Сексуальная жизнь сиамских близнецов

Но даже когда теплая влага, разливаясь по асфальту, затекает мне под ободранные колени, я продолжаю прижимать мудака к дороге; он скулит. Свет фонаря бьет в лицо, властный голос велит медленно подняться. Я щурюсь и вижу, как толстуху отводит один из копов. Я пытаюсь встать, но меня как будто заклинило. Тут я наконец осознаю всю картину: я в короткой юбке оседлала развалившееся на асфальте обоссанное чмо, вокруг копы, мимо проносятся машины. Кто-то грубым рывком ставит меня на ноги, хиляк продолжает сдавленно рыдать. Невысокая мужеподобная латиноска в форме нагибается, хватает меня руками в перчатках за подмышки и резко тянет вверх:

– Отойдите в сторону!

Я не могу удержать равновесие ни руками, ни ногами, ни телом и, пытаясь подняться, наступаю на чувака. Блядь, неудобно-то как. У меня в полиции Майами есть подруга – Грейс Карильо, я бы, может, и козырнула связями, но не хочу, чтобы она или еще кто-то из знакомых застал меня в таком виде. Моя узкая короткая джинсовая юбка задралась и скаталась в толстый жгут, а все из-за того, что я ударила этого козла ногами и села на него верхом. Если просто встать, джинсовая юбка не расправится, а гребаные копы так меня держат, что сама я ее расправить не могу.

– Дайте юбку расправить! – кричу я.

– Отойдите в сторону! – снова орет сука в форме.

Трусы видно спереди и сзади, и я замечаю застывшие восковые рожи копов, которые пялятся на меня в свете фар, пока я схожу с обоссанного. Мне хочется разорвать эту тетку на куски, но я быстро вспоминаю совет Грейс не связываться с майамскими копами, хотя бы потому, что их учат видеть в каждом человеке носителя огнестрела. Двое других копов – оба мужики, черный и белый, – надевают на всхлипывающего стрелка наручники, рывком ставят его на ноги, и я наконец расправляю юбку. У него мертвенно-бледное лицо, влажные глаза смотрят в асфальт. Совсем еще ребенок, максимум года двадцать два – двадцать три. Что у него в голове?

– Эта женщина – герой! – верещит оголтелая толстуха, давая показания. – Это она его разоружила. – Она показывает на закованного в наручники пацана, который из хладнокровного убийцы вдруг превратился в жалкое чмо с большим мокрым пятном на штанах; я чувствую мерзкую влагу на своих ободранных коленях. – Он стрелял в тех двух мужчин. – Она показывает на мост.

Там стоят двое покалеченных беглецов и наблюдают за происходящим. Латинос пытается сделать вид, что не при делах, белый закрывает глаза рукой от яркого света фонарей. Еще двое копов идут к ним. Толстая, задыхаясь, все заливает полицейской латиноске.

– Она отобрала у него пистолет и запнула под машину, – показывает она своим пухлым пальцем. Одной рукой она убирает потную челку с глаз, другой машет телефоном. – Здесь все записано!

– Что вы делали там, когда остановились? – спрашивает ее черный коп, а я замечаю, как еще один в недоумении смотрит то на мой «кадиллак», то на меня.

– Меня укачало, – говорит толстуха, – надо было остановиться. Съела что-то, наверное. Но я все видела, – и показывает копам видео на телефоне. – Другая машина сбила одного из тех мужчин, но даже не остановилась!

Хотя я чувствую, как у меня колотится сердце – даже больше, чем после кардиотренировки, – мысли заняты почему-то тем, что цвет кожи у девушки почти сливается под красной полицейской мигалкой с ее огромной адской розовой майкой, надетой поверх мешковатых джинсов.

– Да, он просто начал по нам стрелять. – Белый чувак с раздробленной ногой качнулся вперед, его удержал стоящий рядом коп, помятое лицо перекосило от боли: он показывает рукой на стрелка-мудака, которого запихивают на заднее сиденье патрульной машины. – Эта женщина спасла мне жизнь!

Руки дрожат. Не надо было уходить от Майлза, черт. Поебались бы тихонечко с обездвиженным больной спиной упырем, все лучше, чем расхлебывать теперь это дерьмо. И вот меня сажают в другую полицейскую машину, коп говорит что-то успокаивающее с таким сильным испанским акцентом, что едва можно разобрать. Я понимаю только, что они забирают мой «кадиллак», и слышу, как сама что-то мямлю про ключи, которые, наверно, остались в замке зажигания, и что моя подруга Грейс Карильо служит в МДПД и работает в Хайалии[4 - Hialeah – муниципалитет в составе Большого Майами, большинство населения – выходцы с Кубы.]. Машина трогается с места, толстуха на переднем сиденье крутит своей жирной шеей туда-сюда и с простецким среднезападным акцентом говорит нам с мужеподобной полицейской теткой:

– Никагда не видела таких смелых людей!

Я не чувствую в себе никакой смелости, вся дрожу и думаю: зачем, блядь, было открывать дверцу и выходить из машины? И тут я отрубаюсь на несколько мгновений. Очнувшись, вижу, что мы уже въезжаем в гараж около отделения полиции Майами-Бич на углу Вашингтон и 11-й. Съемочная группа срочных теленовостей уже здесь. Они расступаются, чтобы пропустить нас через шлагбаум.

– Эти козлы с каждым разом все шустрее, – говорит мужеподобная лесбополицейская, но беззлобно, как наблюдатель.

Я как по команде поворачиваю голову к окну и вижу объектив камеры, направленный мне в лицо. Толстуха в розовом смотрит остекленевшим взглядом то на меня, то на репортера и орет, будто «держи вора»:

– Это она! Это она! Она герой!

По своему отражению в камере я понимаю, что выгляжу нехило припизднутой, и думаю, что надо бы взять себя в руки, поэтому, когда розовая пампушка в очередной раз говорит голосом феечки: «Да вы просто настоящий герой», я чувствую на своем лице легкую улыбку и думаю про себя: да, я, похоже, герой.

2

Утренние страницы Лины 1

«Раз в жизни все можно попробовать», – сказала я Ким, когда она расписывала, как сильно ей помогают эти ее Утренние страницы. Ты просто записываешь подряд все, что приходит в голову. В кой-то раз и на мою долю хватило: прошлой ночью чего только не было! Короче, поехали!

Я остановилась на мосту, вышла из машины, вдохнула плотный, влажный воздух, оперлась руками на металлический барьер и стала смотреть на темные, неспокойные воды залива Бискейн. Вдруг как ливанет, но дождь так же внезапно перестал, и так совпало, что в этот момент я услышала, как в ночной тишине кто-то стал злобно сигналить и сразу завизжали тормоза. Потом из темноты проступила машина, чуваки эти – и она. Ор, крики, пронзительный свист, по звуку которого я поняла, что это выстрел, ведь я не раз бывала с папой на охоте. Надо было сесть в машину и уехать, но я почему-то осталась – сама до сих пор не пойму почему, а уж эти долбаные настырные полицейские – и тем более. Вместо этого я подошла поближе по проезжей части и стала снимать на телефон.

Я не дура, сказала я полицейским. По тому, как они на меня смотрели – оценивающе так и снисходительно, – ясно было, что они не воспринимают меня всерьез. Но я сама виновата: говорила нервно, слишком подробно все объясняла, все от неуверенности и волнения. «Это она!» – орала я и показывала на девушку, женщину, которая только что обезвредила преступника.

Потом я показала им телефон. Картинка сначала получилась темная – как она уложила чувака на асфальт, было едва видно, но потом, когда я подошла поближе, стало четче. Она сидела на нем верхом, прижимая к дороге.

Только копы увидели запись, сразу прониклись к этой Люси Бреннан – это было очевидно. Выглядела она соответствующе: длинные каштановые волосы с выжженными флоридским солнцем прядями медового цвета. Густые брови над большими, пронзительными миндалевидными глазами, четко очерченная трапециевидная линия подбородка. Такая вся прям суровая амазонка, и на контрасте с этой суровостью – изящный вздернутый носик, который придавал ей парадоксальную мимишность. Она была в короткой джинсовой юбке, белой рубашке и белых кедах-балетках. Одно колено ободралось, наверно, когда она прижимала стрелка к асфальту своими лепными мускулистыми бедрами.

Всех нас (меня вместе с героиней в одной машине, преступника и его жертву – в другой) отвезли в отдел в Саут-Бич. Потом нас с Люси Бреннан разделили. Меня отвели в пустую комнату для допросов, где были только серые стены, стол, несколько жестких стульев и лампы дневного света, от которых раскалывалась голова. Они включили магнитофон и стали задавать мне всякие вопросы. Вопросы были в основном, куда я ехала и где была до этого.

Спрашивали так, будто преступник – я, хотя я просто остановилась на мосту и вышла подышать свежим воздухом!

Что тут скажешь? Рассказала им всю невеселую правду, что расстроилась из-за мейла, который получила от мамы, из-за всего, что у нас произошло с Джерри, что работа не идет и что жалко зверей и стыдно использовать их косточки. Полная хрень, короче. Разболелась голова, и я просто остановилась подышать свежим воздухом. Все. Они выслушали, потом полицейская тетка – латиноска, которая была и на месте происшествия тоже, спросила еще раз: «Что было дальше, мисс Соренсон?» – «В телефоне все есть», – говорю. Я уже переслала им видео.

– Мы должны услышать это и от вас, – объясняет она.

Я рассказала все еще раз.

Люси Бреннан. Пока мы ждали в отделе, она рассказала, что работает тренером вроде как по фитнесу. Неудивительно: она вся пышет здоровьем, силой и уверенностью в себе. Волосы, кожа, глаза просто сияют.

А я под одеждой вся горела от волнения, просто потому, что оказалась рядом с ней. Потому что почувствовала, что такой человек, как Люси, мог бы мне помочь. Но когда полицейские со мной закончили и дали жетон, чтобы я могла забрать ключи от машины, которая стояла на нижнем паркинге (самой мне до отдела доехать на машине не дали), я начала ее искать и еще на какое-то время зависла в полиции, но так и не нашла. Я спросила дежурного, можно ли с ней связаться. Тот строго посмотрел и сказал: «Я бы не советовал».

Я почувствовала себя как пристыженный ребенок. Так что когда чувак с телевидения заговорил со мной нормально, по-людски, я с удовольствием дала интервью и переслала им видео с телефона.

В общем, вот мои Утренние страницы. Я пишу Ким мейл и снова рассказываю все то же самое; маме не пишу, потому что они с отцом и так волнуются, что я тут в Майами. Домой я приехала уже очень уставшая, но по-прежнему на подъеме. Я пошла в мастерскую и начала делать эскизы. Я не портретист никакой, конечно, но мне очень хотелось зафиксировать фантастические золотисто-каштановые волосы Люси и ее пронизывающий внимательный взгляд. Все мысли – только о том, чтобы снять трубку и позвонить ей.

Но с чего бы, черт побери, начать?

3

Герой

Спать не хотелось, да я и не пыталась. С рассветом я обычно делаю растяжку во Фламинго-парке, готовлюсь к утренней пробежке. Я не дам сбить себе график тренировок ни Майлзу, ни ДТП, ни какому-то стрелку-кретину, ни даже всему полицейскому департаменту Майами-Дейд. Бегу по 11-й в сторону Оушен-драйв со скоростью 12 километров в час. Дорожные рабочие-латиносы поднимают упавшие пальмы и ставят им деревянные подпорки. Восстановленные деревья благодарно шелестят и раскачиваются на прохладном ветру.

Когда я впервые сюда приехала – самоуверенная школьница-невежда, обиженная на весь мир, – помню, мамин бойфренд Либ рассказывал, что корни пальм короче, чем у других деревьев, поэтому их легко валят бури-ураганы, но они не сильно страдают и могут заново прижиться. Я скучала по Бостону и дерзко заявила, что, мол, в Майами даже корни деревьев и те поверхностные. Но до пальм мне особого дела не было, все мое презрение было направлено на красное пятно, проступавшее на лысеющей макушке Либа. Когда через пару месяцев пятно оказалось прогрессирующим раком кожи, который Либу, слава богу, прооперировали, я стала стыдиться той своей гадливости.

Добежав до Вашингтон-авеню, я замедляюсь до 6 километров в час и бегу так пару кварталов мимо тату-салонов, спортбаров, ночных клубов и магазинов, где торгуют всяким низкопробным пляжным товаром. Даже в такую рань здесь еще ошивается несколько пьяных компаний – исследуют витрины закрытых магазинов, чтобы потом вернуться что-нибудь прикупить. Визгливые девки рассматривают бикини с надписями типа «Накося выкуси»; парни тихо ржут и прицениваются к футболкам с силуэтами стриптизерш и слоганом «Поддерживаю матерей-одиночек». В СоБи можно найти заведения для всех социальных слоев – от шикарных коктейль-баров до дешевых спортпабов и стремных пивных. Их объединяет одно: все одинаково омерзительны. Мимо проплывают кабриолеты с надрывающимися аудиосистемами – дорогими, как сами машины. Приехали покрасоваться, где попроще: на Оушен и Коллинз на них никто и не посмотрит, тамошним нарциссам и без того забот хватает. В дверном проеме замечаю трясущихся наркоманов: курят сигарету на троих. Чуть дальше двое неопределенного пола спят под кучей нестираных тряпок.

Так, хватит этой блевоты: сворачиваю в сторону Коллинз и Оушен – к песку и морю – и обгоняю какого-то синяка, который бредет спотыкаясь и бормочет что-то нечленораздельное. Без этой разминки я бы пропала. Если с утра не побегать, весь день потом мутызгаешься вместо того, чтобы действовать.

Я ускоряюсь до 16 км/ч и бегу по дорожке вдоль пляжа до Саут-Пойнта[5 - South Pointe – парк на престижной южной оконечности Майами-Бич.], на обратном пути ускоряюсь еще больше. Пролетаю мимо знакомых уже лиц, кеды шлепают по асфальту в легком темпе, дыхание ровное, все под контролем.

Вот так чувствуешь себя, когда понимаешь, что боги на твоей стороне. Все остальные – простые смертные, нелепые лузеры, такие медленные, такие ограниченные. Доведя скорость по ощущениям до ровных 16 км/ч, я пересекаю Оушен, не обращая внимания на медленно ползущие машины, и бегу по 9-й улице, потом сворачиваю на Ленокс. Впереди вижу толпу народа перед моим домом. Как и у других зданий в этом районе, у нашего – фасад ар-деко, но уникальность в том, что раскрашен он в бледно-лиловый и фисташковый цвет с абстрактными геометрическими полосами и иллюминаторами, как у океанского корабля. Но что там делают фотографы, зачем они снимают фасад дома? Я вдруг начинаю переживать, что, может, пожар или еще что, но тут меня накрывает волна ужаса; подбежав ближе, я понимаю: это по мою душу!

Я срываюсь по 9-й улице к черному ходу, но один мудак все-таки меня засек и кричит:

– ЛЮСИ! ОДНУ МИНУТКУ, ПОЖАЛУЙСТА!

Начинается давка; толпа папарацци – раскрасневшихся, болезненно жирных, с одышкой или, наоборот, жутко тощих, вампироподобных алкашей, – щурясь от солнца, внезапно бросается за мной. Я не собираюсь сдаваться: вырываю ключи из замка, открываю зарешеченную железную дверь черного хода и, оказавшись внутри, с силой захлопываю ее за собой. В этот момент подлетает толпа: журналюги яростно прижимают друг друга к решетке. Я поднимаюсь по лестнице, не обращая внимания на их нестройный хор.

В квартире открыто окно во двор, через него проникает прохладный утренний воздух, сладкий, как родниковая вода. Я пытаюсь отдышаться.

Прерывисто звонит домофон, в итоге я не выдерживаю и отвечаю, поднеся трубку к уху.