечном домике.

Ему захотелось, чтобы Лицо смотрело на него сквозь окно, сквозь все окна мира, и вело куда-нибудь. Чтобы ничего не надо было решать. О, хотел бы он быть героем фильма «Шоу Трумана»! И что там могло не нравиться герою Джима Керри? Он бы с удовольствием с ним поменялся.

А ещё лучше, чтобы ничего этого не было. Не было того дня двадцать два года назад, когда его мать, испуганная, тужилась на ковре в прихожей квартиры. До роддома доехать родители не успели, безалаберные они существа.

16

Павлуша решил обратиться к психологу.

Мать Павлуши в гробу имела психологов. Да-да, так и говорила, хотя, как казалось Павлуше, не совсем вдумывалась в смысл сказанного. В общем, не доверяла она им. Человек должен решать свои проблемы сам, а человек человеку – волк. Такие веселенькие жизненные установки.

Павлуша неосознанно, как будто в противовес материнскому рационализму, прельщался разными эзотерическими практиками. Его манило всё волшебное: квадрат Пифагора, нумерология, астрология, фильм «Секрет», транссёрфинг реальности, буддизм и йога…

Конечно, стыдился. Конечно, скрывал. Ведь человек может и должен!

Денег на психолога надо было достать. Пока он окончательно не сошёл с ума, и Лицо не превратило его во властелина вселенной, ему виделось два варианта развития событий. Пойти заработать или найти бесплатного психолога. Второй вариант мгновенно выиграл в столь несложной борьбе.

Можно было, правда, абсолютно бесплатно и даже анонимно задать вопрос в Интернете, но Павлуша подозревал, что это – не его случай. Он понимал, что с ним конкретно надо работать, а то и подружить с таблеточками. «Вопросы онлайн пусть задают те, кто имеет друзей и супругов, чтобы позволить себе с ними ссориться, разводиться, обижаться и ревновать».

Кто ищет, тот найдет, и Павлуша нашёл Галушку. Так Галина Васильевна просила по-дружески себя называть спустя несколько встреч. Павлуша чуть было не прыснул: Галушка и Павлушка. Сразу нафантазировал, что она подбирала себе вымышленные имена под каждого клиента, чтобы тот больше ей доверял.

Галушка – психолог бесплатный, в социальном центре района, но человек с образованием, он проверил. Павлуша решил довериться. Она – его последний шанс вернуться к жалкой, но спокойной жизни.

Москвичам предлагалась Московская Служба Психологической Помощи Населению, а Павлуша был москвич. По удачному стечению обстоятельств, во дворе Павлушиной качалки как раз находилось отделение МСППН, а в нём находился психолог, а в психологе – спасение Павлуши от всех бед, прямо как в сказке про Кощея Бессмертного.

Накануне первого сеанса ему приснился очередной кошмар. Он был младенцем, к нему приближалась огромная грудь его матери, размером с лицо. Он тянулся к соску в диком голоде, и когда достиг цели, грудь просто расплющилась, заполнила всё свободное пространство вокруг, ему стало спокойно. Молоко потекло в рот, он закрыл глаза. Вдруг почувствовал, что штаны мокрые. От стыда и дискомфорта Павлуша раскрыл глаза и с ужасом обнаружил, что с груди на него смотрит Лицо. Точнее грудь сама и стала Лицом на белой стене. Он пытался закричать, но сильный поток молока заглушил его крик. Павлуша проснулся.

17

Пока шёл к психологу, Павлуша скурил пачку сигарет, хотя путь и был близкий. Он никогда не говорил о личном с незнакомым человеком. Он в принципе почти никогда не говорил с неизвестными ему людьми. Если они и заговаривали с ним на вечеринках или в общественном транспорте, Павлуша либо краснел и отворачивался, либо краснел и злобно смотрел на вопрошающего. Исходя из интенций последнего.

Больше всего Павлуша боялся насмешки. Он боялся, что психолог не поверит ему, с позором выгонит или звонко расхохочется прямо в лицо. А ещё он страшился рыданий. Плакал Павлуша редко – так он и молчал всё время. А вдруг как начнёт говорить и делиться, краник откроется? И он будет так жалок, с красными пятнами и раздутым носом? А психолог подумает: «Вот, очередная сопля припёрлась». И, может, в лицо не расхохочется, но где-то внутри будет жалеть, что нельзя покататься по полу от смеха.

«Я болен, я просто болен, это такая же болезнь, как и всякая другая, и в ней нет ничего постыдного». Павлуша как мантру повторял эти слова по пути на сеанс.

Внезапно его затошнило. Сигареты кончились, зато они унесли с собой часть волнения. Он остановился и сел на лавочку. Мысль побежала дальше, и он стал воображать себе кабинет психолога. Начертил кушетку, кипы бумажных салфеток для особенно слезливых… «Хоть бы они мне не понадобились, будь они неладны!» Приятная и доверительная атмосфера, как показывают в фильмах, нарисовалась перед взором Павлуши.

Когда он заходил в старинное здание социального центра, машинально засунул руки в карман в поисках сигарет, но ничего не нащупал. Большой палец правой руки задергался с немалой амплитудой. Волнение накрыло с новой силой. Он хотел убежать отсюда, хлопнуть дверью и бежать, бежать, бежать. Но куда ему было бежать? К Лицу?

Надо же было выяснить, не сумасшедший ли он. Павлуша был готов потерпеть, высунул руки из карманов и схватил левой ладонью правую. Когда он послушно постучал в кабинет номер четыре, как ему было велено по телефону, его отпустило. Он похвалил себя за то, что он здесь, что борется, и в нем появилось даже некое подобие радости.

Дверь открыла женщина, открыто улыбнулась и пригласила войти. Она ему понравилась, прямо в ту секунду, когда улыбнулась. Во-первых, Павлуше редко кто улыбался, во-вторых, ему стало не так страшно: он увидел, что она хромает, что она толста и неопрятна, а значит, не так и отвратительны будут её насмешки. Сама-то она тоже пади не с голливудских холмов спустилась.

И интерьер кабинета облегчил болезненный спазм Павлуши: он был безобразен. Трухлявая комнатёнка, не имевшая ничего общего с начерченными в воображении картинками. Только кипы книг по психологии, но не в аккуратных шкафчиках, а разбросанные стопками то тут, то там. Два старых протёртых матерчатых стула были потрёпаны жизнью больше, чем его дед. А дед, на минуточку, три раза банкротился до состояния бомжа, переболел всеми возможными болезнями и успел поработать в десяти профессиях. У стола в углу не было одной ножки, её заменял стул и очередная стопка книг. Штукатурка на стенах облупилась, хотя с потолка выглядывала старинная лепнина, стыдясь неприглядного окружения. Пахло затхлостью, отчаянием, старой жёлтой бумагой и почему-то бабушкой.