Грядущая биовласть. Научно-фантастический роман

– Даже так? – удивился Талип.

– За год кредитом успешно пользуются, в среднем двести туристов. На организацию смерти зарабатывают не только частные, но и государственные клиники. Вот, что страшно! – воскликнул Эсен.

Талип расхохотался. – Надо же, кредиты! У нас земледельцам кредиты не выдают, а там… – Разумеется, у них будет расти число и кредиторов и заемщиков кредита.

– В том, то и дело!

– Страшно и то, что это явление распространяется как пламя. Сейчас добровольно уйти из жизни иностранцы могут не только в Швейцарии. Эвтаназия в том или ином виде разрешена в Бельгии, Голландии, Люксембурге, а также американских штатах Орегон, Вермонт и Вашингтон. Об этом уже ратуют в Литве, Эстонии. – Перечислял Талип.

– А знаешь, есть явления еще более страшное. Голландский закон разрешает добровольно уходить из жизни и несовершеннолетним. Представь себе, что родные больного могут попросить врача прекратить страдания своего ребенка в возрасте двенадцати-пятнадцати лет.

– Ээ… Такая практика существует у них уже с десяток лет. Не забывай, что вот уже года два, как разрешена детская эвтаназия. – Напомнил Талип. – В феврале 2014 года разгорелся скандал в Бельгии. Принят закон, по которой дети при согласии родителей или в случае недееспособности ребенка сами родители получили право подавать прошение об эвтаназии.

– Это, когда ребенок недееспособен. А когда он дееспособен такое возможно? – спросил Эсен.

– Вполне! – ответил Талип. – Если психолог после общения с ребенком подтвердит, что тот осознает последствия своего решения, эвтаназия будет проведена.

– Вот еще одна страшилка из того же поля. Во Франции и в Великобритании сенаторы уже выступали и выступают за либерализацию законов по внедрению не только пассивной, но и активной эвтаназии. Слышь! Активной эвтаназии! – возмущался Эсен.

– Уму непостижимо тот факт, что дискуссию об активной эвтаназии инициировал во Франции сам президент Франсуа Олланд, ссылаясь на общественное мнение французов. – Сказал Талип. – Тем временем, правительство Германии собирается легализовать пассивную эвтаназию и уже есть множество прецедентов, когда врачи или даже просто опекуны прекращают поддержание жизни пациента, если это соответствует его воле.

– Медики то понятно, но когда опекуны имеют право прекратить жизнь – это страшно! А вообще насколько правильно ссылаться на общественное мнение? Разумеется, люди, испытывающие страдания или же видящие своими глазами страдания близких и родных, проголосуют за безболезненную смерть. Но, это же, их субъективное решение. Почему общество должно идти на их поводу? – задавался вопросом Эсен.

– Согласен с тобой. Самое страшное то, что такую инициативу выдвигают и к этому призывают сами медики – представители, казалось бы, самой гуманной профессии в мире. Представляешь? В 2012 году уролог Кристиан Арнольд признался в том, что за последние годы помог около двести безнадежным пациентам совершить безболезненное самоубийство.

– И что? И каково общественное мнение? – спросил Эсен.

– Ты не поверишь! – воскликнул Талип. – Арнольда поддержали многие врачи. А активист Немецкого общества за гуманную смерть Антон Вольфарт заявил, что «каждый человек должен иметь право помочь ближнему расстаться с жизнью», поэтому мне совершенно непонятно, почему это должно быть запрещено врачу, который располагает самыми лучшими средствами обеспечить достойный добровольный уход из жизни».

– Урод! Именно вот такие живодеры загоняют медицину в тупик. – Возмущался Эсен.

– Доктор Менгель им не урок, – сказал Талип, – и, вообще, история не учит.

– Представь себе, что раньше профессия врача отличалась сакральностью, так как была направлена за сохранение жизни, во что бы то ни стало. А теперь? И вообще, что с нами происходит?! – возмутился Эсен.

– Медицинская профессия остается сакральной, но теперь с другой ориентацией – на смерть. – Грустно вздохнул Талип. – Честное слово, я не предполагал, что медицина, так скоро коммерцианализируется. Все о чем мы с тобой говорили – это не что иное, как бизнес-проект от медицины. И это очень грустно.

– Когда я узнал, что в Германии появились сайты со стандартными формулярами, в которых пациент может изложить свою волю на случай смертельной болезни или недееспособности, я в начале опешил. – Признался Эсен. – Как это можно? Всего лишь нужна подпись пациента или его опекуна, заверенная нотариусом?

– И что?

– Подписать такой документ ринулись не мало, не больше десять миллионов немцев. Представляешь?

– Вообще, рынок, бизнес и медицина – по сути, несовместимы. Я имею в виду по целям. – Сказал Талип. – Все мы знаем трагедию одного известного медика – профессора Каракулова. Мне думается, что его жизнедеятельность должна стать хрестоматийной для всей современной медицины.

– Почему?

– Этот известный ученый, опытный хирург в начале 90-х годов прошлого столетия, видя какая трансформация, происходит в хирургической профессии под влиянием рынка и новых технологий, долгие годы целенаправленных исследований посвятил проблеме индустриализации и индивидуализации хирургии, социализации хирургической деятельности, а в целом формированию философско-методологического основания хирургии рубежа XX – XXI веков.

– А в чем трагичность этого ученого? – переспросил Эсен.

– А в том, что он одним из первых осознал тотальную смену взглядов, отношений, идеалов и норм хирургической деятельности в результате диктата рыночной системы.

– И что?

– Он выступал, убеждал, наконец, требовал, но все оказалось безнадежной попыткой удержать хирургию в морально-нравственных рамках профессиональной деятельности.

– Его не поняли и не поддержали. Так?

– Но, похвала ему в том, что он сумел создать, так называемый «осевой принцип современной хирургии», показал, каким должен быть современная хирургия и сам хирург. К нему прислушаться бы.

– То есть, трагедия его в том, что его мысли, его суждения остались не понятыми?

– Да! Так оно и есть. – Признался Талип. – Даже хирургической профессуре показалось, что автор слишком теоретизирует хирургию и слишком драматизирует ситуацию вокруг современной хирургии. Вот так, понятия о хирургической чести были утеряны, традиции ушли в небытие, возобладали новые ценности.

– И что потом?

– Каракулов, наверняка, сломался, смирился с этим, воспринял это как личную трагедию ученого и принял решение отойти от хирургии. Помнится, на Конгрессе хирургов страны «Хирургия рубежа XX и XXI веков», где он выступал с программным докладом, ему задали вопрос: В чем основная причина того, что вы решили отойти от хирургии? Ответ прозвучал так: «В хирургии развелось слишком много сук!».

– О, я помню этот момент! – воскликнул Эсен. – Сказав эту фразу, профессор еще минуты две молчал и нервно сжимал в руках микрофон, как бы потеряв дар речи. В зале воцарилась тишина, все были в ожидании. Что же он скажет дальше? Но, докладчик, молча сошел с трибуны.

– Уже потом он признался, что в этот момент, боясь сорваться и высказать горький упрек: «В хирургию хлынули отъявленные мошенники, для которых не имеет значение, что представляет собой хирургия и ее служитель – хирург. Для них важно то, что на операциях можно неплохо заработать и выстроить свой бизнес». – Сказал Талип.

– Теперь мне понятно! Действительно это трагедия честного и прогрессивного ученого. – Сказал Эсен.

– Прежде всего, честного человека, влюбленного в хирургию. – Поправил его Талип. – Этот человек, по сути, один из немногих, которые сумели выразить хирургию в мыслях.

– Мне думается, что со временем история медицины и науки рассудит об истинной значимости ученого-медика с основательной философской и методологической подготовкой, сфера интересов которого является активная теоретизация основ перспективных научно-медицинских специальностей, повышение их методологического уровня, а также формирование философского их основания. – Сказал Эсен.

Оба ненадолго замолчали, каждый думая о чем-то своем. Молчание прервал Эсен.

– Итак, ты считаешь, что эвтаназия постепенно оформится в бизнес-проект?

– На это есть все основания. – Сказал Талип. – Интересно, а существует ли опыт эвтаназии в России, в странах СНГ, в том числе в Кыргызстане? Митин еще тогда говорил, что существует.

– Как будто ты не знаешь? – удивился Эсен. – Сколько раз приходилось слышать от врачей на приеме, когда «скорая» привозила стариков: «Он или она итак умрет – без операции либо после операции. Зачем привезли?». Это на врачебной практике, а в масштабе государства, не принимая никаких мер по улучшению состояния здравоохранения и медицинской помощи населению или более того, не разрабатывая соответствующие законы, к сожалению, мы вольно, невольно допускаем ту самую пассивную эвтаназию. Причем, крайним всегда оказываются медики.

– Об этом я знаю. Я имел в виду опыт активной эвтаназии.

– Ты подожди. Такими темпами, с таким отношением к человеческой жизни мы очень скоро догоним Европу. – Усмехнулся Эсен. – Чиновники еще не понимают, что отказывая человеку в квоте на высокотехнологичное лечение, государство применяет к нему как раз ту самую пассивную эвтаназию, включая детского возраста. Разве не так?

– Я согласен. Государство, разводя руки перед пациентом, у которого отказали почки или печень, а ему необходима пересадка соответствующего органа, практикует принудительную эвтаназию. Это же очевидно! – сказал Талип.

– Вот в этом отношении, когда по телевидению объявляют, что тому или иному пациенту требуется дорогостоящее лечение за границей, а потому просят сбросится на средства, меня это очень огорчает. Неужели государство не понимает, что этим самым он получает пощечину за свою несостоятельность? – возмущался Эсен.

– Это и есть самая настоящая пощечина государству и обществу в целом! – возмущался и Талип. – Более того, как можно понять тот факт, что пересадку органов в нашей стране передоверили частным клиникам.

– А что, такое уже принято?