Чистой воды блеф. Настоящая итальянская жена
Снежану с охраной разместили в загородном доме Александра Сергеевича под Большим Бором. Он смог туда добраться ближе к ночи, поэтому не стал сразу приступать к разговорам. Решил дать себе успокоиться и отойти от гонки последних двух дней. Столько всего произошло диаметрально противоположного, столько рухнуло надежд, столько появилось вопросов, что хватило бы и на месяц. Он только разрешил себе посмотреть на неё через экран видеокамеры. Кажется, она спала. И он тоже лёг, и забылся младенческим сном.
14
Утром Александр Сергеевич застал Снежану стоящей у окна. День был солнечный, и её тоненькая фигурка таяла на глазах – вот-вот совсем исчезнет.
– Здравствуй, Снежана! Поговорим?
– А у меня есть выбор? – отозвалась Снежана, поворачиваясь к Александру Сергеевичу.
– Нет. («Как она осунулась, и кажется, даже похудела…»)
Снежана пожала плечами и присела в кресло. Александр Сергеевич пододвинул к её креслу стул, перевернул его задом наперед, и уселся на него, как на коня.
– Твоё появление на моей фирме не случайно?
– Нет.
– Ты хотела разорить меня, так же, как «Орфея»?
Снежана фыркнула и с презрением ответила:
– Баграмян – козёл! Жалко, что не успела довести дело до логического конца, меньше бы распускал руки и тряс своими штанами!
Александр Сергеевич вспомнил, как о хозяине «Орфея» отзывался его начальник охраны – «мутный мужик», и ответ Снежаны его не удивил.
– Что же тебе помешало?
– У вас появилась вакансия, и я не могла её упустить.
– Тогда повторяю свой вопрос: твоей целью было моё разорение?
– Нет.
Нет, так дело не пойдёт! Снежана вроде и отвечала прямо на вопросы, но информации это не прибавляло. Похоже, придётся вытаскивать всё клещами.
– Ну, да, так же, как ты не хотела уничтожить и «Ариадну», но она всё равно загнулась. Правда, на неё у тебя ушло четыре года, а остальным хватало год-полтора.
– Моя профессия – кризисный менеджер, – холодно ответила Снежана, – Вы можете проверить любую фирму, в которой я работала, они существуют и по сей день, и все довольны моей работой.
– Мы бы с удовольствием это сделали, если бы ты со своей помощницей не уничтожила все файлы, – вкрадчиво возразил на это Александр Сергеевич. (В принципе, они уже проверили несколько питерских фирм – Снежана говорила правду. Только вот «Ариадна» никак не вписывалась в общую схему), – Но мы вернёмся ещё к этому вопросу. А сейчас – так что по поводу «Ариадны»?
– А этой фирмы и не было. Она существовала только на бумаге.
– Четыре месяца оплачивать офис, платить сотрудникам – и всё это ради чего?
– Мне нужно было прикрыть три года своей работы за границей, когда не было записей в моей трудовой книжке, я же знала, что вы будете меня проверять и…
– Что же ты замолчала? Я тебя внимательно слушаю.
– И… и создать имидж роковой женщины, что бы ты мной гарантированно заинтересовался…
– То есть целью твоего прихода на фирму был я?
– Да.
Снежана опять зажалась и перешла к односложным ответам, а у Александра Сергеевича голова пошла кругом.
– Почему?
Снежана застыла, глаза её заледенели и невидяще смотрели сквозь него. Александр Сергеевич потянулся к креслу Снежаны руками, придвинул его вплотную к своему стулу и взял лицо девушки в ладони, как будто хотел отогреть её.
– У тебя получилось, заинтересовала! Кстати, могло и не получится. И что дальше? Почему ты сбежала? Да ещё так тайно, с уничтожением документов?
– Не могло не получиться! – предпочла ответить Снежана только на один из вопросов, но Александр Сергеевич обрадовался и этому. Главное, чтобы говорила, а не зависала с застывшими глазами, такими страшными в этот момент. Хочет говорить об этом – будем говорить об этом, а потом выведем разговор куда нужно.
– Это почему же?
– Эффект «голого короля». Если все вокруг говорят, что такой-то человек умный, талантливый, красивый, сексуальный и он сам в этом уверен, то и вы будете думать точно также. Может, когда-нибудь и очнётесь, и подумаете – «Ну, и дурак же я был! Не замечал очевидного!», но это будет потом, не сразу. Плюс знание твоих привычек, предпочтений, интересов – и вот уже создан образ идеальной женщины: соратника, друга, любовницы, хозяйки…
– Значит, всё это – ложь? Тонкий расчёт?
– Да!
Это было больно. Очень больно. И он не сдержался, спросил:
– И в «Березках» тоже?
– Да. Я видела, как ты отреагировал на моё преображение, но почему-то не подошёл, даже на танец не пригласил, только хмурился и стрелял гневным взглядом, а потом и вовсе ушёл. Пришлось задействовать запасной вариант «б». Я знала, что ты катаешься на лыжах по утрам и просто тебя ждала…
Александр Сергеевич вспомнил светлое лицо Снежаны в лыжной шапочке, щурящиеся от яркого солнца глаза…
– Так меня изучала целая шпионская сеть? – насмешливо спросил Александр Сергеевич, пряча за насмешкой горечь от воспоминаний.
– Зачем нужна сеть, если есть младший брат, обожающий старшего брата и готовый говорить о нём часами? – в тон ему ответила Снежана.
Ох, как хотелось Александру Сергеевичу стереть эту насмешку с её лица! Никогда в жизни он не поднимал руку на женщин, но сейчас первый раз в жизни ему захотелось сделать это.
– Продолжай!
– Потом ты сорвался и уехал, а я стала обдумывать план «в». Но ты неожиданно вернулся…
– И ты не преминула воспользоваться ситуацией?
В вопросе прозвучало больше горечи, чем насмешки, как хотелось бы Александру Сергеевичу. Он вдруг с ясностью осознал, что, если бы не открытый призыв во взгляде Снежаны, дальнейшие события не развивались бы столь стремительно и бурно. Снежана не ответила на этот риторический вопрос, только слегка передёрнула плечами – мол, и так всё ясно, о чём говорить? И опять замолчала. Пришлось продолжать Александру Сергеевичу:
– Ну, хорошо, покувыркались в постели к взаимному удовольствию, что дальше?
– Покувыркались?! – хрипло расхохоталась Снежана и вскочила с кресла, нависнув над Александром Сергеевичем, – И ты каждой, с кем «покувыркался» даришь обручальное кольцо? Ну, нет, милый, ты меня любишь! И ещё не скоро забудешь! И тебе будет очень-очень больно! Надеюсь, что долго! Как бы я хотела сделать тебе ещё больнее, но не могу, не могу…
Александр Сергеевич был ошеломлён этой вспышкой ненависти и – да, ему было очень больно, но внешне он этого никак не показал, лишь побледнел немного. Подчеркнуто медленно встал, отодвинул в сторону стул (хотя на самом деле хотелось его отшвырнуть в сторону) и вернул своё доминирующее положение над Снежаной не только в силу роста, но и больно сжав её за плечи.
– За что?
Хотелось спросить по-другому: «За что ты так с нами? Зачем ты это делаешь? У нас была любовь! У нас было счастье!» Он не мог до конца поверить Снежане, что она не испытывала к нему никаких чувств. Уж за свои холостяцкие сорок пять лет, он умел отличать голый секс от занятий любовью, да и так притворяться двадцать четыре часа в сутки в течение четырёх месяцев просто невозможно! Его последний простенький вопрос как будто выпустил весь воздух из Снежаны. Горящие ненавистью глаза заледенели, помертвели и она тихо произнесла:
– Анечка Светлова…
Александр Сергеевич дёрнулся, как от пощёчины, и опустил руки. А Снежана, лишившись опоры, медленно опустилась обратно в кресло, а потом подняла глаза на растерянно покачивающегося мужчину:
– Вижу тебе знакомо её имя…
Ещё бы оно не было знакомо Александру Сергеевичу! Он несколько месяцев не мог избавиться от видения: ванна, полная воды и струйки алой крови, поднимающиеся со дна на поверхность расширяющейся воронкой от порезанных рук Лёшки. И он сам, мертвенно белый, в первое мгновение показавшийся уже не живым. Так бы всё и было, если бы он приехал на пару часов позже. И точно такая же фотография, только вода уже вся окрасилась в красный цвет, а вместо брата на ней молодая девушка, почти девочка, с тонкими чертами лица – Анечка Светлова, как ему потом сказали в полиции…
– Кто она тебе?
– Она моя сестра.
– Сестра? Но у вас и фамилии, и отчества разные…
– Это имеет какое-то значение? – презрительно произнесла Снежана. – Но, если для тебя это так важно, то мы не сёстры по крови. Она младшая дочь моего отчима, который был мне больше, чем отец. А она была для меня самым дорогим на свете человеком. Надеюсь, это ты можешь понять?
О, Александр Сергеевич прекрасно это понимал! С Лёшкой они тоже были родными только по отцу, но это не играло никакого значения для их взаимной любви и дружбы.
– Как ты меня вычислила и почему ждала два года?
Вместо ответа Снежана прочла нараспев:
– «Я шел домой согбенный и устАлый,
Главу склонив.
Я различал дАлекий, запоздалый
Родной призыв.
ЗвучАло мне: «Пройдет твоя кручина,
Умчится сном».
Я вдАль смотрел – тянулась паутина
На голубом
Из золотых и лучезарных ниток…
ЗвучАло мне:
«И времена свиваются, как свиток…
И всё во сне…
Для чистых слез, для радости духовной,
Для бытия,4…»
«В сто сорок солнц закат пылАл,
В июль катилось лето.
Была жара, жара плыла
На даче было это5…»
«Мы встречались с тобой на закате.
Ты веслом рассекала зАлив.
Я любил твое белое платье,
Утонченность мечты разлюбив6…»
И так несколько тетрадей, исписанных стихами. И в каждом Ал, Ал, Ал с большой буквы. Ещё читать?
Александр Сергеевич отрицательно покачал головой, не в силах вымолвить ни слова.
– Она была одержима тобой! Неужели ты этого не понимал? Ты – такой умный, опытный?! Или тебе было всё равно? Ну, ещё одна несмышлёная девочка пала к твоим ногам… Одной больше, одной меньше… Но это для тебя! А для неё ты был её первой любовью, понимаешь? Первой и единственной! Так она считала. И не справилась, когда ты её бросил. Может быть, ты даже сделал это мягко и тактично, допускаю. Но сделал, развернулся и ушёл. И забыл! А для неё рухнул весь мир! И жизнь потеряла смысл. А, может, она ждала, что ты придёшь и спасёшь её, как рыцарь в сверкающих доспехах…
Снежана выдохлась и замолчала. Александр Сергеевич тоже молчал. Что он мог сказать? Что Снежана не правильно поняла ситуацию, и это не в него, а в его младшего брата была влюблена её сестра? И сюжет был не из «Синей Бороды», а, скорее, из «Ромео и Джульетты»? Или что он прекрасно её понимает и сочувствует, поскольку и сам чуть не потерял родного брата, решившего свести счёты с жизнью тем же способом, что и его любимая? Или рассказать, как потом ему несколько месяцев каждую ночь снился один и тот же сон, где он опаздывал, опаздывал на поезд, опаздывал войти в квартиру, где были уже почему-то две ванны, в которых лежали бездыханные Лешка и Анечка? Что бы это изменило в их со Снежаной отношениях? В отношении Снежаны к нему? Уменьшило бы это его чувство вины, которой вроде и не было, и не должно было быть у него, а почему-то было, было… Нет, не мог он допустить, чтобы Снежана начала ненавидеть Лёшку вместо него, никак не мог. Пусть лучше всё останется, как есть! Пусть Снежана продолжит ненавидеть его. Как же он теперь её понимал – «я хотела сделать тебе ещё больнее»! Пусть лучше считает, что месть настигла виновного. Может ей так станет легче? Хотя бы ей… Потому что ему теперь будет вдесятеро больней – и за неё, и за себя, и за их несостоявшееся счастье… И за Лешку. И за Анечку…
– Ты мне что-нибудь скажешь?
– Ты свободна. Можешь идти.
– И это всё?
– Всё!
– Что ж, счастливо оставаться!
И Снежана ушла. Ушла из комнаты и из его жизни. А Александр Сергеевич рухнул на стул и просидел там в оцепенении, пока в комнату не заглянул Аркадий Денисович, чтобы доложить, что благополучно доставил Снежану в аэропорт.
4 – из стихотворения А.Белого «Закаты»
5 – из стихотворения В.Маяковского «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче»
6 – из стихотворения А.Блока «Мы встречались с тобой на закате…»
15
– Алексей Сергеевич, Вы могли бы приехать в Москву?
– Что-то случилось? Что-то с Сашкой?
– Да вроде всё нормально, – в голосе Аркадия Денисовича чувствовалась неуверенность, – Но Вам всё-таки лучше приехать.
Бывалый военный и бывший мент обычно говорил отрывистыми чёткими фразами и неуверенность – это была не та черта, которая была ему свойственна. Лёшка и сам уже давно рвался в Москву, чувствуя какой-то дискомфорт, какую-то тревогу, которую сам не мог чётко сформулировать. Так же как и не мог понять, почему надо ехать именно в Москву. Но Сашка всё время находил какие-то причины и поводы отложить его приезд: то заваливал работой питерский филиал, и Лёшке, как его руководителю, было не до поездок. То сам куда-то срывался из Москвы, и ехать туда, когда старший брат отсутствовал, как-то уже не хотелось. И теперь Алексей решил лететь в Москву немедленно, ни о чём не предупредив брата. И чего он, дурак, раньше так не сделал?
На фирме Лёшка брата не застал, хотя и был самый разгар рабочего дня. Зато переговорил с Аркадием Денисовичем. И этот странный разговор ещё больше усилил тревогу, чем что-то прояснил, поскольку начальник охраны ничего не сказал, а только настоятельно его просил поговорить с братом. Из уклончивых ответов Лёшка только понял, что с фирмой всё в порядке, чего не скажешь о её руководителе. И он рванул на московскую квартиру, поскольку Александр Сергеевич теперь предпочитал управлять фирмой, не выходя из дома.
В первый момент Алексей не узнал брата: тот зарос так, что отросла неопрятная седая борода, и выглядел стариком. Несмотря на растительность, чувствовалось, что он сильно похудел. А такое затравленное выражение глаз Лешка видел у него только однажды: когда очнулся в больнице после неудавшегося суицида.
Но младшему брату Александр Сергеевич обрадовался. Братья обнялись, и Алексей прошёл в квартиру, где по углам клубилась пыль, и стоял острый запах табака. Алексей не стал ходить вокруг да около, и напрямую спросил старшего брата – что с ним происходит? Александр Сергеевич равнодушно пожал плечами и сослался на болезнь. Впрочем, при разговоре о работе он оживился, и они довольно долго и подробно обсудили, как идут дела и в Питере, и в Москве. Поскольку в лоб ничего выяснить не удалось, Алексей начал менять темы, чтобы осторожно нащупать корень зла. Но и здесь ничего путного выяснить не удалось. Александр Сергеевич напрягся, только когда Алексей упомянул Снежану:
– Ну, а как там моя протеже? Работает по-прежнему, как многорукая богиня?
– Она уже давно уволилась. Скучно ей у нас стало, – ответил Александр Сергеевич и перевёл разговор на другую тему.
Алексей уехал в Питер сразу после празднования Нового года и больше в Москве не появлялся. О взаимоотношениях между братом и Снежаной не знал. Как-то не было принято между братьями, чтобы старший докладывал младшему о своих сердечных делах. Саша был в хорошем настроении, и младшему этого было достаточно. Лишь дважды в их разговорах всплывало имя Снежаны. Первый раз, когда закончился двухмесячный срок командировки Алексея в Питере, и он спросил брата и начальника в одном лице о Снежане точно такими же словами, как и сегодня. Только ответ был другой – Александр Сергеевич сказал грозным голосом, что раз он такой злыдень, что Питер ему дороже, чем родной брат, то пусть он там и остаётся. Конечно, это была шутка, и Алексей понял, что работой Снежаны довольны, и он может остаться дома, в Питере. Второй раз имя Снежаны всплыло, когда Александр Сергеевич просил Алексея восстановить в памяти адреса её прежних работ. Что конкретно случилось, Алексей так и не узнал, но, поскольку брат сказал, что произошло просто недоразумение и всё разъяснилось, то и допытываться не стал.
Утром Алексей отправился в московский офис один, поскольку Александр Сергеевич показываться на рабочем месте пока не собирался. В данном случае Алексею это было на руку, так как он мог спокойно пообщаться с Аркадием Денисовичем. И когда он упомянул, что брат напрягся при упоминании о Снежане, начальник охраны удовлетворённо кивнул головой, как будто такая реакция начальника была для него ожидаема.
И Аркадий Денисович рассказал Алексею то, что знал сам. О романе между Снежаной и Александром Сергеевичем, который начался сразу после Нового года. Они не афишировали свои отношения на работе, но и так всё было ясно: вместе приезжали и уезжали с работы. Оба светились, как новогодняя ёлка. А уж взгляды бросали друг на друга – проводка искрилась!
А в конце апреля Снежана исчезла. Они с Александром Сергеевичем прорабатывали сначала две версии: авария и похищение с целью выкупа. Александр Сергеевич не находил себе места, пока не выяснилось, что исчезли все её документы и на фирме обнаружилась её помощница. Тогда стали прорабатывать версию промышленного шпионажа (в это время Александр Сергеевич и звонил Алексею в Питер). Снежану смогли выследить только благодаря тому, что восстановили данные её загранпаспорта по копии, оставшейся в турагентстве, где Александр Сергеевич забронировал на них двоих тур в Париж, о чем Снежана не знала. И уже в аэропорту отловили её перед посадкой в самолёт до Стокгольма. У них с Александром Сергеевичем состоялся долгий разговор, после которого он её отпустил, и она улетела. А они вернулись в Москву. Александр Сергеевич замкнулся, ещё примерно месяц ходил на работу, а потом всё чаще и чаще стал оставаться дома, причём, в городской квартире, а не в загородном доме (и это при том, что обожал его, с основном жил в нём даже зимой, не говоря уж о летних месяцах), пока не перестал появляться на работе совсем. Делами фирмы занимался по телефону, совещания проводил его новый первый помощник, назначенный вместо Снежаны, а документы на подпись ему стали привозить на дом. Вот такие дела были на сегодняшний день.
Алексей был потрясён. Версия событий кардинально отличалась от той, что изложил ему брат тогда в Питере. И он отправился к брату, полный решимости вытрясти из него правду, и исправить ситуацию. Ведь, если двое любят друг друга, нет ничего, чтобы могло бы помешать им быть вместе, кроме смерти…
Но разговора не получилось. Сашка зло оборвал Лёшку:
– Не лезь не в своё дело!
И ушёл курить на балкон. А когда вернулся, заговорил на другие темы, но Алексей почувствовал, что Сашка стал тяготиться его присутствием.
Но теперь, по крайней мере, стало понятно, что выводы Аркадия Денисовича, о том, что корень всех проблем в Снежане, оказались правильными. И Алексей не собирался сдаваться. Ведь есть и вторая сторона – Снежана. Если Сашка не хочет ничего говорить, значит, поедем к ней. Где она там у нас? В Стокгольме? Рукой подать! Не в Австралии же или в Антарктиде! Да, даже, если и там!
Аркадий Денисович оказался золотым мужиком! У него на руках уже имелся и домашний адрес Снежаны, и адрес её работы, и даже адрес её матери (на всякий случай), тоже проживающей в Стокгольме после выхода замуж за гражданина Швеции.
И Алексей отправился в Стокгольм тем же рейсом, которым 3 месяца назад туда улетела Снежана.
16
Алексей нашёл Снежану немного подурневшей: на когда-то алебастровой коже её лица выступили многочисленные веснушки, очень её старившие, что ли. И вообще, лицо казалось каким-то одутловатым, а то, что распух когда-то тоненький нос, было очевидно. Но Алексея порадовали эти изменения, которые он посчитал признаком её тоски по Сашке.
Снежана встретила Алексея с радостью, хотя и не скрывала удивления. С жадным интересом слушала его рассказ о работе, об общих знакомых, о Саше… Но тут же замкнулась, когда Алексей с пафосом произнёс заготовленную ещё в самолёте фразу:
– Вы же любите друг друга! Так какого черта расстались и мучаетесь поодиночке?!
– Что ты понимаешь в любви, мальчик?
И тут Алексея прорвало. Думая об этих двоих, как им повезло, что они нашли друг друга, что они живы, здоровы и какое у них впереди счастье, если, конечно, дурью перестанут маяться, он не мог не думать и о своей утерянной любви. Навсегда ушедшей. Какое страшное слово – навсегда! И пусть уже прошло больше двух лет, он отпустил от себя Анечку, разрешил себе жить и, может быть, когда-нибудь, позволит себе полюбить вновь, но от этого горечь не уменьшилась, не стёрлась, а только лишь затвердела в тяжёлый камень…
– Что я понимаю в любви??? А ты когда-нибудь теряла любимого? Когда-нибудь целовала её холодные губы, которые только утром были горячими и страстными? Нет? А ты когда-нибудь пыталась покончить с собой, потому что любимой нет в этом мире, и не будет уже никогда? Никогда! Попробуй впустить себе это в сердце, а потом уже спрашивай, что я понимаю в любви…
Я увидел её в баре. Я тогда увлекался байками, и мы с ребятами зарулили в придорожный бар, чтобы промочить горло, а она зашла в компании готов7. Они ввалились в бар все такие размалёванные и она, конечно, тоже. Но я почему-то сразу понял, что она не такая, как они, она особенная. Она тоже меня заметила. Мы попереглядывались минут пять, а потом я прошёл через зал к её компании, схватил за руку и увёл из бара. Она не сопротивлялась, как будто так и было нужно. И доверчиво прижималась к моей спине всю дорогу, пока мы мчались в Питер. А когда зашли в мою квартиру, я увёл её в ванную и смыл с неё всю эту черно-белую штукатурку с ярко-красным провалом рта и строго-настрого приказал, чтоб больше этой гадости на её лице не видел, а сам заново влюбился в её утончённый, почти детский облик. А потом посадил напротив себя и устроил допрос с пристрастием: сколько ей лет, был ли у неё уже сексуальный опыт, где учится, чем увлекается, чего хочет от жизни… А потом рассказал тоже самое о себе. Приврал немного про свой возраст, чтобы казаться солидней: ей семнадцать, мне – двадцать один, ну, какой тут может быть у меня авторитет? Очень боялся, что она посмеётся надо мной и уйдёт – мол, сам ещё сопляк, а мной командовать вздумал. И про работу наврал, присвоив себе Сашкины заслуги. Глупо, конечно, но тогда казалось правильным. А потом сказал, что люблю её и хочу быть с ней рядом всю жизнь, а сейчас могу отвезти её домой и буду ждать её здесь столько, сколько она пожелает. Но буду самым счастливым человеком на свете, если она останется со мной прямо сейчас. И она осталась… Дальше… Дальше описывать сложно… Было какое-то нереальное счастье, любовь до исступления, когда утром почти невозможно разлепиться, чтобы разойтись по своим делам: она на учёбу, а я, якобы, – на работу. А ночью бежишь, торопишься домой, потому что там – она, любимая. И всё вместе: приготовить ужин, выбросить мусор, выйти на крышу, погонять на байке… И никто больше не нужен, только мы вдвоём. Нет, мы, конечно, встречались с друзьями. С моими, не с её же готами тусоваться! Но всегда чувствовали себя отдельно от всех.
Но однажды бумерангом ко мне вернулась моя ложь. Это случилось не в одночасье, а происходило постепенно, просто я это заметил в какой-то момент. Она очень сильно меня ревновала. Приходил-то я очень поздно, поскольку днём учился, а после учёбы подрабатывал, где только можно, чтобы достойно обеспечить нашу жизнь. А она начала придумывать, что я её разлюбил, что она не достойна меня, такого красивого, обеспеченного и самостоятельного. Мне бы, дураку, признаться, что и квартира не моя, а старшего брата, и крутой байк – это его подарок, и заграничные путешествия, о которых хвастался, его заслуга, и что по вечерам я не совещания веду в собственном офисе, а в библиотеке института пишу рефераты за богатеньких тупиц, а по ночам вагоны разгружаю. Но было стыдно. Так стыдно! И страшно, что уйдёт, бросит меня… Всё чаще я стал заставать её в слезах. Вроде успокою, уговорю, заласкаю, и какое-то время она мне верит, а потом опять всё возвращается. И чем больше я старался доказать ей свою любовь, тем больше она требовала от меня доказательств. Сейчас я думаю, что она остро чувствовала мою ложь, но не могла понять в чём она заключается, поэтому думала о том, в чём была не уверена, в чём почему-то никак не могла мне поверить: что она исключительная, особенная… А она мне всё твердила про свою старшую сестру, что вот кто уникальный, так это она. Но мне-то была нужна только она, а не её сестра или кто-то другой! А ещё говорила, что, если я когда-нибудь не вернусь домой, брошу её, она выпорхнет птицей с нашего десятого этажа… А я уверял её, что такого никогда не произойдёт, что я буду любить её вечно… Но сам, внутри, не верил этим её угрозам.
