Жизнь и страх в «Крестах» и льдах. И кое-что ещё

Теперь вернёмся на сбор в а/л «Безенги». Я успел сходить на три восхождения (тренировочное на пик Панорамный по 2Б, руководителем на пик 4500 по 3Б и участником на Уллу-Ауз по 4А), после чего на сборе произошло ЧП: одна из наших групп, состоящая из шести человек, из которых два были моими сокурсниками ещё по ЛИТМО (всё тот же Боря Бененсон и Юра Луковатый) попали в погодную ловушку при восхождении на один из пяти тысячников района, вершину Джанги-Тау Восточная по 4Б. Маршрут этот обычно проходится с двумя, максимум тремя ночёвками. Утром после второй ночёвки на высоте 4,500 метров они вышли на маршрут, но уже через три часа были вынуждены остановиться на гребне и вновь поставить палатку из-за мощного снегопада на высоте ~4,900 метров. Для цели нашего рассказа важно, что в качестве растяжек для палатки они использовали ледорубы. Весь этот третий день группа провела в высотной палатке, вмещающей шестерых человек, не вылезая даже для исполнения естественных человеческих потребностей, для которых была использована консервная банка, – настолько сильные были ветер и снегопад. Еды у них почти не было, зато бензин для примуса и чай были в избытке.

Чтобы дальнейшее было понятно для непосвящённых, здесь следует объяснить кое-что из специфики альпинизма. В то время в качестве обуви для восхождений мы использовали так называемые трикони, т. е. отриконенные ботинки, верхняя часть которых делалась из юфти (очень напоминает кирзу, из которой делали сапоги для солдат Советской Армии), а подошва снаружи по ранту и в середине была оббита стальными оковками (триконями), которые позволяли осуществлять хорошее сцепление со всеми видами горной поверхности (тропа, осыпь, скалы и снег), кроме льда, для которого нужны были кошки. Помимо этих стальных оковок на ботинках, на таких маршрутах группа всегда имеет много другого железного снаряжения: 15–20 скальных и ледовых крючьев, два молотка, кошки и ледоруб на каждого. Во время большого снегопада в горах очень часто можно слышать, как воздух вокруг тебя гудит и иногда можно даже видеть светящуюся голубую дугу, идущую от клювика к лопаточке ледоруба, который ты держишь в руке. Это особенно хорошо заметно, когда снегопад состоит из снежной сухой крупы. Это есть следствие наэлектризованности воздуха, от чего сильно начинает болеть голова. Любой опытный альпинист знает, что в грозу всё железо следует привязать к верёвке и сбросить вниз как можно дальше от палатки, поскольку общеизвестно, что металл притягивает к себе молнию. Однако не все и не всегда следуют этому правилу. Причины этому банальны – лень и русский «авось». И даже когда альпинисты этому правилу всё-таки следовали, то оно не касалось ботинок – их всегда очень жалко выбрасывать наружу по двум причинам: во-первых, снег может легко попасть внутрь и, во-вторых, верхняя часть ботинок промёрзнет настолько, что одеть их на ноги будет весьма проблематично. Кроме того, психологически очень страшно выбрасывать ботинки далеко от себя – не дай бог улетят – тогда даже одного шага от палатки сделать будет невозможно.

А теперь вернёмся к нашей шестёрке, которая и не подумала расставаться с железом, находящимся у них в палатке. Далее я повествую со слов самого участника этих событий – Боба Бененсона. Итак, в условиях наэлектризованного воздуха и снежных заносов эта шестёрка провела весь день и следующую за ним ночь в палатке. А часов в шесть утра, когда кто-то уже проснулся, а кто-то ещё спал, ударила молния, от которой досталось всем. Боб говорит, что был «в отключке» минут 20, а когда «пришёл в себя», то выяснилось, что все, кроме единственной в группе женщины Светы Новиковой, теряли сознание, но разной продолжительности. Все без исключения получили ожоги разной степени тяжести и в разных местах тела. А вот что предстало перед его взором, как только он очнулся: все живые по очереди делали искусственное дыхание «рот в рот» Валере Рябинину, который какое-то время уже не дышал. Наконец, руководитель группы Валера Слёзин, врач по профессии, сделал ему укол адреналина в сердце, после чего у него появился пульс всего на несколько секунд, но это не помогло, поскольку мозг уже не работал. По определению врача он был убит мгновенно. При разборе этого несчастного случая выяснилось, что Валера во время сна касался головой головки ледоруба, который был воткнут снаружи палатки в качестве растяжки. В добавок к этому, у него под головой лежали отриконенные ботинки в качестве подушки. Поэтому удар молнии пришёлся ему прямо в мозг. Сам Боб получил обугленный шрам длиной 12 см в левом боку и ещё несколько на правом локте. В общем, молния эта никого не оставила «без внимания». Кстати, у руководителя во рту были металлические зубы, вот он и получил по зубам.

Группе ещё сильно повезло и даже дважды:

1) Совершенно случайно рядом с ними стояла палатка москвичей, тоже пережидавших эту непогоду. Москвичам повезло больше: у них только трое обожжённых, а трое других, которые в момент «атаки» сидели на поролоновом матрасе, остались невредимы.

2) Удар молнии пришёлся в утреннее время, когда впереди был целый светлый день для спасательных работ; случись это вечером или ночью – результат мог быть куда более печальным.

А так, связка непострадавших москвичей была немедленно послана вниз за спасательным отрядом. И повезло ещё раз, потому что им не пришлось бежать до лагеря, до которого было ходу часов 6–7. Вместо этого они на спуске встретили группу спасателей, которая состояла из одних мастеров и направлялась к другой группе на совсем другом маршруте и, от которой не было известий, но были лишь предположения, что у них свои проблемы, связанные всё с той же непогодой. Вот эти-то спасатели изменили свой первоначальный план и довольно быстро добежали до наших пострадавших и спустили их по верёвочным перилам в лагерь в тот же день. А на следующий день все участники нашего сбора, кто в это время находился в лагере, в том числе и автор этих строк, были посланы наверх, к месту происшествия, где оставалось тело Рябинина, т. е. мы представляли собой уже транспортировочный отряд.

Для меня это были первые, но далеко не последние спасательные или транспортировочные работы в горах. Должен вам сказать, что транспортировка трупа в акье (это такая алюминиевая люлька, состоящая из двух скреплённых половинок, предназначенная для транспортировки либо пострадавшего, либо трупа) с помощью шести носильщиков – это почти адова работа, много тяжелее, чем лазить по стене даже и с большим рюкзаком за спиной. Мне, например, врезался в память один безобразный факт, имевший место со мной во время многочасовой работы, когда мы тащили тело Рябинина по Безенгийскому леднику: уже выбившись из сил и потому делая свою работу довольно неаккуратно (ведь труп тащим, а не живого человека!), я увидел, как стопа Валеры, которая выступала из акьи, сильно ударившись о ледовый выступ, развернулась на 90

(наверняка сломалась). Я никак на это не отреагировал, как будто ничего и не произошло. А ведь я лично был с ним хорошо знаком. Я это к тому, что адская усталость вытесняет другие человеческие чувства и даже меняет человеческую мораль. В последние 20 лет альпинистский мир широко обсуждает эту тему, применительно к маршрутам выше 8,000 метров над уровнем моря. Явное большинство склоняется к мысли, что на таких высотах действие человеческой морали прекращается по причине нечеловеческой усталости.

Итак, отдохнув одну ночь в лагере, наутро начали строить планы дальнейших восхождений – всем нам нужен 1-й разряд и как можно скорее. Прошли слухи, что начальник учебной части лагеря, всеми уважаемый Виктор Васильевич Жирнов, сам тоже ленинградец, предложил начальнику нашего сбора собрать группу посильнее и сходить на ту же вершину Джанги-Тау Восточная по тому же маршруту 4Б, чтобы снять с неё плохую карму, оставленную участниками нашего сбора. Вскоре старший тренер сбора, д.т.н., м.с. Артём Георгиевич Варжапетян озвучивает три фамилии участников, которые назавтра идут с ним на этот маршрут. Каково же было моё удивление, когда среди этих трёх я услышал свою фамилию. Не скрою, я был этим сильно польщён. Но ещё больше я был польщён, когда уже на горе Артём взял меня к себе в связку. Вот тогда я всерьёз понял, что наступил момент, когда мои многолетние усилия и работа над собой уже приносят свои плоды. Само восхождение мне мало чем запомнилось и это понятно: хорошо запоминаются те восхождения, где происходят неприятные события. В нашем же случае всё было настолько гладко и беспроблемно, что нечего было запоминать. Помню только, что по возвращении в лагерь встретивший нас Виктор Васильевич произнёс:

– Вы молодцы, никто до вас так быстро – за 44 часа из лагеря в лагерь – этот маршрут не проходил. Вы действительно сняли с маршрута плохую карму, за что вам большое спасибо.

Что же касается меня, то я получил даже больше от этого восхождения, чем два других участника, т. к. прошёл его в связке с большим мастером и многому тогда научился. Кроме того, за всё восхождение я не получил от Артёма ни одного замечания, касаемо моей работы с верёвкой. Дело в том, что при одновременном хождении в связке, вся работа с верёвкой приходится на второго в двойке, т. е. на меня, а это не такая простая работа, как может показаться. Нужно и самому идти и одновременно следить за верёвкой, которая идёт к ведущему, да так, чтобы не мешать ему двигаться с той скоростью, с которой он предпочитает и в то же время обеспечивать ему надёжную страховку.

Служба в «Электроприборе» продолжается, 1965–1966

После того, как мы успешно завершили ввод в эксплуатацию слаломного подъёмника зимой 1964 года, я почувствовал некую опустошённость, как бы «ребёнок вырос, ушёл из семьи и более не нуждается в моей опеке». Мне срочно нужна была замена этому «ребёнку».

В то время в «Электроприборе» работало 1,200 молодых специалистов (инженеров до 35 лет) и для помощи в их профессиональном росте на предприятии существовал Совет Молодых Специалистов (СМС). Главной частью его деятельности была организация ежегодной Конференции Молодых Специалистов, на которой с докладами выступали не только сотрудники нашего «Электроприбора», но также и молодые специалисты из смежных (и в какой-то мере конкурирующих) НИИ Москвы, Ленинграда и ряда других городов. Я, хотя и «валял дурака» на своей основной работе, но иногда всё-таки делал что-то полезное. Так, ещё в апреле 1963 года я выступил с докладом на такой конференции, в котором изложил результаты своей дипломной работы. Мой доклад под названием «Модернизация блока воспроизведения нелинейных зависимостей ФЭ-7 электромоделирующей станции «Электрон»» был даже опубликован в журнале «Вопросы Радиоэлектроники», Серия ХII, Выпуск 14, 1964. Это и стало моей первой публикацией в СССР. А чтобы подчеркнуть, что это был не самый последний журнал в смысле технического уровня, скажу, что в том же выпуске были опубликованы две статьи моего нового друга Лёвы Шахмундеса, которого я считал и до сих пор считаю настоящим учёным с университетским математическим образованием, в отличие от себя самого. Буквально через год Лёва по результатам этих работ станет к. ф-м. н. (PhD в американском варианте).

С тех пор беседы с Лёвой о производственных технических проблемах стали чуть ли не ежедневными. Этому, безусловно, способствовал тот факт, что мы жили с ним в одном доме. Со временем Лёва убедил меня обратить внимание на вопросы автоматизации программирования для Аналоговых Вычислительных Машин (АВМ), на которых я работал уже пару лет. Под прямым влиянием Лёвы я всерьёз увлёкся этими вопросами. Поскольку эта область программирования находилась в СССР в самом зачаточном состоянии, то очень скоро я пришёл к выводу, что надо изучать иностранную литературу, относящуюся к этим вопросам. С этого момента мои вечера по будним дням стали делиться пополам – два дня тренировки в ЛИТМО, два-три дня в Публичной библиотеке или в БАНе (Библиотека Академии Наук) у стрелки Васильевского острова.

А пока что я, как то незаметно, стал членом упомянутого Совета (СМС) и увлёкся подготовкой её очередной конференции, да так, что, когда через полгода председатель СМС Лёня Бодаревский решил поступать в нашу «Электроприборовскую» аспирантуру, то он рекомендовал на своё место меня. Я не стал отказываться, мне это даже чуток польстило. Итак, я стал председателем СМС. Это дополнительно к моему председательству в альпинистской секции. Но тут выяснился один нюанс: оказывается, что председатель СМС автоматически становится членом Комитета Комсомола (КК) всего предприятия. Вы, конечно, догадываетесь, какое у меня было в то время отношение к комсомолу – как к параллельному миру, который следует избегать. Я решил, что буду заниматься своим делом, а КК пусть занимается своим, но без меня. И надо сказать, что мы, КК и я, первые полгода вполне успешно сосуществовали в параллельных мирах, т. е. меня действительно никто не беспокоил. Больше того, я совершенно нагло научился этим фактом пользоваться.

В то время на нашем режимном (секретном) предприятии был очень строгий проходной режим в три потока – до 8:00 проходят рабочие и сотрудники завода, до 8:30 – служащие НИИ и до 9:00 проходит администрация и вспомогательные службы всего предприятия. Таким образом, мой проход ограничивается временем 8:30 утра. При опоздании хотя бы на одну минуту фамилия опоздавшего записывается и передаётся начальнику его отдела для наказания. Теперь вспомним, что по выходным дням я часто возвращался из загорода домой усталый и за полночь и потому совсем было немудрено проспать время подъёма в понедельник, что, в свою очередь, приводило к опозданию на работу. Теперь, когда я формально стал членом КК, при опоздании вместо того, чтобы идти в проходную предприятия и быть обязательно пойманным в этом «преступлении», я шёл в ближайшую парадную жилого дома напротив института, пережидал там 20–25 минут, а затем с толпой служащих администрации проходил на предприятие. Наличие толпы, а она собиралась только в последние 5–10 минут до конечного времени, было абсолютно необходимым условием, чтобы у охранника не было времени досконально изучить мой пропуск и понять, что я из предшествующего потока.

У читателя может возникнуть вопрос «а при чём тут КК и почему нельзя было таким же путём проходить на работу до того, как я стал членом КК»? Ответ на этот вопрос очень простой: как бы я объяснял своё появление на рабочем месте на 30 минут позже, чем все остальные? А вот теперь у меня всегда наготове был ответ: задержался в КК, куда забежал по общественным делам. И ни разу никому не пришло в голову проверить: а был ли вообще в это время открыт КК. Вот так ни разу за полгода, не появившись на заседаниях КК, я легко пользовался формальной к нему принадлежностью.

Но, как говорится, всему приходит конец. Так произошло и с моим отсутствием на всех заседаниях КК. По этому поводу я получил выговор от самого освобождённого (это означает, что ей платили зарплату только за то, что она секретарь КК и больше ни за что) секретаря КК с предупреждением, что, если я не появлюсь на очередном заседании, то меня освободят от должности председателя СМС. Поскольку я уже вжился в эту должность, развил бурную деятельность в подготовке ежегодной конференции и мне, конечно, не хотелось бросить этот процесс, не доведя его до логического конца, пришлось мне явиться на следующее заседание КК.

Как оказалось, оно было посвящено личному делу одного молодого инженера, который уже несколько лет проработал в одном из цехов завода, а теперь нашёл себе лучшее место в одном из отделов института, но начальник цеха его не отпускает, поскольку он является ценным работником. И вот этот начальник обратился в КК с тем, чтобы этого инженера «проработали» по комсомольской линии – не то устыдили, не то уговорили, не то заставили, остаться там, где он нужен начальнику. И действительно, члены КК добросовестно занимались этим в течение получаса. Я же пришёл на это заседание можно сказать «из-под палки» и собирался отбыть своё «наказание» ни во что не вмешиваясь, а когда надо будет проголосовать, подниму руку – жалко, что ли? Но, поняв, что «на кону» в известной степени судьба человека, который пострадает по двум причинам: во-первых, потому, что он хороший специалист и, очевидно, добросовестно исполняет свои служебные обязанности, а, во-вторых, потому что так удобнее его начальнику. Естественно, что я не смог удержаться и выступил со своими доводами, которые были прямо противоположны всем остальным:

– Из всей дискуссии я понял одно: начальник цеха не даёт своё согласие на перевод именно и только потому, что его сотрудник ценный работник. Вот если бы он был плохим работником, начальник отпустил бы его и даже с удовольствием. Это означает, что вот сейчас мы являемся свидетелями того, что человека наказывают за его хорошую работу. И если мы поддержим начальника цеха в его желании, мы тем самым подадим плохой пример всем нашим комсомольцам, т. е. нельзя работать хорошо, в этом случае у вас могут быть проблемы с переходом на лучшую работу.

Поскольку я выступал последним, никому больше выступать не пришлось, а резолюция была «заступиться за парня перед его начальником». Вторая польза от моего выступления была уже для меня лично – больше меня уже не звали на заседания КК и, очень может быть, были даже рады, что я там больше не появлялся.

А теперь вернёмся к моей деятельности на должности председателя СМС. Я на самом деле развил бурную деятельность и нам удалось провести самую большую к тому времени 8-ю по номеру конференцию МС – было самое большое количество докладов и самое большое количество участников. Уже после конференции многие из этих докладов были опубликованы в журнале «Вопросы Радиоэлектроники». Мы даже сделали и раздали всем участникам конференции памятные значки, что по тем временам было очень круто. Необычный успех конференции был замечен даже администрацией предприятия и мне предложили подать список на 40 человек, которых на мой взгляд следует премировать поездкой в Ригу, столицу Латвии. А за год до этого Лёва, который был руководителем теоретической группы нашего отдела, перевёл меня в свою группу и теперь трудиться стало значительно интересней. В этой группе из пяти человек старшим инженером работала Лена Арсёнова, молодая интеллигентная женщина лет на пять старше меня, которая была замужем и имела сына пяти лет. Несмотря на этот разрыв в возрасте мы с ней подружились и поскольку списки на поездку в Ригу составлялись только мною, то я включил туда и Лену. Я об этом пишу, чтобы показать, как всё легко делается при наличии полномочий. Я, конечно, включил в этот список всех моих приятелей, даже тех, которые никакого участия в подготовке к конференции не принимали. Активное участие принимали не более 20–25 человек, а мест в автобусе было 40. Глупо было не заполнить весь автобус. В Риге, где нам была заказана вполне приличная гостиница, мы провели два выходных дня и вернулись домой полные впечатлений.

Поскольку я понимал свою деятельность на посту председателя СМС как средство для улучшения жизни самих МС, то уже после конференции я придумал конкурс печатных работ МС и получил согласие трёх учёных из нашего отдела войти в конкурсную комиссию для определения лучших работ. Сам я предусмотрительно в эту комиссию не вошёл, поскольку собирался подать на этот конкурс свою только что опубликованную в журнале «Вопросы Радиоэлектроники», серия «Электронная Вычислительная Техника», статью под названием «Современный уровень автоматизации программирования для АВМ». Естественно, что с положением об этом конкурсе, где также говорилось о премии в 300 рублей за первое место, 200 рублей за каждое из двух вторых мест и 100 рублей за каждое из трёх третьих мест, я явился уже привычной мне дорогой к директору Грибову В. М., который легко подписал мне и эту бумагу. В самом деле – что это за деньги 1000 рублей – для такого предприятия, как наше? После того, как объявление о конкурсе было развешено во всех отделах института, опубликованные статьи посыпались на нас, как из рога изобилия. Оно и понятно – все эти статьи уже напечатаны, никакого труда от соискателей не требуется, а вполне приличные деньги можно получить, абсолютно ничего не делая. В результате шесть человек получили денежное вознаграждение без какого-либо труда. Хорошо помню, что по результатам этого конкурса даже и мне досталось 100 рублей. А это, между прочим, моя тогдашняя месячная зарплата.

Второй и третий спортивные сборы в а/л «Безенги», 1965–1966

После очень успешного летнего сезона прошлого года я без особого труда, не считая, конечно, изнурительных тренировок, попал в а/л «Безенги» второй раз. С точки зрения количества и качества восхождений этот сезон был не менее удачным, чем предыдущий: хотя было сделано всего четыре восхождения, но при этом два руководства – на Коштан-Тау (4А) и на Шхару (4Б), к тому же оба пяти тысячника. Тем не менее на этом сборе произошло два события, о которых я и хочу здесь рассказать – одно трагическое, а другое несправедливое и чуть не стоившее мне полного отлучения от альпинизма.

В первые дни сбора, как и всегда, наши тренеры прочитали нам в лагере стандартный курс лекций (первая медицинская помощь в горах, анализ несчастных случаев в горах и пр.), затем мы прошли скальные и снежно-ледовые занятия уже в высокогорье. Но поскольку мы уже были на пути к первому спортивному разряду, нам полагалось более детально освоить технику транспортировки пострадавшего по различным участкам горного рельефа. Самыми технически трудными для транспортировки считаются скальные участки. Вот потому недалеко от лагеря нам устроили демонстрацию этого процесса во всех его деталях, а когда были вызваны два добровольца на роль сопровождающих пострадавшего, я, естественно, с радостью вызвался быть одним из таких «подопытных кроликов»:

https://tinyurl.com/5n83m6m5 (https://tinyurl.com/5n83m6m5)

Не подумайте, что это лёгкая работа. Во-первых, если акья с пострадавшим прикреплена к основной верёвке, то сопровождающие пристёгиваются просто к акье да так, чтобы не сковывать их движения. У них нет отдельной от акьи страховки. Во-вторых, их работа состоит в том, чтобы оттаскивать акью от скалы на себя, упираясь в скалу ногами под акьёй, иначе акья цепляется за выступы и неровности скалы и может перевернуться со всеми вытекающими от этого последствиями. В данном случае, чем круче и глаже скала, тем легче сопровождать акью. Когда скала с отрицательным углом наклона, тогда акья движется вниз свободно, но в этом случае ноги сопровождающих теряют опору о скалу и им приходится буквально висеть на руках, держась за бортик акьи. Но если скала меньше 90

, тогда чем меньше крутизна скалы, тем труднее приходиться сопровождающим оттаскивать акью от скалы. К слову сказать, через несколько лет, после того как на подобной демонстрации акья таки перевернулась и в результате были настоящие пострадавшие, федерация альпинизма запретила помещать живого человека в акью с демонстрационными целями. Вместо человека стали использовать манекен в виде деревянной чурки весом в 70–80 кг.

А всего через две недели, когда я вернулся в лагерь после очередного восхождения, я узнаю, что в лагере траур по погибшему Валере Станкевичу. Как выяснилось, он погиб уже при спуске с Западной вершины Мижирги по маршруту 5А к. т., успешно взойдя на Восточную Мижирги по Северной стене (5Б). У него произошёл обрыв самостраховки. А ведь он был куда более квалифицированным спортсменом, чем я! Несмотря на то, что Валера не был моим другом, но тот факт, что я совсем недавно работал с ним, в полном смысле слова, плечом к плечу, мягко говоря, не мог оставить меня равнодушным к этой трагедии. Но, по неписанным законам альпинизма, если ты собираешься им заниматься всерьёз и надолго, то научись держать себя «в руках» в любой ситуации, коих, почти наверняка, тебя ожидает впереди ещё немало.

Конечно, трагедия с Валерой потрясла весь наш Ленинградский сбор, но уже через несколько дней сбор продолжил свою работу в соответствии с намеченным планом. Мне лично предстоит руководство ещё тремя участниками на вершину Шхара Главная (высота 5,203 м) по маршруту 4Б к. т. Восхождение это прошло гладко, что называется, без сучка и без задоринки, и потому там не было ничего такого, чтобы имело смысл здесь рассказывать. Тем не менее, именно это, удачное во всех отношениях восхождение, имело далеко идущие негативные последствия для меня.

Начну с того, что начальником сбора в этом году опять был Митя (Дмитрий Евгеньевич) Хейсин, а старшим тренером, как и в прошлом году, его друг Артём Георгиевич Варжапетян. Им обоим я уже пропел дифирамбы в главе, посвящённой предыдущему летнему сезону. А в этом сезоне и, конкретно, на этом восхождении вот что произошло:

Когда моя группа достигла «Австрийских ночёвок», что в шести часах ходу от лагеря, мы встретили там группу, которая под руководством Артёма только что поднялась и спустилась как раз по нашему маршруту. Я спросил у Артёма: каково состояние всего маршрута на данный момент и нужны ли на нём кошки. Артём очень уверенно ответил: «нет, не нужны; оставьте их здесь под камушком». Тогда я сказал своим ребятам, чтобы они оставили свои кошки прямо здесь на ночёвке, но свои кошки всё-таки оставлять не стал – так, на всякий случай. На разборе восхождения, который проводил сам Митя в присутствии Артёма, как-то случайно выяснилось, что три пары кошек были оставлены на ночёвке. Конечно, формально это было нарушением правил техники безопасности в горах, о которых, безусловно, на разборах следует обращать серьёзное внимание всех участников сбора. Я оправдался тем, что «кого же мне следует слушать, если не Артёма – старшего тренера нашего же сбора?». На этом разбор закончился, всем было засчитано восхождение, а мне руководство. Мы разъехались по домам и, казалось, ничто не предвещало бури.

Но, месяц спустя уже в Ленинграде во Дворце Профсоюзов, где Митя отчитывался о результатах сбора, он, к удивлению всех присутствующих, зачитал список (который сразу получил название «чёрного списка») из восьми человек, которым закрывается путь ко всем последующим спортивным сборам. Это, в свою очередь, означало практически полную остановку в спортивном росте. Для меня это было бы полным крушением моих новых надежд. В то время я ещё не ходил на собрания ДСО «Труд», где, как правило, собирались уже серьёзные спортсмены, ко мнению которых прислушивались, а я себя к таковым отнести никак не мог. Когда через несколько дней до меня дошло это известие, я был вне себя от ярости и сразу же поехал в ДСО «Труд» узнать, за что мне выпала такая честь – попадание в «чёрный список»? Милейший С. М. Керш показал мне этот список, и я понял, что у каждого, кто в него попал, была своя индивидуальная провинность. Из восьми наказанных мне известны только трое. Похоже, что остальные пятеро действительно были отлучены от альпинизма за реальные провинности или же сами «завязали» с ним навсегда после этого инцидента. А известные мне трое – это всё тот же Боб Бененсон, Игорь Виноградский и я.

Что касается Бененсона, который уже давно проживает в Нью-Йорке, то я только что (на дворе август 2018 года) переговорил с ним по телефону и вот что он мне рассказал:

На базе а/л «Безенги» в городе Нальчик несколько парней с нашего сбора не то до его начала, не то после окончания, были замечены недостойным поведением. Начальство лагеря доложило об этом Мите как начальнику сбора. Вот всех их, в том числе и Боба, Митя включил в «чёрный список». Когда Боб попытался объяснить Мите, что в то время его там вообще не было, ответ Мити был ну очень интересным: «но, если бы ты там был, ты повёл бы себя также, как и они». Неправда ли – очень убедительная логика, особенно для доктора физ. – мат наук и профессора?

Что же касается Игоря Виноградского, то в один из моих многочисленных приездов в Питер уже в 2000-х годах, я спросил его, что он помнит об этом эпизоде. К моему удивлению, он сказал, что тоже был в этом списке, но за что попал туда, уже не помнит. Обсудив это с Игорем, мы тогда пришли к общему выводу, что да, Митя при всех его несомненных достоинствах, иногда становился в позу «фюрера», т. е. позволял себе наказывать людей, которые ему по каким-то причинам просто были не симпатичны. Справедливости ради следует заметить, что через четыре года после этого события, в 1969 году, Митя взял меня в экспедицию на пик Энгельса (6 к. т.), а также включил меня, как впрочем и Игоря Виноградского, в состав штурмовой группы для восхождения на Хан-Тенгри с Севера (тоже 6 к. т.) в рамках чемпионата СССР 1970 года. Об этих двух экспедициях, и особенно о второй имеется много публикаций, как печатных, так и электронных, но о них я расскажу в соответствии с хронологией чуть позже. Больше того, когда в 1987 году я первый раз вернулся из эмиграции в свой родной Ленинград, Саша Эпштейн передал мне Митину просьбу о встрече со мной «в любом удобном мне месте и в любое удобное мне время». Мы тогда действительно повидались с ним в Сашиной квартире к обоюдной радости.

Однако вернёмся в 1965 год. Конкретно мне вменялось в вину «оставление трёх пар кошек на «Австрийских ночёвках» во время восхождения на вершину Шхара по 4Б к.т., когда этого делать не следовало. С этого момента мысль о том, что фортуна опять от меня отвернулась, не покидала меня. Первым делом я позвонил Артёму Варжапетяну и попросил у него защиты – ведь это его совету старшего тренера нашего сбора я последовал. Ещё хорошо, что я тогда, несмотря на совет Артёма, решил оставить свои кошки при себе, так, на всякий случай. Если бы я этого не сделал, у Мити было бы больше оснований для ещё более серьёзного наказания. Артём в ответ промямлил что-то формальное и я понял, что он не будет ввязываться в это дело и защищать меня перед своим другом Митей. Тогда я начал лихорадочно перебирать в своей памяти всех, кто был на нашем сборе и кто, по моим понятиям, мог бы восстановить справедливость. Я не нашёл никого лучше, чем Коля Романенко. Интересно, что в то время меня с ним абсолютно ничего не связывало – он был старше меня, уже сильным мастером спорта и, несмотря на то что мы уже второй год подряд были на одном сборе, по уровню подготовки мы были с ним «в разных весовых категориях». Т. е. для меня он выглядел старшим товарищем, на которого я смотрел с восхищением, и не более того. Так почему же я выбрал для помощи Колю, а не кого-нибудь другого? Дело в том, что Коля всем своим поведением «излучал» доброжелательность, надёжность, уверенность и, в то же время, ярко выраженное отношение к справедливости. Недаром, Коля был членом комиссии ДСО «Труд» по этике. И надо сказать, что интуиция меня не подвела.

Я узнал номер его домашнего телефона и позвонил, прося о встрече. Коля, даже не спросив зачем он мне понадобился, пригласил меня к себе домой, где я ему и рассказал о своей проблеме. Коля внимательно меня выслушал и пообещал разобраться. Очень скоро я узнал, что моё имя было вычеркнуто из «чёрного списка», как несправедливо туда попавшее. Я уверен, что кроме Коли, никто другой не стал бы тратить на меня время. Вот так неожиданно возникшая проблема, можно сказать «на пустом месте», так же неожиданно и разрешилась. К сожалению, жизнь Коли трагически оборвалась 5 декабря 1973 г. в Кавголово во время лыжной тренировки при тридцатиградусном морозе вследствие переохлаждения в сочетании с сердечной недостаточностью. Вся их команда бегала там 20 км дистанцию. И несмотря на то, что произошло это не в горах, а почти в центре цивилизации (всего в 30 км от Ленинграда) его не удалось спасти. Здесь хочется ещё раз вспомнить пословицу, говорящую о том, что «хорошие люди долго не живут».

В результате Колиного вмешательства я опять без труда попал на такой же сбор в следующем, 1966 году. Этот сбор был не очень продуктивный из-за длительных спасательных работ на склоне вершины Джанги – Тау, где чехословацкая двойка была сорвана воздушной волной от ледового обвала, в результате которого один из них был убит, а второй сильно поломан. Эти спасательные работы запомнились мне ещё и тем, что во время их проведения разбился вертолёт, который прилетел, чтобы забрать труп и пострадавшего:

https://tinyurl.com/bde5etw8 (https://tinyurl.com/bde5etw8)

В результате за этот сбор я сделал всего три восхождения, в том числе свою первую пятёрку – пик «Урал» (5А к. т.).

Вечерняя аспирантура в «Электроприборе», 1966–1967

В августе 1965 года под прямым воздействием постоянных технических дискуссий с другом Лёвой я принимаю решение поступать в аспирантуру «Электроприбора». В это время я всё ещё ощущаю какую-то неполноценность, оставшуюся со мной со времён детства и юности, хотя уже не в такой степени, как это было тогда. Теперь мне время от времени приходила в голову мысль, что аспирантура – это уже через чур, не для моего уровня знаний и способностей. Но сейчас я, наверное, сильно удивлю читателя, сообщив, что своё решение по поводу аспирантуры я принял в большой степени под влиянием своих успехов в альпинизме. Поверьте, я совсем ничего не сочиняю. В то время я мысленно часто анализировал влияние альпинизма на мою психику: когда я первый раз приехал в а/л «Баксан» и заработал значок «Альпинист СССР», мне казалось, что это может каждый; вот если бы я заработал 3-й разряд – это было бы что-то, но для меня это очень мало вероятно; когда на следующий год я-таки заработал 3-й разряд, теперь я также начал думать о 2-м разряде, как годом раньше думал о 3-м; и так продолжалось все эти годы. Теперь я уже реально приблизился к 1-му разряду. И вот вам результат психологического эффекта спорта вообще и альпинизма, в частности: если у меня получилось в спорте то, о чём я не мог даже мечтать, то почему то же самое не может произойти и в науке? Понятно, что и в науке надо будет много работать, но мне ведь не привыкать?

Таким образом, спорт дал мне уверенность в моих силах, чего я как раз был лишён с самого детства. Я и сейчас считаю, что всему хорошему из того, что мне удалось достичь в жизни, я обязан спорту. Без него мои успехи были бы гораздо скромнее. И уж совершенно бесценным был мой альпинистский опыт, как физический, так и психологический, в тот год, когда я волею судьбы оказался в Мордовской ИТК (Исправительно-Трудовой Колонии), которой будет посвящена вся третья часть этой книги.

Решение о поступлении в аспирантуру было не совсем на пустом месте. Во-первых, у меня уже было две опубликованных статьи, одна из которых была посвящена теме, которой я и собирался заниматься в аспирантуре. Во-вторых, моя довольно успешная общественная работа в качестве председателя СМС давала определённый плюс, как я это понял в случае с моим предшественником на этой должности, которого я и заменил двумя годами ранее. И, наконец, я уже начал готовиться к двум вступительным экзаменам – узкая специализация (теория автоматического управления) и иностранный язык (английский).

Однако в начале сентября 1965 года, в который уже раз меня на целый месяц посылают в колхоз убирать созревший урожай, уже не помню, чего именно, наверное, картошки. При том, что в последнюю неделю сентября начинаются вступительные экзамены в аспирантуру. Я сказал об этом заместителю начальника отдела, но он развёл руками, давая понять, что замены мне всё равно нет, а план на «временных колхозников» спущен парткомом. Ещё добавил: «может там в колхозе договоришься с местным начальством и тебя отпустят раньше». Через две недели нашей колхозной работы, когда оставалось всего несколько дней до экзаменов, я подошёл к начальнику, который руководил всем отрядом в 150 человек, посланных от «Электроприбора», с просьбой отпустить меня на экзамены. Он ответил, что это не в его власти и что освободить меня может только сам председатель колхоза, в котором мы трудились. Тогда я отправился искать председателя. Его ответ тоже был вполне ожидаемым и, главное, вполне логичным: «если ты уедешь, а кто же тогда будет собирать урожай?»

Всё это происходило в воскресенье, когда у нас был выходной от работы. Получив такие ответы от начальства, я понял, что, несмотря на все затраченные мною усилия и время подготовки, в аспирантуру мне в этом году не поступить. А кто знает, что ещё произойдёт за год, который я теперь потеряю – ведь в следующем году может опять произойти то же самое. И главное, что никто не виноват и никакого злого умысла по отношению ко мне не усматривается – так уж сложилась судьба. Я в совершенно расстроенных чувствах хожу по дороге взад и вперёд, усиленно ищу выход из создавшегося положения. Наконец, выход найден – надо заболеть и тогда идти к доктору, который находится в десяти километрах от нашей деревни, в районном центре Лодейное поле. Причём, сделать это можно только сегодня, завтра уже будет поздно – рабочий день и меня никто к врачу не отпустит. Сразу возникает вопрос: а как заболеть, если я здоров? Продолжаю ходить с одной лишь мыслью – заболеть. Ещё через час мне начало казаться, что у меня действительно температура и даже болит голова, что, впрочем, не удивительно – она усиленно занята решением сложнейшей задачи. Тогда решаю: была-не была, терять мне нечего – пойду в Лодейное поле искать врача. Уже к вечеру добрался я до районного медицинского пункта и постучал. Открывает мне санитарка с ведром и тряпкой в руках. Спрашивает: