Растревоженный эфир. Люси Краун

– Слышу.

– Так что ты на это скажешь?

– Я позвоню Покорны, – с неохотой ответил Арчер. – Скажу, что на следующие неделю или две он нам не понадобится. Временно.

– Хорошо. – В голосе О’Нила слышалось облегчение. – Я думаю, это разумное решение.

– Да, очень разумное.

– В конце концов, Хатт согласился дать остальным две недели.

– Поблагодари мистера Хатта от моего имени.

– Он хочет видеть тебя. Сегодня в четыре.

– Я приеду.

– Клемент… – Голос О’Нила изменился, интонации чиновника бесследно исчезли. – Я сделал все, что мог.

– Я знаю, – ответил Арчер. – Я в этом уверен, Эммет.

– Тогда до встречи в четыре.

Арчер положил трубку на рычаг и вновь уставился в потолок. Позвонить Покорны прямо сейчас или сначала встать? С чего лучше начинать день? Что доставит ему больше радости: немедленное действо или затяжка времени? Когда лучше увольнять сотрудника: до или после завтрака? А может, гораздо проще перезвонить О’Нилу и сказать, что с этого самого момента он уходит в отставку? Да только в этом случае он без боя сдаст еще четверых. «Отставка не годится, – сказал себе Арчер. – Это безответственное решение».

«Покорны, – подумал он, потянувшись к телефону, – тебя придется принести в жертву. Ты арьергард, выводящий из-под удара основные силы. И мы надеемся вызволить тебя позже, при обмене пленными. Придется тебе держать удар».

– Алло, – послышался в трубке голос Покорны. – Кто говорит? Кто говорит? – Голос был нервный, пронзительный, словно Покорны ничего хорошего не ждал от телефонных звонков.

– Манфред, это Клемент Арчер.

– О, мистер Арчер, я так рад, что вы позвонили, – затараторил Покорны. – Я хотел извиниться. Прошлым вечером я наговорил лишнего. Вы меня понимаете, насчет дирижера. Я очень разнервничался. Наговорил много того, чего говорить не следовало. Это моя дурная привычка, моя жена постоянно указывает мне…

– Ничего страшного, Манфред. По существу вы были правы.

– О, благодарю вас, мистер Арчер. Я не мог заснуть, я…

– Не волнуйтесь об этом, – прервал его Арчер. – Я звоню по другому поводу. – Он помолчал, подбирая нужные слова. – Понимаете, Манфред, мы хотим внести в шоу некоторые изменения. Поэкспериментировать…

– Да, конечно, – Покорны заранее соглашался со всем, – всегда надо заглядывать впе…

– На следующие одну или две недели, Манфред, мы хотим использовать другую музыку.

– Какую угодно. Какую вам будет угодно. – Голос Покорны стал еще более пронзительным.

– Я имею в виду, что мы хотим попробовать кого-то еще. Другого композитора. – С противоположного конца провода доносилось шумное дыхание. – Временно.

– Да, – пискнул Покорны. – Да, разумеется.

И в трубке послышались гудки отбоя. Арчер положил ее на рычаг. «Все оказалось гораздо проще, чем я предполагал», – подумал он, встал с кровати и начал одеваться.

Глава 4

– Ругаться я не буду, – шептал Хатт. – И не в моих правилах брать на себя роль арбитра. Я считаю, что О’Нил превысил свои полномочия, сказав, что дает вам две недели, но, по моему разумению, сотрудники должны уметь принимать самостоятельные решения. Для агентства это скорее плюс, чем минус. Если эти решения меня не устраивают, я их не отменяю. Мне проще уволить сотрудника.

Хатт кисло улыбнулся. Его бледное, с острыми чертами, неприятное лицо напоминало клин. Он не говорил, а вещал. И всегда шепотом. То ли берег голосовые связки, то ли понимал, что это лучший способ заставить людей слушать его внимательно. Точной причины Арчер не знал. Но, имея дело с Хаттом, приходилось сидеть на краешке стула и напрягать слух, чтобы ничего не упустить. Невысокого росточка, худощавый, лет пятидесяти с небольшим, Хатт носил дорогие костюмы и так зализывал седеющие волосы, что они казались шапочкой, обтягивающей череп. Во время войны он занимал важный пост в Управлении военной информации[22 - Управление военной информации – правительственное ведомство, создано в 1942 г. с целью ведения пропаганды военной политики американской администрации как внутри страны, так и за рубежом по каналам прессы, радио, кино и любыми другими средствами. Расформировано в августе 1945 г.], так что у него остались связи со многими высокопоставленными чиновниками в Пентагоне и других правительственных учреждениях, которым он иногда звонил, шепча в трубку, в присутствии Арчера. По уик-эндам Хатт напивался, но в понедельник всегда приходил на работу с ясными глазами и прямой спиной, вышагивая по коридорам, словно командир дивизии. Он верил в себя и в правильность собственных суждений, обладал врожденной командирской жилкой и привык к тому, что ему подчинялись. Арчер виделся с ним редко, и всякий раз в присутствии Хатта ему становилось как-то не по себе, хотя Хатт всегда держался очень корректно и дружелюбно и, бывало, даже приглашал Арчера на ланч. Кабинет Хатта своей безликостью и холодностью напоминал Арчеру операционную.

О’Нил сидел в углу, в глубоком кожаном кресле, практически невидимый в сгущающемся сумраке уходящего зимнего дня. Арчер пристроился на стуле у стола Хатта и внимал ему.

– Только в отношении Покорны я вынужден просить у вас прощения и отступить от заведенного мною порядка. Я настаиваю на том, чтобы вы немедленно отказались от его услуг. Это не такой уж плохой компромисс, не так ли? Только один из пяти. – Его губы искривила ледяная улыбка. – О’Нил, ты не можешь сказать, что я очень уж сильно ограничиваю твою самостоятельность, не так ли?

– Нет, сэр, – отозвался О’Нил из темного угла.

– Я располагаю достоверной информацией, что Покорны сообщил о себе ложные сведения, когда в 1939 году подавал заявление с просьбой разрешить ему въезд в эту страну, и правительство скорее всего депортирует его. В то время очень известные в мире музыки люди ходатайствовали за Покорны и способствовали бы тому, что в случае отказа эта история попала бы в газеты, вызвав нежелательный шум.

– А если Покорны докажет, что не сообщал ложных сведений? – спросил Арчер. – На суде или на разбирательстве, которое ему предстоит? Что мы тогда будем делать?

– Тогда я, разумеется, – Хатт тепло улыбнулся Арчеру, – сочту за честь вновь сотрудничать с ним.

– Тогда почему не дождаться решения Иммиграционной службы? – спросил Арчер. – Почему вы должны депортировать его заранее?

– Я собираюсь сказать что-то ужасное, – опять короткая улыбка, – но надеюсь, за эти слова вы не затаите на меня зла. Мы не можем позволить себе такой роскоши. Радио, как вы оба, несомненно, знаете, переживает трудные времена. Я не сильно погрешу против истины, сказав, что сейчас мы боремся за выживание. Наш новый, совсем недавно появившийся конкурент – телевидение набирает силу, отнимает наших клиентов и аудиторию. Экономическая ситуация в стране неопределенная, отток рекламы наблюдается везде. Прежние времена, когда мы могли делать все что угодно, не опасаясь последствий, ушли, возможно, навсегда. Мы балансируем на краю пропасти, господа… и достаточно легчайшего толчка, чтобы сбросить нас в бездну. Мистер Покорны и связанные с ним проблемы могут стать таким толчком. Американского гражданства у него нет, и вскоре, я думаю, Иммиграционная служба представит доказательства того, что он нарушил законы нашей страны, чтобы ступить на ее территорию. Он не столь знаменит, чтобы общественность закрыла глаза на его проступки, возможно, в наши дни таких знаменитостей просто нет, и лично я считаю, что ради него не стоит ломать копья… – Хатт улыбнулся, словно извиняясь за свои слова, но лицо осталось жестким, словно было вырублено из дерева. – К сожалению, в отношении мистера Покорны решение окончательное и обжалованию не подлежит.

Хатт помолчал. Арчер смотрел, как тот раскуривает сигарету. Вставляет ее в длинный черный мундштук, подаренный ему во время войны одним генерал-лейтенантом, чиркает зажигалкой. Худощавый, с аристократическими манерами, опасный. «Бедный Покорны! – подумал Арчер. – В эту зиму ему устроили незапланированные каникулы».

– Что же касается остальных, – все так же шепотом продолжал Хатт, выпустив струю дыма, – я, как и говорил, не стану отменять решение О’Нила. Он обещал вам две недели, и вы их получите. Но я не намерен скрывать от вас, что лично я такого обещания вам бы не дал. Кроме того, я не понимаю, какую пользу вы можете извлечь из этой задержки…

– Я говорил О’Нилу.

– Знаю, – кивнул Хатт. – О’Нил мне все объяснил. Надеюсь, Арчер, вы не обидитесь на меня, но я думаю, что вы очень наивны.

«Почему бы мне просто не встать и не уйти?» – подумал Арчер.

– Я боюсь, – слова Хатта едва перелетали через стол, – что вы оставили без внимания подоплеку этой истории, Арчер. Как вам известно, в Вашингтоне у меня довольно много знакомых…

– Я знаю, – вставил Арчер.

– А поскольку я принимаю участие в формировании общественного мнения, – иронию в голосе Арчера Хатт предпочел не услышать, – то меня время от времени приглашают туда. Спрашивают совета и, что не менее важно, дают советы. Демократия, – тут он впервые позволил себе говорить не шепотом, – это не улица с односторонним движением.

«Ну вот, – подумал Арчер, – сейчас мне отольются годы его службы в УВИ… он будет рассуждать о демократии».

– Демократия не ограничивается тем, что мы передаем свои пожелания нашим политическим лидерам. Мы должны быть готовы к тому, что иной раз и политические лидеры будут выражать нам свои пожелания. Это логично?

– Да, – с неохотой признал Арчер. – Логично.

– Опять же, если я не ошибаюсь, вы голосовали за нынешнюю администрацию. Во всяком случае, – Хатт покивал, – во время предвыборной кампании вы активно агитировали за мистера Трумэна[23 - Трумэн, Гарри (1884–1972) – с 1934 г. сенатор от Демократической партии, с 1944 г. – вице-президент США. 12 апреля 1945 г., после смерти Рузвельта, стал президентом США. Принял решение об атомной бомбардировке Японии. В 1948 г. был переизбран на пост президента.].

– Да, – кивнул Арчер, гадая, куда гнет Хатт и не заманивает ли он его в ловушку. Арчера удивило, что Хатт был в курсе его политических пристрастий. – Но какое отношение имеют к происходящему выборы?