Миллион за булаву

– Вы бы поосторожнее, дядя, – недовольно прошепелявила я, ощущая во рту ржавый привкус крови.

– Извиняюсь, мамаша, но гляди, какой народ дикий ездит, прет прямо в лоб! Как пить дать, врезался бы, не сверни я в сторону! А вот и ваш гастроном, бегите за хлебом. Я чуток вперед проеду.

Маруська, конечно, выскочила следом за мной, как я ее ни уговаривала «посидеть с дядей». Очередь, на наше счастье, была небольшая, но минут десять на нее ушло. «Ладно приплачу полтинник, не сотню же он запросит за ожидание, совесть-то должна у человека быть», – думала я, бегом пробираясь к выходу и волоча за руку еле передвигающую ноги Маруси.

Совести у человека – во всяком случае, этого – не было. Как мы с Марусей ни вглядывались в реденькую кучку машин, припаркованных к тротуару «чуток впереди» гастронома, нашей среди них не оказалось. Ни впереди, ни позади, нигде не стояли синие «Жигули», хозяин которых присвоил наши кровные триста рублей.

«Жулик», – дружно решили мы с Марусей, но сильно расстраиваться сил уже не было. Не особенно даже торопясь, мы двинулись к трамвайной остановке. «Шестерка» подошла неожиданно быстро, и мы благополучно добрались до дома. Было еще совсем не поздно, около десяти, когда я, покормив Марусю, поплелась в ванную, чтобы взяться наконец за стирку. Маруся у себя в комнате разбирала рюкзак. Я уже налила воды в точно такое же, как в машине у жулика-частника, корыто, и только протянула руку к пачке «Лотоса», как из Маруськиной комнаты раздался жуткий вопль, потом оглушительный рев. С внезапно остановившимся сердцем я секунду бессмысленно глядела на корыто, а потом кинулась к Марусе.

Картина глазам предстала такая: моя дочь, раззявив в горьком плаче рот, стоит возле кровати. На кровати, зияя, в свою очередь, расстегнутой застежкой-молнией, стоит яркий рюкзак с отваленной в сторону лямкой, которая из оранжевой почему-то превратилась в фиолетовую. Увидев меня, Маруся дернула за эту лямку и сквозь слезы возмущенно выговорила: «Посмотри, чего это он…». Тут она всхлипнула и продолжать не смогла из-за нового приступа рыданий. Но я и так уже видела «чего это он». Вместо купальника, тапочек, ленты на тонкой рукоятке, в поте лица сооруженной мною из бамбуковой удочки, вместо пары булав и резинового мяча, короче, вместо спортивных причиндалов Марусин рюкзак был доверху набит пачками денег, перетянутыми вдоль белыми бумажными полосками. Почему-то стараясь не задеть рюкзак руками и для верности даже заложив их за спину, я наклонилась над деньгами и обнаружила, что это не рубли! Тут же мне стало ясно, что это такое, но я, продолжая тупо пялиться на зеленые купюры, спросила у Маруси: «Что это, Мария?».

Видимо, потрясенная непривычным в нашем обиходе обращением, она внезапно перестала реветь и любезно ответила: «Это баксы, мамочка. Не видишь разве?». На большее Марусю не хватило. Она снова зашлась в плаче, выкрикивая между всхлипываниями: «Как же… Карина… соревнования… лента… булавы… убьет!». Вот тут-то я и подумала, что этот паскудный день только так и мог кончиться. Одно к одному, как говорила моя лучшая и единственная в жизни подруга Люська, которая, к сожалению, живет совсем в другом городе, и у нее нет даже телефона, чтобы я могла ей пожаловаться на очередную подножку судьбы.

Глава вторая

– Ладно, Маруся, – изо всех сил стараясь казаться спокойной, чтобы еще больше не расстраивать ребенка, сказала я наконец. – Ну, баксы. Ну и что? Не видали мы их, что ли?

Доллары и в самом деле не были диковиной в нашей семье. В прошлом месяце я получила их целых 10 штук – за использование в газете города Киля мой публикации о поисках Янтарной комнаты, вернее, о всех глупостях, которыми этот полувековой процесс сопровождается. «Мадам! – галантно было сказано в прилагаемой записке на фирменном бланке. – Мы надеемся на дальнейшее сотрудничество». «Я тоже, если на таких условиях», – промелькнуло в голове, пока мы обменивались приличествующими случаю любезностями с доставившей валюту оказией – пожилым, хорошо отмытым иностранцем, приехавшим в наш город поклониться могилам предков.

– А с соревнованиями как-нибудь уладим. Что, у Карины лишней ленты не найдется? Тапочки мы, слава Богу, с собой не брали. Купальник вот жалко. На кой черт понадобилось вас выряжать на репетицию? Ну, оденешь, в конце концов, синенький. С полосочкой.

– Да-а-а, с полосочкой! – сквозь слезы недовольно протянула Маруся. – Он же старый. Из него трусики все время вылезают. Карина ругается.

Судя по интервалам между всхлипываниями, ребенок успокаивался, и имеющееся в наличии сокровище начинало привлекать его больше, чем утраченное. Маруся придвинулась к рюкзаку и задумчиво пробормотала: «Интересно, сколько тут?».

– Не вздумай ничего трогать, Маруська! – прикрикнула я, лихорадочно соображая, что же делать. – Сейчас вызову милицию, пусть они их считают, забирают и, вообще, делают, что хотят.

Я направилась в прихожую к телефону, но Маруся успела ухватиться за подол старенького домашнего платья.

– Мама, – страшным шепотом заговорила она, – в милицию звонить нельзя.

– Почему это?

– Как ты не понимаешь, они же придут за своими деньгами. А мы их мало того, что утащили, так еще и в милицию сдали. Они же нас убьют!

– Маруська, что ты несешь? Ничего мы ни у кого не утаскивали. И кто это «они»? И как это «они» нас найдут? А даже если и найдут, то неизвестно, когда. Мы что, сторожить их валюту должны, пока они в поиске? Смотреть за деньгами надо лучше! Ты хоть представляешь, что здесь не десять долларов?

Я решительно выдернула подол из Марусиного кулачка, но позвонить в милицию не успела, потому что телефон сам подал голос.

– Верочка, я не слишком поздно? Но у вас никто не отвечал, а ты так просила…

– Игорь, – перебила я, внезапно сообразив, что это самый подходящий человек для того, чтобы дать разумный совет по поводу свободно конвертируемого рюкзака. – У нас тут маленькая проблема. Представляешь, возвращаемся мы с Марусей с тренировки….

Но тут перебили меня. Маруся, свирепо вытаращив глаза и приложив палец к губам, нажала на рычаг.

– Да что с тобой? Ты что, не помнишь Игоря? Он во всех этих финансах, валютах, мафиях, в отличие от нас с тобой, разбирается. У него знакомых везде полно. Если кто и может что-нибудь посоветовать, так это он. Если уж ты не хочешь в милицию, с кем попало же не поговоришь. Не хулигань, Маруся, и так голова кругом.

– Мама, никому ничего нельзя говорить и никому нельзя доверять. Это же баксы! Давай-ка лучше сами спокойно посидим и подумаем, как будет лучше.

Действительно, мысленно согласилась я, привычная, что в нашем семейном дуэте верховодит моя смышленая дочь. Что это за паника: то в милицию, то с Игорем советоваться… Лишь бы самой не беспокоиться. Никому наши проблемы не нужны. И раз уж доллары попали к нам, сами мы и должны выпутываться из этой нечистой истории. И когда снова затрещал телефон, и Игорь спросил, что там случилось с аппаратом и со мной, я ответила, что ничего особенного, случайно задела, а теперь мне некогда, потому что надо укладывать Марусю, потом еще стирать, а завтра я сама позвоню, потому что надо же поговорить о загубленном нашем труде – материале под рабочим названием «Кампания компании», так что спокойной ночи, Игорь, до завтра!

Я сама чувствовала, что все это звучит как-то не очень убедительно, уж не знаю, что подумал Игорь, но он покладисто сказал: «Ладно, Вера, как хочешь. Только не забывай хорошую пословицу – не откладывай на завтра то…». Я даже не дослушала. И только положив трубку, сообразила, что забыла его спросить, о чем он хотел предупредить меня днем. Ладно, завтра так завтра.

– Давай, мама, подумаем, как они у нас оказались, – рассудительно предложила Маруся, когда мы вернулись к долларам.

– А чего тут думать, ты перепутала рюкзаки, когда машину занесло, и на тебя посыпалось все то барахло. Напихал для маскировки. «На дачу везу», – злобно передразнила я водилу-валютчика. – Свой в куче ты упустила, а чужой подхватила. Значит, надо искать дядю в кепке. А я на номер даже не посмотрела.

– А я посмотрела! – торжествующе выпалила Маруся. – И запомнила, потому что получился мой день рождения. 20–81. Завтра мы его найдем, отдадим деньги и заберем мой купальник. И без всякой милиции, тихо-мирно. И поклянемся, что никому ничего не разболтаем.

Неожиданно Маруся расхохоталась.

– Ты чего? – мне было не до смеха, я соображала, согласится ли ведущий криминальную тематику Мишка помочь мне выяснить владельца машины по номеру.

– Представляешь, какое у него сделается лицо, когда он полезет за баксами, а вытащит мой купальник с кружевами?

От этой картины я тоже развеселилась, и вечер закончился вполне приятно. Правда, за стирку я так и не взялась, потому что мы долго искали, куда бы на ночь спрятать валюту, чтобы было совсем надежно. Наконец, засунули рюкзак на антресоли, в пластиковый мешок с зимними вещами, и Маруська, умиротворенная, улеглась в постель, не забыв потребовать, чтобы я, как всегда, посидела рядом.

– Слушай, Маруся, – воспользовалась я случаем провести среди дочери воспитательную работу, – может, с долларами ты и права, но как же это можно никому вообще не доверять? Так же невозможно. У людей же есть и родственники, и старшие коллеги, наконец, друзья…

– Ага, – насмешливо перебила Маруся, – ты еще про свою Люсю расскажи!

Я смущенно замолчала. Люська действительно плохо вписывалась в беседу о верной дружбе. Именно к ней от нас с Марусей ушел легкомысленный отец и муж Володя Смородин. Правда, я сама его к ней толкнула, можно сказать, собственными руками. То, что каким-то чудом доставшийся мне в спутники жизни красавец, балагур и умница с физмата – не приверженец супружеской верности, стало безнадежно ясно на втором году совместной жизни, когда Маруся только родилась. Одинокими вечерами в нашей общежитской «семейной» комнате я плакала, страдала и составляла планы страшной мести, но так и не решилась что-нибудь предпринять, главным образом, из-за того, чтобы «ребенок не рос сиротой». Конечно, все свои горести я щедро выплескивала на Люську, с которой мы нежно дружили с первого класса и вместе поступили в университет. Она мне очень сочувствовала, возмущалась и одно время даже не разговаривала с Володей. Принципиально. Но однажды в ответ на мои стенания она вдруг сказала:

– Да пожалей ты его, Верка!

И когда я озадаченно вытаращилась на нее, спокойно объяснила:

– Ну, какая ты ему жена? Он же от тебя уже по всей общаге пробежался! Мужик на глазах курвится, а ты все хнычешь. Его в кулаке надо держать, а ты размазня!

– Его удержишь! Попробуй! Как же! – мне было очень обидно.

– И попробую! Я в общем-то тебя…, как раз собиралась с тобой поговорить… – Люська замялась, что было не в ее обычае, и я, не видевшая мужа уже два дня, поняла, что дело плохо.

– Так он что, у тебя?

– Да. Собирается возвращаться. Но я его не пущу, так что не жди. Он с тобой погибнет. Ищи себе такую же тряпку.

Я не стала спорить. По правде говоря, даже обрадовалась, что уже ничего не надо решать. Вот долгой дружбы с Люськой было жалко, но и это уладилось. Через два месяца Люська прибежала ко мне вся в слезах и первым делом заглянула под кровать. Оказывается наш Володя, как колобок, благополучно укатился и от нее. Мы хором поплакали над несчастной бабьей долей, и дружба была спасена, не прервавшись даже после университета, когда Люська осталась в Москве, а я по распределению приехала сюда, в город, откуда по иронии судьбы был родом мой вероломный супруг и где до сих пор жила его мать, моя бывшая свекровь. С ней мы, между прочим, тоже остались в самых добрых отношениях, а в Маруське жившая одиноко бабушка просто души не чаяла. Та ее тоже любила, а вот Люську ненавидела с недетским пылом. Как-то с год назад, сумев вытянуть из меня эту старую историю, Маруся убеждена теперь, что Люська – подлая предательница: «Не понимаю, мама, как ты ее простила!». Я оправдываюсь неуклюжим: «вырастешь – поймешь», на что дочка презрительно щурит глаза. Совсем как сейчас при упоминании Люськиного имени.

– Ну ладно, оставим Люсю, не твоего ума еще это дело. А вот как же с Липой? Разве ты ему не доверяешь?.

Тут пришла Маруськина очередь смутиться. С Липой они были неразлучны, несмотря на возрастные и половые различия. Липу по-настоящему звали Андреем, это фамилия у него была Липин. Он был на два года старше моей дочери, но после того, как их «взрослой» детсадовской группе поручили шефствовать над младшей, Марусиной, мальчик взял ее под персональный присмотр. Они со своей мамой заходили за ней утром, благо, жили мы на одной лестничной площадке, забирали ее в садик и вечером приводили домой. Андрюша всегда делился с ней всеми лакомствами, не давал никому в обиду, а став постарше, катал на велосипеде вокруг дома. Поначалу меня смущала эта детская любовь, потом я привыкла и даже немного забавлялась, наблюдая, как моя Маруська чисто по-женски умудряется командовать не по возрасту самостоятельным Липой.

Особенно повзрослел он после смерти матери, тихой и кроткой женщины. Перед этим она долго болела, и Липе приходилось заниматься совсем не детскими и не мужскими делами. Он ходил по магазинам, убирал квартиру, готовил, решительно отклоняя все мои попытки помочь. «И не уговаривай его, – слабым голосом, но с гордостью говорила Наташа. – Он ужасно упрямый. Весь в отца».

При этом она переводила обожающий взгляд на стену, где в рамочке висела свадебная фотография: выглядевшая совершенной девочкой Наташа и ее жених, надо признать, довольно красивый парень действительно с упрямым лицом. Парень, превратившийся в Липиного папу, между тем все время проводил на работе и в командировках, что было неудивительно, потому что он служил в милиции и имел майорский чин. Он был настолько занят службой, что мы с ним так толком и не познакомились, и я никак не могла запомнить, Егор его зовут, Игнат или Илья. Что-то такое исконно русское. Больше я о нем ничего не знала, хотя мы вежливо кивали друг другу при редких встречах в подъезде.

С год назад Липа сообщил, что его папа покинул службу, и у него теперь какое-то «дело». Дело, видимо, требовало еще большего времени, чем милицейские хлопоты, потому что двенадцатилетний Липа жил теперь, можно сказать, один. Однако за папу заступался каждый раз, когда я позволяла себе неодобрительно отозваться о странной работе, мешающей отцу позаботиться о ребенке. «Он заботится, – отвечал мне Липа. – И работа у него хорошая. А я уже большой». В общем-то, до Липиного папы мне не было никакого дела, тем более, что мальчик все чаще соглашался поужинать с нами, а по выходным и пообедать, и вообще почти все время торчал у нас, что заметно отразилось на Марусиных отметках по математике. Я была довольна и в конце концов оставила его папу в покое.