Запомни меня такой… А это зависит от того… И этим всё сказано. Пришвартоваться в тихой гавани

В конце июня во время празднования Рождества святого Иоанна Крестителя10 супруги дю Белле отправились в церковь. Ни Гардиен, ни тем более Эмите, никогда не были сильно религиозными людьми, но этот праздник был веселым, и супруг решил развлечь немного заскучавшую супругу (конечно, после развлечений Парижа сельская размеренная жизнь на кого угодно будет навевать скуку).

И в церкви Эмите обратила внимание на отца Климента11. Вернее, она обратила на него внимание ещё 3 года назад, когда он, тогда ещё совсем юный, только вступил в должность настоятеля их прихода, и их свадьба с Гардиеном была, по сути, первым большим обрядом, который он проводил самостоятельно. Новоиспечённый падре сильно волновался, потел, путался в словах и оттого очень мило краснел. Этим он развеселил новобрачную, чем немного отвлёк от постоянной тошноты и изжоги первых месяцев беременности. Эмите ещё тогда отметила про себя чистые и ясные голубые глаза падре. Но сейчас она нашла его даже более интересным мужчиной, чем тогда. Он возмужал, чувствовал себя уверенно на своём месте, видно было, что он пользуется уважением прихожан, а всё это несказанно красит мужчину. И Эмите стала ломать голову, как сойтись с падре покороче. Первое, что пришло ей в голову – прийти к нему на исповедь, что она и исполнила сразу после окончания праздника.

Они уселись каждый в своей кабинке и Эмите, сначала не уверенно, начала рассказывать о своей жизни в Париже. Падре делал исповедующейся девушке глубокомысленные замечания (из них следовало, что жизнь Эмите – сплошной грех), но чем дальше она рассказывала, тем меньше комментариев слышала из-за перегородки. Вскоре Эмите поняла, что падре уже давно не подаёт голос. Может он уже давно сбежал, не в силах слушать её греховные похождения? Или ему стало плохо? Она несколько раз обратилась к нему по имени, а когда он не ответил – решила заглянуть в его кабинку.

Падре Климент был на месте и ему, действительно, было плохо. Он бы уже давно сбежал от этой развратницы, так красочно живописующей свои действия в постели, да, вот – беда! его тело отреагировало совсем не так, как предписывал разум, а посему сдвинуться с места он не мог. Когда Эмите заглянула в кабинку, она сразу всё поняла по вздыбившейся между ног священнослужителя рясе. «Бедненький, – подумала она, – он ведь тоже мужчина, молодой мужчина, полный сил и желаний!» И она пожалела его, как понимала и могла: очень аккуратно достала его взбунтовавшийся член из брюк под рясой, приподняла пышную юбку и уселась к нему на колени, раздвинув свои ноги. Падре Климент не произнёс ни звука, лишь покраснел и с усилием глотал застревающий в горле воздух, как только что выловленная из пруда рыба.

Стоило Эмите лишь несколько раз качнуться, как мужчина кончил, не в силах сдерживаться. Девушка даже в первом приближении не получила никакого удовольствия, просто не успела. Она также аккуратно, как доставала, упаковала опавший член обратно, почти невесомо поцеловала падре Климента в щёки, как положено, приложилась поцелуем к его руке и пошла домой. Уж дальше пусть он как-нибудь сам приходит в себя!

Зато скуки как не бывало! Эмите как на крыльях летела домой, во-первых, ей было весело, а во-вторых, срочно был нужен незакомплексованный мужчина – муж, чтобы сбросить своё сексуальное напряжение. Ну, падре Климент, Вы мне немного задолжали! И Эмите решила, что не уедет, пока не получит от секса с падре полноценного удовольствия.

Отец Климент был в ужасе от совершенного в церкви святотатства и если бы не празднества, продолжающиеся целую неделю12, он бы заперся в своей келье, надел на себя вериги и молитвой и голодным постом изгнал дьявола из своего тела, но вместо этого был вынужден каждый день быть на людях, говорить проповеди и совершать ритуалы. И каждый день видеть среди прихожан эту ведьму с зелёными глазами. Она вроде ничего особенного и не делала, вела себя достаточно скромно, но глаза батюшки, как магнитом притягивались к ней, упирались в неё взглядом в каком бы углу церкви она не находилась. Она опять подошла с просьбой об исповеди, и он не смог ей отказать, поскольку вокруг были люди, и было бы странно, если бы приходской священник отказал в такой малости хозяйке земель, на которых стоит его церковь.

И падре решил, что это бог испытывает его волю. И дал себе слово выдержать ниспосланное ему испытание. Но, видимо, не больно-то много у батюшки было сил! Едва Эмите начала говорить, причем в этот раз она не рисовала перед ним никаких скабрезных картинок, а говорила о музыке и живописи, …но говорила таким волнующим голосом, что вскоре падре опять проиграл свою войну с плотью. В этот раз Эмите знала, что делает, и поэтому не пропустила момент, когда надо было заглянуть в кабинку. Конечно, делать ей опять пришлось всё самой, но это и стоило того удовлетворения, которое она получила в итоге. Падре так снесло голову, что в конце он чуть не выдал их убежище (в церкви вроде никого уже не было, но мало ли кто мог заглянуть в неё ненароком и услышать страстный стон настоятеля) и Эмите опять пришлось спасать положение: она накрыла рот батюшки поцелуем, и через некоторое время он ей ответил! Они начали страстно целоваться и потеряли счёт времени.

В церковь пришли убираться. Этим занимались по очереди женщины из числа прихожанок. Они мыли полы и негромко переговаривались между собой о своём, житейском, включая и рассеянность батюшки последнее время на проповедях и его горящие голубые глаза. Не заболел ли наш настоятель? Падре Климент застыл от ужаса, а Эмите охватило безудержное веселье и отвага. Она не стала вставать с колен падре, а наоборот, ещё сильнее прижалась к нему. К тому времени, когда уборщицы закрыли двери церкви на засов, Эмите и отец Климент кончили второй раз. Проказница опять легонько поцеловала батюшку в щёки, приложилась поцелуем к его ручке, а потом… приложила руку к своей груди и, глядя прямо в его потрясённые голубые глаза, назначила следующее свидание через три дня. И падре Климент, околдованный её зелеными глазами (или теплой грудью с горячим соском посередине под своей рукой) согласно кивнул.

Раскрепощение батюшки продолжалось ещё две недели через каждые три дня. В конце падре уже не вёл себя как неподвижное бревно, а принимал активное участие в соитии, крепко держал Эмите за бёдра и даже целовал грудь…

А остаток времени до начала сезона Эмите провела у моря. Волосы у неё выгорели до белокурого цвета, а лицо, как она не пряталась от солнца, все же немного загорело. Впрочем, это ей очень шло. И, когда, начался светский сезон, все единодушно признали это, также как и то, что, не смотря на появление новых и более юных лиц, Эмите сохранила за собой место первой красавицы.

Второй сезон прошел примерно так же, как первый. Только по его окончании она не поехала домой к мужу, а сразу отправилась на моря. И поэтому так и не узнала, что падре Климент погиб в конце прошлого лета, утонул в реке. И, если бы это случилось с обычным человеком, то решили бы, что это – самоубийство, а случившееся со священнослужителем приняли за несчастный случай.

А в начале третьего Эмите влюбилась… Нет, не так, она полюбила. И поняла разницу не только потому, что остальные мужчины как будто исчезли, а еще и потому, что ей отчаянно захотелось родить Армелю де Гарне детей, не меньше двух – мальчика и девочку. Ради него она согласна была терпеть муки беременности, превратиться в неуклюжую утку, и даже не страшилась умереть в родах!

8 –  официальная фаворитка французского короля Людовика XV (настоящее имя – Жанна-Антуанетта Пуассон), которая на протяжении 20 лет имела огромное влияние на государственные дела, покровительствовала наукам и искусствам.

9 – в переводе – «маленькая»

10 – Во Франции культ святого Иоанна распространен особенно широко: более тысячи церковных приходов считают его своим патроном. Отличительная черта Дня святого Иоанна (24 июня) – огни, костры, фейерверки, зажигаемые не только в деревнях, но и на площадях больших городов. Верующие ходят с факелами и на общие молебны в ближайшие часовни.

11 – в переводе – «нежный и милосердный»

12 – празднование Дня святого Иоанна продолжается несколько дней вплоть до Дня святого Петра и Павла (29 июня)

13 – в переводе – «совершенная, чистая»

4

Очередной бал, на который с такой тщательностью собиралась Эмите, пролетел не заметно, так и не приблизив девушку к предмету её обожания. Также как и на предыдущих балах, ей удалось станцевать с графом один парный танец и несколько раз пересечься при смене партнёров в массовых. И всеми этими достижениями она была обязана матушке Армеля, которая буквально выталкивала сына на танцевальную площадку.

И всё же Эмите чувствовала интерес к себе со стороны строптивого мужчины, тщательно скрываемый, он всё же присутствовал. Но почему же Армель не идёт дальше? Даже ни разу не попытался заговорить. Ничего, кроме банальных общих фраз, приличествующих случаю по этикету. Или у неё уже начались галлюцинации от сильного желания?

Армель же чувствовал воронку прошлой жизни, в которую его затягивало нахождение в Париже. Образ его милой, скромной Агнес потихоньку отдалялся и окутывался клочками тумана. Он понял, что она никогда не сможет стать полноценным членом этого яркого общества, а его готовность принять её образ жизни таяла на глазах. И ему всё труднее было бороться со своими желаниями, поэтому он старался избегать тех, кто сильнее всего подталкивал его к этой воронке, и в первую очередь – Эмите, пытаясь разобраться – кто она, эта девушка: ангел с колдовскими зелеными глазами или распутница с репутацией страстной любовницы, придирчиво выбирающая себе партнёров на короткий срок. И всё больше склонялся к последнему…

Дело было в том, что по дороге домой, Армель заглянул в гости к своей милой кормилице, чтобы удостовериться в её здравии и отсутствии какой-либо нужды, а также узнать о том, как поживает его младший молочный брат – Климент.

Нужды милая старушка не испытывала, а вот здоровье её, как физическое, так и, особенно, моральное, было подкошено смертью единственного сына, произошедшей 2 года назад.

Армель был поражен этим трагическим известием. Последние сведения о Клименте он получил 5 лет назад, когда уезжал на театр военных действий в Вест-Индию. Климент сам сообщил ему в письме о своем назначении настоятелем церкви в область Анжу и был полон радужных ожиданий и планов. И вот такая безвременная кончина.

Старушка тоже ничего не понимала и на все расспросы Армеля лишь смогла дать ему зачитанное до дыр и политое слезами последнее письмо от Климента, пришедшее незадолго до известия о его гибели. Неудивительно, что мать ничего не поняла из этого письма. Оно было написано как будто в горячечном бреду. Только последняя фраза его не оставляла сомнения в том, что Климент ушел из жизни добровольно: «Моя ненаглядная, любимая матушка, я знаю, только Ваше любящее сердце способно простить мне мой грех, прощение за который не вымолить мне ни у Бога, ни у людей, ни у себя самого». И еще, прочтя несколько раз письмо, Армель понял, что в деле замешана женщина «с колдовскими зелеными глазами». Только приехав в Париж, увидев Эмите и узнав, где расположено её имение, он сложил 2 и 2 и понял, о ком писал в своём письме Климент…

5

Большие надежды на сближение со своим мужчиной Эмите возлагала на очередное собрание её художественного салона, на которое матушка Армеля обещала прийти вместе с ним. Эмите хорошо продумала список гостей, составив его из самых интересных и высокоинтеллектуальных мужчин (исключив оттуда своих бывших любовников) и пожилых, весьма уважаемых дам (лишняя конкуренция в лице молодых дам ей была не нужна).

Эмите старалась быть доброй и внимательной хозяйкой для всех гостей, но особой заботой окружила матушку и сына де Гарне. Она с воодушевлением пела и аккомпанировала себе на клавесине, пытаясь словами баллад донести до любимого свои чувства. Постепенно от музыки беседа перекинулась на оперу. Обсуждали начало строительства постоянного здания Королевской оперы в Версале, задуманного Людовиком XV уже давно, но не осуществлённого из-за Семилетней войны. Кто-то из гостей, кажется герцог К, высказал мечту услышать в новом здании оперу Генделя «Юлий Цезарь в Египте», когда-то в юности потрясшую его воображение в Королевском театре Лондона. Затем разговор коснулся царицы Египта Клеопатры, её роли в истории и её любовных похождениях. Часть общества считала Клеопатру выдающейся политической фигурой, которая во главу угла своих поступков ставила интересы Египта. А другая же часть считала, что она вошла в историю только благодаря своим многочисленным любовникам. К этой части принадлежал и Армель. Эмите задели его слова о Клеопатре и она вступила в дискуссию со словами:

– Почему, если женщина следует голосу своего сердца и распоряжается своим телом по своему усмотрению, она тут же попадает в разряд падших женщин и подвергается осуждению, а мужчина, поступающий ровно также, превозносится как герой-любовник?

– Потому, что женщина в любовном акте получает и становится грязной, а мужчина отдаёт – и остаётся чистым, – ответил ей Армель.

– А, по-моему, если это акт любви, то оба отдают и получают в равной степени. Что же касается «грязного» и «чистого», то, насколько я знаю, неудобными болезнями болеют и мужчины, и женщины одинаково…

Они стояли друг против друга с горящей непримиримостью во взглядах, готовые то ли вцепиться друг другу в волосы, то ли слиться в страстном поцелуе, и герцог К предпочёл увести разговор в сторону от опасной темы. Вот и поговорили…

Армель отошёл к окну и больше не принимал участие в общих разговорах, задетый высказыванием Эмите о «героях-любовниках», которое принял на свой счёт. А Эмите клокотала от обидных слов о «грязных» женщинах. Если бы он позволил показать ему, как прекрасна и волшебна её любовь, он бы никогда больше не посмел так говорить!

Эмите еле дождалась ухода гостей. А лёжа в холодной одинокой постели и перебирая в уме события этого вечера, вообще впала в отчаянье: как же не правильно она высказалась! Вместо того, чтобы донести до него, что он стал и будет единственным мужчиной для неё, начала говорить о свободе в любви и этим всё испортила…

6

Проведя бессонную ночь в слезах, утром Эмите умчалась в Анжу за утешением к единственному родному ей человеку – мужу. Поскольку она не предупредила о своём приезде и приехала ближе к ночи, то застала Гардиена в постели с любовницей. Пришлось бедной женщине срочно уходить. Она выскочила бочком, прижимая к себе одежду, но Эмите было наплевать на смущение любовницы мужа, будь она хоть дворянка, хоть простолюдинка. В этой постели она была в своём праве жены и, кроме того, срочно нуждалась в утешении.

Гардиен сначала никак не мог понять, из-за чего так горько рыдает его маленькая жена, только сердце его разрывалось от боли за неё. Среди бессвязных слов он смог вычленить мужское имя – Армель де Гарне, любовь, дети, Клеопатра и даже угрозу покончить с собой. Причем тут Клеопатра он так и не понял, а вот угрозы самоубийства испугался. Зная упрямый характер Эмите, он не мог не воспринять эту угрозу не серьёзно. Но сначала надо было вывести жену из истерики. И он начал целовать её и нежно гладить, и постепенно рыдания стихли, и Эмите потянулась к мужу, ведь у неё уже не было мужчины больше двух месяцев.

Мужчина ласково раздел жаждущую любви женщину и стал нежно покрывать её тело легкими поцелуями, пока она перестала дрожать от всхлипываний и не задрожала в его опытных руках от освобождающего её оргазма. Утомленная переживаниями последних двух месяцев и расслабленная любовью мужа Эмите почти сразу уснула. А Гардиен ещё долго ворочался и не мог заснуть, поскольку никак не мог придумать, как помочь своей несчастной влюблённой жене.

Следующий день Эмите провела в полной апатии. Проблема не исчезла, а что делать дальше она не знала. Кроме того, секс с собственным мужем, хотя и немного успокоил её, показался ей изменой любимому человеку.

Через несколько дней супруги дю Белле отбыли в Париж. Гардиен решил увидеть собственными глазами того, кто так расстроил его дорогую девочку, и на месте попробовать разобраться с ситуацией. Тем более, что вскоре опять должен был состояться бал, на котором Гардиен надеялся понаблюдать за графом Армелем де Гарне.

7

Армель очень удивился, когда слуга доложил о приходе Гардиена дю Белле. Если бы это происходило 5 лет назад, он бы решил, что его ожидает вызов на дуэль. Тогда незнакомые мужчины, приходившие к нему домой без приглашения, оказывались либо обманутыми мужьями, либо возмущенными родственниками, либо их секундантами – итог все равно был одинаковый. Но в данном случае он был чист перед отцом (?) или братом (?) или мужем (?) Эмите дю Белле. Но еще больше Армель был удивлен или, скорее, поражен, когда узнал о цели визита, поскольку никогда еще муж (все-таки, муж, а не отец или брат) не уговаривал его стать любовником своей жены. Когда он не сдержался и выразил своё удивление, маркиз дю Белле ответил так:

– Эмите одержима Вами. Я её знаю слишком хорошо, чтобы сомневаться, чем это может закончиться: или самоубийство, или сумасшествие. Я уже один раз чуть не потерял её и не хочу переживать это вновь. Единственный вариант – это чтобы она переболела любовью к Вам. Прошу Вас подумать над моим предложением. И еще, у меня к Вам просьба: ни при каких обстоятельствах не говорить Эмите о моём приходе. Она очень горда и посчитает эту ситуацию унизительной для себя, и один бог знает, как при этом поступит…

Гардиен был доволен итогом своего визита. Он наблюдал за Армелем на балу и не увидел ничего выдающегося: да, граф был молод и красив, но таких там было большинство; да он воевал, но и в этом он был не единственным; да, за ним тянулся шлейф героя-любовника и фартового дуэлянта, но, боже мой, кто из присутствующих мужчин не был в роли того или другого? На балу были мужчины и умнее, и остроумнее и образованнее графа. Единственное, что отличало Армеля от остальных – это его неприступность, вот где лежат корни неземной любви Эмите, решил он. И, если крепость падет, то вскоре Армель перейдет в разряд бывших, как и все остальные. И то, что граф согласится, Гардиен тоже не сомневался. Он прекрасно видел, что граф то и дело, непроизвольно отыскивал глазами Эмите, но тот час делал равнодушное лицо, как только видел, что и она смотрит на него.

Армель сбрасывал свое сексуальное напряжение в дорогих борделях Парижа и не считал, что этим изменяет своей нареченной невесте Агнис, а лишь естественной потребностью мужчины. Полученная индульгенция от мужа Эмите, ставила её в один ряд с парижскими кокотками. Он не собирался ни становиться её постоянным любовником, ни, тем более, мужем, но не мог не признаться хотя бы самому себе, что девушка его интересует, а потому решил, что кратковременная связь поможет ему избавиться от наваждения. Излечит ли это от одержимости Эмите – его не волновало, пусть с этим потом разбирается её муж, ведь формально его просьбу он выполнит…

8

Эмите лежала в постели Армеля вся в слезах, свернувшись в комочек. Её мечта, наконец, осуществилась: её мужчина обратил своё благосклонное внимание на неё и даже пригласил к себе. Но, боже мой, насколько реальность была далека от ожидаемого! Армель оказался не просто быстр и агрессивен в постели, а откровенно груб. Никакой нежности, никакого элементарного уважения и внимания к её потребностям. Если бы не её постоянное ожидание его любви, она бы испытала даже боль, поскольку все это напоминало просто изнасилование. Но даже это Эмите бы простила, если бы новоявленный любовник сослался, например, на нетерпение, а не захрапел, демонстративно повернувшись на бок к ней спиной, едва сбросив своё сексуальное напряжение.

Что это было? – размышляла она, – проявление его звериной страсти, о которой она подозревала и которая нравилась ей в нем, пока не испытала её на себе? Или это было наказание за что-то? Но за что? Наказание, смешанное с презрением – так она это ощущала…

Сколько времени прошло в этих горьких размышлениях, девушка не знала, она уже почти задремала, когда Армель развернулся, прижался к её спине, закинув на неё руку, и окунул лицо в её мягкие волосы. А потом начал нежно целовать её шею, пока не добрался до губ. Дальше всё происходило так восхитительно, как она и мечтала! Нет, даже больше, – реальность превысила воображение! Армель положил Эмите на себя, ласково гладил бархатную кожу спины, а губами исследовал её лицо, шею, грудь… Каждый сантиметр её так долго ожидавшего его любви тела… Одновременный оргазм так потряс Эмите, что она, кажется, потеряла сознание. А когда выплыла в реальность – оказалась всё ещё в объятиях любимого. Они еще несколько раз в полусне любили друг друга, пока утомленные и насытившиеся не провалились в глубокий сон.

Теплый лучик солнца, заглянувший в окошко, ласково разбудил Эмите. Она потянулась в постели и поняла, что любимого рядом нет. Это её испугало – вдруг, всё то прекрасное, что было ночью, это всего лишь сон? Но нет, её истомленное тело подтверждало реальность сбывшейся мечты. Она даже тихонечко рассмеялась от счастья и окончательно сбросила с себя остатки сна. А потом увидела Армеля, стоявшего уже одетым прислонившись к стене около окна и внимательно наблюдавшим за ней, сложив руки на груди. Эмите заулыбалась и протянула к любимому руки…

Армеля разрывало на части бурей противоположных эмоций. Та свобода, любовь, страсть, которые он испытал с Эмите ночью делали его самым счастливым человеком на свете… Но и ясно показали ему, что его внутренние демоны, от которых он, казалось, избавился рядом с Агнис, только дремали где-то глубоко зарытые в душе. И все его надежды на простое чистое семейное счастье разбиты в прах одной единственной ночью, волшебной ночью с зеленоглазой колдуньей. Армель прекрасно осознавал разницу между грубым сексом, которым сознательно прикрылся в начале их встречи, и любовью, которая была потом.

И это наполняло его душу горечью.

Он испытывал ненависть и презрение к себе, не только к предавшему его своему телу, но и к душе, которая потянулась к этой женщине, Эмите. А когда она протянула к нему свои руки, с горящими от любви зелеными глазами, вся лавина собственных отрицательных эмоций перекинулась и на неё:

– Я Вас презираю… Своей похотью Вы черните всё вокруг себя… В Вас нет ничего чистого… Вам всё равно с кем быть, кто перед Вами – отъявленный ловелас, чужой муж или неискушенный служитель Бога… Вы не способны вознести мужчину на пьедестал мужа, отца своих детей и защитника, а только сбросить его в облик зверя, одержимого страстью похоти… Одевайтесь и подите прочь! Мне противно на Вас смотреть…

С этими словами Армель развернулся к Эмите спиной.

Эмите была сражена этим монологом, настолько он был противоположен тому, что чувствовала и ожидала услышать она. И это наполнило её душу праведным гневом. Не на то, как он расценил её воздействие на мужчин, а на то, как он назвал «похотью» ту волшебную и прекрасную любовь, которая была между ними ночью. На тот ушат грязи, который он вылил на это светлое и чистое чувство. Она схватила нож для разрезания бумаги, валявшийся рядом на прикроватном столике, и вонзила его тонкое и длинное лезвие мужчине между лопатками. Нож вошел в тело как по маслу. Она ударила ещё и ещё, пока лезвие ножа не переломилось, попав, видимо, в кость.

Тело Армеля упало навзничь. Ноги Эмите подкосились, и она грузно осела около любимого. Такими их и увидели слуги: хозяин лежал на полу с обломком лезвия в спине, а на его белой рубахе расплывалось огромное красное пятно. Рядом сидела прекрасная обнажённая женщина с огромными застывшими зелеными глазами и поднятой вверх рукой, судорожно сжимающей окровавленный сломанный нож. На её ослепительно белой коже и светлых волосах, прикрывающих тело как саван, поблескивали рубинами капельки крови…

9

В Бастилии Эмите много размышляла: могла бы её жизнь сложиться по другому? Были ли в ней отправные точки поворота судьбы? Если бы в живых остался хоть один из её родителей, может они смогли бы внушить ей высокие моральные принципы? Если бы нянька вместо любовных романов читала библию и отвела девочку в церковь, может тогда она искренне поверила в бога и страшилась его гнева? Если бы опекун не потакал капризам ребёнка, а воспитывал бы её в строгости…

Но здесь Эмите остановилась. Получалось, что все вокруг виноваты, даже безоглядно преданный ей Гардиен, все, кроме неё самой. Но ведь не она ли сама прыгнула к нему в постель? Она твердо знала, что никогда, ни при каких условиях её опекун не решился бы дотронуться до неё и пальцем. Может, тогда и не было бы всего остального? И она бы встретила свою другую любовь в другом месте и уже была бы счастлива, окруженная заботой любимого человека и кучей детишек? И даже, если бы всё-таки их сближение произошло, но она не уперлась с избавлением от ребенка, а смирилась с судьбой, то они до сих пор были бы втроём: она, Гардиен и Полин. И их дочурке было бы кого называть мамой… И даже существовал микроскопический вариант, что она, наконец, встретила Армеля чистой и не развращенной, и он забыл бы свою непорочную Агнис и полюбил её. И был бы сейчас жив, а не лежал в холодной земле. Но это был уж совсем сказочный вариант. Вопросы, вопросы, вопросы… И нет на них ответа. И впереди – только неизбежность…