…И мы станем единым целым. Благодаря и вопреки. Так вот она какая – любовь!

Пока док возился с пуповиной, она обмыла новорожденного мальчика, завернула в чистую пелёнку и повернулась показать сына отцу, и только тут разглядела сидящего на полу мужчину. Он сидел, скрестив ноги, на полу и сосредоточенно смотрел на Етту снизу вверх, хотя ей показалось, что сверху вниз. На его ногах были надеты сшитые из шкуры какого-то животного мокасины. Меховая накидка не закрывала полностью широкую грудь, где виднелось несколько рядов бус – зубы и когти зверей вперемежку с камнями синего и зелёного оттенков. В принципе, так мог одеться и охотник, но вот цвет его кожи, а, главное, – головной убор из разноцветных перьев – к ним с доктором пожаловал

индеец! Такого в их практике ещё не было.

Доктор, не обративший внимания на изумление, прозвучавшее в возгласе своей помощницы, нетерпеливо её позвал:

– Етта, где Вы там? Положите уже, наконец, куда-нибудь дитя, и помогите мне перенести мамочку на кровать. Не будет же она лежать на столе, как праздничный пирог, до утра?

И тут доктор уже застыл в изумлении, когда вместо Етты к столу подошёл индеец, настоящий индеец, аккуратно взял роженицу на руки, нежно прижал к себе и вопросительно уставился на доктора выразительными зелёными глазами.

– Кхм-кхм! – прочистил горло эскулап и хрипло сказал, – Следуйте за мной, – добавив к словам жесты, чтобы было понятно.

Нэпэйшни бережно уложил Анпэйту на кровать и легонько поцеловал её в губы. Анпэйту так устала, так устала, но нашла в себе силы улыбнуться мужу и тут же провалилась в сон. А Нэпэйшни вернулся за сыном. Етта, как в тумане, вложила сладко посапывающий комочек в протянутые руки индейца, и грузно осела на табурет.

– Вы когда-нибудь видели что-нибудь подобное? – спросила она доктора, начисто забыв, что в этот дикий край они приехали одновременно и всегда работали вместе, а, следовательно, доктор видел ровно столько же, сколько и она.

Боллард22, уже немного пришедший в себя после чудного видения, успокаивающе положил ей руку на плечо и сказал:

– Привыкайте, Етта! Если всё сложится так, как задумал Ваш дорогой мальчик, мы будем часто видеть местных аборигенов, может быть, даже научимся говорить на их языке. А они начнут понимать нас.

– Скажете тоже! – фыркнула Етта, и поспешила наверх в комнату, куда индеец отнёс роженицу («Кто он ей?», – подумала на ходу), чтобы убедиться, что там всё в порядке.

Мать и дитя мирно спали на кровати, а индеец вытянулся рядом на голом полу в верхней одежде, даже мокасины не снял. Хоть индеец, хоть бандит с большой дороги, не могла Етта оставить гостя в таком положении. Она взяла из чулана подушку и одеяло, и отнесла наверх…

21 – в переводе – «домашняя правительница»

22 – в переводе – «лысый, округлённый, как шар»

12

Каждый день Хауелла Пенна, владельца земли Пенсильвания и её столицы – Филадельфии, начинался с доклада шерифа Варда23 Таскилла. Хвала Господу, последнее время, после заключения мирных договоров с окружающими Пенсильванию племенами индейцев, в докладах не было ничего тревожного, разве что мелкие бытовые конфликты. Единственное, что озадачило Хауелла сегодня, это чужак, который уже третий день находится в доме доктора Болларда Хаггарда. Такой вывод шериф сделал на основании лошади, привязанной к его крыльцу.

Наличие у доктора пациента, прибывшего издалека, не было редким явлением. А вот то, что он не зарегистрировался у шерифа, было явным нарушением правил, как и то, что Вард до сих пор не наведался к доктору сам. Но Хауелл не стал пенять шерифу на недобросовестное выполнение его обязанностей, поскольку и док, и, тем более, Етта находились в городке на особом положении, и виноват в этом был не кто иной, как сам Хауелл.

Етта была нянюшкой и кормилицей Хауелла. Её доброе, полное любви лицо, он увидел первым, когда пришёл в этот мир. И видел чаще, чем лицо матери, занятой преимущественно собой. Когда на свет появились сыновья самого Хауелла, кормилицей Етта уже быть не могла, но оставалась при них няней.

Когда король предложил Хауеллу земли в Новом Свете в счёт погашения долга короны перед его почившим отцом, и вся его семья перебралась за океан, вместе с ними отправилась туда и нянюшка. Сыновья Хауелла уже выросли и в няне не нуждались, своими пока тоже не обзавелись, просто к этому времени Етта стала неотъемлемой частью их семьи.

На пароходе за долгие месяцы трудного пути семья познакомилась со всеми путешественниками своего положения, в том числе и с доктором Боллардом Хаггардом. Впрочем, доктора знали все слои общества, находящиеся на пароходе: от высшего на верхних палубах до отребья в трюме. А Хауелл с Боллардом не только познакомились, но и подружились на почве единства взглядов на жизнь. Оба, Хауелл в силу собственных моральных принципов, а Боллард, по большей части, в силу профессии, были пацифистами, демократами и исповедовали принцип веротерпимости. Да, и ещё у них был один общий интерес: оба предпочитали всем остальным увлечениям игру в шахматы. Игроками по силе были равными, а потому, и играть между собой им было весьма интересно.

Етте на корабле заниматься было особенно нечем, и, поскольку она не привыкла сидеть сложа руки, как-то так само собой получилось, что она начала помогать доктору. И у неё это так ловко получалось, что вскоре Боллард и представить себе не мог, как он обходился раньше без неё. Поэтому, когда они, наконец, спустились на берег, для обоих показалось естественным поселиться вместе. Хауелл не возражал, и в их взаимоотношения – были ли они более близкие, чем чисто по работе, не вникал. Оба, и Боллард, и Етта перешли в разряд его друзей.

Но это не освобождало их от соблюдения правил регистрации чужаков, находящихся в городе более одного дня. А, если это был не чужак, а друг, то тем более было странным, что друзья не познакомили его с ним, тоже другом, между прочим. И Хауелл отправился в дом доктора сам.

Нянюшка встретила Хауелла, как всегда, тепло и радушно, но ему показалось, что была смущена его визитом. А, когда его проводили в столовую, Хауелл понял, что ничего ему не «показалось». Доктор уже заканчивал завтрак традиционным английским чаем с молоком, но за столом сидел не один. Компанию ему составляла рыжеволосая девушка и… индеец (!). Хауелл оторопел на мгновение от такой по всем меркам невозможной картины, но быстро собрался и грозно произнёс:

– Сэр, потрудитесь объяснить, что здесь происходит?!

– Здравствуйте, Хауелл! – как ни в чем не бывало, ответил док, – Хотите чашечку чая? Етта сегодня испекла весьма вкусное печенье.

Хауелл аж покраснел от такого вопиюще возмутительного поведения. Мало того, что эти двое нарушили всё что можно, а, вернее, нельзя, воспользовавшись его дружбой, они ещё и усадили с собой за стол индейца (!), а теперь предлагают ему – сыну адмирала, посвященного в рыцари английской короной, наконец, хозяину Филадельфии и всей Пенсильвании, сесть с индейцем за один стол! Хауелл с бешенством переводил взгляд с невозмутимо сидевшего за столом доктора на напрягшегося индейца, а потом на разом побледневшую нянюшку, которая встала между своим «дорогим мальчиком» и рыжеволосой гостьей в явно защищающей позе. В столовой повисла тяжёлая пауза.

Индеец встал из-за стола и с прямой спиной вышел из комнаты. За ним выбежала девушка. Смущённая Етта топталась на месте, не зная, как поступить ей.

– Етта, голубушка, поднимитесь наверх. Возможно, Дори понадобится ваша помощь, – ласково сказал няне док, а потом, уже обращаясь к гостю, добавил, подчёркивая тоном обращение к Хауеллу, – Мой друг! Присядьте! Нам надо поговорить.

– Вам не кажется, мой друг, что вы несколько задержались с этим предложением? – язвительно ответил Хауелл, продолжая кипеть возмущением, но за стол сел, хотя к чаю не притронулся.

– Вы, безусловно, правы! – наконец-то, смутился Боллард, но, тем не менее, твердо глядя в глаза другу, продолжил: – Я прошу у вас прощение за то, что не сообщил вовремя о своих гостях…

– Гостях?! – перебил Хауелл, – Вы индейца называете гостем? Кушаете с ним за одним столом? Предлагаете сесть за него же мне?

– А в чём, собственно говоря, дело? – скрестил руки на груди док, – Мы завоевателями пришли на их землю, вытеснили из домов их предков. И не вы ли, мой друг, говорили, что индейцы – тоже люди? Что надо жить с ними в мире? Не вы ли приложили столько усилий для прекращения кровопролития на этой земле? Не вы ли сидели за одним столом с индейцами, подписывая мирные договора?

– Я общался с вождями племен! – возразил Хауелл, но тон поубавил.

– Не вижу разницы! – пожал плечами Боллард, – Для истинного демократа, коим я, искренне надеюсь, вы являетесь, не стыдно сидеть за одним столом ни с сыном обедневшего дворянина, – сказал доктор, намекая на себя, – ни с простой крестьянкой, вырастившей вас, ни с дочерью пастора, ни с простым индейцем. И, кстати, если, уж, вам так будет легче, Непейшни – сын вождя племени осейджикау с северо-запада, который, к тому же, возглавляет Союз двенадцати дружественных племён.

Хауелла остудил страстный монолог всегда вежливого и спокойного доктора. Кроме того, последнее время он был одержим идеей объединения английских колоний24, а будучи пацифистом, серьезно относился к проблеме мирного урегулирования конфликтов, что не возможно было осуществить без переговоров с индейскими племенами, заселяющими как север, так и юг Америки. И окончательно доктор добил Хауелла, сообщив, что индеец не только понимает английский язык, но и весьма бегло говорит на нём.

Когда в закипевшую поначалу голову Хауелла окончательно вернулся холодный разум, доктор рассказал всё, что успел узнать о Дори и Нэпэйшни сам за эти три дня.

История глупенькой английской девочки Дори, поломавшей свою жизнь из-за первой влюблённости, а потом её злоключения в Форти-Майл, не тронули Хауелла, как его нянюшку Етту, которая так близко к сердцу приняла рассказ девушки, что буквально сразу начала воспринимать её чуть ли не как родную дочь. И, соответственно, воспылала благодарностью к человеку, спасшему Дори от страшной смерти на костре, и полюбившему её больше жизни. Это было видно сразу. Для Хауелла история Дори ничего интересного и необычного не представляла. Если не половина, то, уж, треть точно, женского населения Нового Света могла поведать точно такую же историю.

Совсем другое дело Нэпэйшни. Сын вождя, создавшего и бессменно возглавляющего самый мощный союз индейских племён, слухи о котором с северо-запада дошли до юго-востока, пошедший против племени, против семьи, против всех устоев и верований своей жизни. И ради чего? Ради любви к рыжеволосой простушке?! Это было удивительно. И невольно вызывало сочувствие и уважение. Уважение за то, что смог оторваться от преследования, а оно, безусловно, было. Смог провести любимую пешком через полконтинента, избежав столкновений, как с колонизаторами, так и с регулярной армией. А главное – договорившись со всеми племенами индейцев, встретившихся на столь долгом пути. Всё это говорило о его мужестве, силе, уме и удачливости. Тех качествах, которые, как полагал Хауелл, помогли ему самому в непростом деле освоения новых территорий. И которые он искал хотя бы ещё в одном человеке, своём помощнике, в деле создания могучей страны от океана до океана. А вот нашёл в отсталом индейце. И, может быть, хорошо, что именно в индейце! Ведь начинать объединение английских колоний всё равно придётся с договоров о мире с коренными жителями – индейцами. И кто, как не их брат, краснокожий, знающий кучу наречий разрозненных племён и, в тоже время, понимающий английский язык, сможет помочь в этом Хауеллу?

… Примерно в это же время, в конце осени, в стойбище племени осейджикау съезжались гости из всех дружественных двенадцати племён Союза на свадьбу дочери вождя Натта с Хоуохкэном.

Многое было необычным в этой свадьбе. И то, что жених был младше невесты. Нет, такое соотношение возрастов было не в редкость, но обычно происходило, когда жених, всё-таки, был постарше, а не только что инициированным в мужчину после первого подстреленного оленя! Да и происхождением жених не блистал. Был простым сиротой из небольшого племени куапо. Дочь вождя славного племени осейджикау могла бы составить более выгодную партию.

Ну, ладно, это ещё можно было понять – он спас ей жизнь, в конце концов! Но вот почему устраивается такая грандиозная свадьба?! Ведь обычно этот ритуал является внутриплеменным, или, уж, для двух племён, если жених и невеста оказываются из разных. А тут пригласили всех, да ещё и объявили о соревнованиях между самыми умелыми воинами, что свадебной традиции совсем не соответствует. И не связано ли это как-то с таинственным исчезновением почти год назад старшего сына ОхитекаКотахира – Нэпэйшни?

Много вопросов крутилось в голове опытных вождей племён, опытных и мудрых, но они их не задавали. Потому они и считались мудрыми, что понимали: всё в своё время станет ясным, надо лишь набраться терпения. Что-что, а терпения вождям было не занимать. Простые же индейцы вопросами не задавались. Дополнительный праздник, на котором можно было других посмотреть и себя показать, был им только в радость.

Воспользоваться свадьбой, чтобы подобрать нового вожака, предложил Куидель. Хонон и Сунаккахко не очень обрадовались этой идее. Они-то рассчитывали, что пройдёт не меньше четырёх лет, пока завершится полный круг обучения мальчишек из всех двенадцати племён, и они, побывав во всех племенах, подберут возможные кандидатуры. А за это время многое может измениться. Силы вернутся к их другу. Кровь опять закипит в его жилах. Заплещется огонь в глазах. Но раз так подсказали шаману духи, что ж…

Среди тех, на кого обратили внимание члены Совета племени осейджикау, был и немногословный охотник из племени куапо – Хотото. Чем-то он им напомнил молодого Охитека. Такая же выдержка, стать, меткость, сила. Огонь в глазах, уверенность на лице и хладнокровие в душе. Но Хотото не был вождём куапо, а потому не мог претендовать даже на место в Военном Совете Союза, не говоря уже о том, чтобы возглавить его. Пока не мог.

23 – в переводе – «охранник, сторож»

24 – реальное историческое лицо – Уильям Пенн, воплотил идею объединения английских колоний в жизнь. Он же заложил демократические принципы в конституцию Пельсильвании, которая послужила основой для конституции Соединенных Штатов. Он же разработал перспективный проект для Соединенных Штатов Европы, в котором предложил создание Европейской Ассамблеи из депутатов, которые могли бы обсуждать и выносить решения по различным спорам, не прибегая к насилию. Это дает право считать его первым мыслителем, предложившим создание Европейского парламента (из Википедии)

13

Хотото ехал на встречу с бледнолицыми с тяжестью на сердце. Его мир, мир его предков рушился на глазах. Бледнолицые захватывали всё новые и новые территории, вытесняя индейцев с их земель, уничтожая их. Даже от их мощного Союза двенадцати племён индейцев осталось едва ли половина: кто погиб в сражениях, кто на охоте, а кого-то скосили неведомые болезни, появившиеся вместе с завоевателями. Если так пойдёт и дальше, то, как и в каком мире будут жить их дети? Доживут ли его сыновья до его, Хотото, тридцатилетнего возраста? Не говоря уже о почтенном возрасте стариков: ОхитекаКотахира, Титонка, Куиделя?

Они долго обсуждали это на Военном Совете Союза. Не все вожди племён были согласны с Хотото, с ним, самым молодым из них вождём племени куапо и главой Военного Совета, но он смог убедить их (не без помощи тринадцатого члена Военного Совета – Куиделя, входившего в него, как единственный шаман на все племена) попробовать заключить мирный договор с вождем англичан, пришедшем с юга. Ради сохранения жизни своих детей отправиться в «резервацию». Слово, которое пока не понятно, что означающее. В обмен на гарантию защиты от нападения и уничтожения.

В делегации из представителей всех двенадцати дружественных племён, Хотото был единственным вождём. Вожди остальных племён остались дома, чтобы, если что-то пойдёт не так на переговорах, не обезглавливать Союз. Свою любимую Пэвети и четырёх сыновей, на время своего отсутствия, Хотото перевёз под покровительство вождя осейджикау Титонка. А остальные его соплеменники вольются в племя соседей, если он не вернётся.

В огромный шатёр вождя бледнолицых Хотото вошёл один. Остальные одиннадцать воинов делегации индейцев расположились у входа, чтобы в случае необходимости вступить в бой с бледнолицыми, сложить свои головы за жизнь вождя Хотото.

В шатре находились только двое: вождь бледнолицых в пышном одеянии и индеец в традиционной одежде племени осейджикау. Хауелл Пенн и… Нэпэйшни. Хотото сразу его узнал, хотя видел только один раз в жизни. Нэпэйшни хотел украсть у него любимую – Пэвети. А потом было его предательство родного племени и семьи. Хотото эта история тогда не касалась, и он не знал её подробностей. Но по всему получалось, что Нэпэйшни – враг. А какой мирный договор можно заключать с врагом и предателем? Их надо убивать! Но… Мужчина, который когда-то любил его любимую, должен быть удостоен возможности объясниться перед смертью. Хотото застыл в напряженной боевой позе и, указывая рукой на индейца, жёстко произнёс:

– Я буду говорить с ним!

Нэпэйшни спокойно перевёл Хауеллу требование прибывшего представителя Союза племён. Хотото он не помнил, поскольку в тот свой единственный приезд в племя куапо, его глаза видели только Пэвети. Пэвети не могла полюбить плохого человека, а потому Нэпэйшни оставался спокойным, не смотря на явно угрожающую позу её мужа. Видимо, не только родное племя в курсе его, Нэпэйшни, бегства, но и остальные одиннадцать племён тоже. Но к этому Нэпэйшни был внутренне готов.

Хауелл вышел из шатра, решив, что лучше пусть индейцы поговорят внутри, так проще будет контролировать ситуацию. Снаружи ситуация была не менее напряжённой, чем внутри. То ли индейцы что-то услышали, то ли так было задумано с самого начала, но они уже рассредоточились вокруг шатра и стояли с каменными лицами, готовые в любой момент выхватить своё оружие. Кольцо солдат, окружавших и шатер, и индейцев, делало ситуацию ещё более взрывоопасной.

Хауелл подчёркнуто спокойно пересёк оба кольца и уселся неподалёку. Неужели десять лет его напряжённой работы без единой капли крови закончатся грандиозной бойней? Хауелл знал историю бегства Нэпэйшни и Дори из племени осейджикау, но его миролюбивой натуре пацифиста была не понятна жажда мести, да ещё и сохранявшейся столько лет.

Поначалу его взаимоотношения с Нэпэйшни складывались непросто. Хауеллу не терпелось уже начать действовать, а настороженный индеец всё продолжал забрасывать его вопросами и никак не соглашался с той ролью, которую ему отвёл Хауелл в деле «добровольного принуждения», как он это называл, индейцев к заключению мирных договоров и жизни в резервациях.

В какой-то момент у Хауелла сдали нервы, и он пригрозил Нэпэйшни тем, что выгонит его из города. Одного, без семьи. Нэпэйшни молча развернулся тогда, и ушёл. А Хауеллу, как когда-то в детстве, пришлось отбиваться от разгневанной нянюшки, которая вознамерилась огреть его сковородкой. Конец яростному «диспуту» положил спокойный голос доктора, который возвестил, что они с Еттой, племянницей, её мужем и их сыном решили переехать в другой город, дальше на юг. Там теплее и спокойнее. И Хауеллу пришлось смириться и набраться терпения, чтобы развеять подозрения Нэпэйшни.

И оно стоило того! Во всех племенах, с которыми Хауэлл вёл переговоры, человек их крови невольно вызывал доверие. Уверенность Нэпэйшни в том, что мирный договор с бледнолицыми, это единственный путь для индейцев сохранить свой уклад жизни, свою культуру, свой язык, саму жизнь, наконец, передавалась переговорщикам. Его стать, его внутреннее право на власть ощущались индейцами на уровне инстинктов.

Как ни странно, но и присутствие Нэпэйшни на переговорах с представителями разрозненных английских колоний, с которыми Хауелл договаривался об объединении, тоже играло положительную роль. Он сам был поражён преображению индейца, когда того уговорили переодеться в цивилизованную одежду. Шляпа вместо наряда из ярких перьев, куртка-дублет и штаны, высокие сапоги вместо мокасин, и вот перед изумлёнными зрителями предстаёт испанский гранд с загорелой кожей и зелёными глазами, только молодецки закрученных усов и бородки клинышком не хватает! А уж знание отсталым индейцем английского языка и вовсе выбивало чванливых и заносчивых англичан из колеи.

И, кстати, Дори тоже оказалась небесполезным приложением к мужу-индейцу. Отсутствие Хауелла и Нэпэйшни дома по времени всё увеличивалось с возрастанием расстояния, на которые они удалялись для переговоров, и у Дори, которой нечем было заняться, поскольку вокруг сына они крутились втроём с доктором и Еттой, а не она одна, возникла идея создания школы, как для детей, так и для взрослых. Идея наверняка возникла не без помощи доктора, но это было не важно. Главное, она была нужной и своевременной! Хауелл Пенн, как никто другой, понимал это. Ведь общеизвестно, что чем более образован человек, тем он менее агрессивен, и наоборот. Так что в деле всей своей жизни – мирном создании нового государства, дать образование полуграмотному населению английских колоний, заложена немалая часть успеха всего предприятия. И кому, как не Дори заняться этим? Дори, которая в короткие сроки научила английскому языку мужа, сама выучила его родной язык, да, к тому же, владела и французским, умела писать и считать.

И вот этот мир, так тщательно и с такой любовью сложенный по кирпичику, может рухнуть в одночасье из-за события, которое произошло десять лет назад?!?

Если бы Хауелл обладал даром шамана, он бы прозревал, какой ураган бушевал в шатре. Какие страсти бились о его стены. Но, постепенно, всё успокоилось. Из шатра вышло двое индейцев. Один вскочил на коня и умчался быстрее ветра. С ним вместе молниеносно исчезли и все прибывшие с ним индейцы. Второй подошёл к Хауеллу и сказал:

– Союз двенадцати дружественных племён не будет подписывать мирный договор. Я должен предстать перед Советом племени. Только после решения моей участи Союз может вернуться к его рассмотрению.

Хауелл Пенн вздохнул с облегчением. Кровавые картины, которые рисовало ему воображение, так и остались только химерами. В конце концов, новое государство пока может обойтись и без земель Союза двенадцати. Сами индейцы Союза никогда не нападали первыми, а, значит, если поставить гарнизон на границе их земель, то можно в дальнейшем избежать столкновений с ними. Расширять же границы государства можно и на юг, и на север, не обязательно долбиться в несговорчивый запад. Тем более, когда это связано с угрозой для жизни человека.

Но Нэпэйшни решил иначе.

13

Нэпэйшни, так же как и Хотото, понимал, что незавершённых дел быть не должно. Поэтому он решил вернуться и принять свою участь, какой бы она ни была. Его душа и сердце рвались в клочья из-за разлуки, возможно навсегда, с любимой и детьми. Но не слушать голос крови, крови индейца, которая звала его обратно, он тоже не мог. Нэпэйшни должен был получить прощение. Или умереть.

Его жена, Анпэйту (Дори она была для внешнего мира, а в семье гордо носила имя, данное ей мужем), спокойно выслушала смягчённый вариант разговора Нэпэйшни с Хотото и сказала:

– Что ж, значит, настало время познакомить бабушку и дедушку с внуками!

Нэпэйшни ожидал от жены чего угодно – слёз, уговоров не ехать, криков, но не этого обескураживающего решения отправиться вместе, да ещё и с детьми.

– Женщина! Ты понимаешь, что ты говоришь? Ни ты, ни дети никуда не поедут. Вы останетесь под защитой сэра Пенна и доктора Хаггарда, чтобы со мной не произошло!

– Никогда не поверю, что твои родители способны причинить вред нашим детям!

Нэпэйшни вздохнул. Он уже давно понял (десять лет брака, как-никак!), что есть вещи, которые бесполезно объяснять белым людям. Они этого никогда не поймут. А, если и поймут, то не примут однозначно. И он решил говорить о другом. Подошёл к жене, обнял и заглянул в голубую воду её глаз:

– Любимая, тебе нельзя появляться в моём племени, ты ведь это понимаешь?

– Понимаю! – упрямо глядя в встревоженные зелёные глаза мужа, ответила Анпэйту, – А ты помнишь, что обещал мне? Что мы всегда будем вместе – и в горе, и в радости?

Ещё бы Нэпэйшни не помнил! Этот единственный в их жизни скандал он не забудет никогда! Они с сэром Хауеллом Пенном уезжали всё дальше от Филадельфии, где оставались их семьи. И времени каждая их поездка занимала всё больше. Помимо увеличивающегося расстояния, преодолении несговорчивости английских колонистов и подозрительности индейских вождей, появилось много вопросов в организации резерваций для индейских племён, их охраны и так далее. И, если первая поездка заняла три летних месяца, то через три года Нэпэйшни отсутствовал дома дольше, чем присутствовал. Анпэйту взбунтовалась. Нэпэйшни искренне не понимал – почему?