Черное. Белое

И именно из-за того, что я не учла тот факт, что мама после работы возвращается домой, она и застала меня в том положении, в котором я провалялась весь день.

Если бы я помнила о приходе мамы, возможно, я бы сумела доползти до кровати и, накрывшись одеялом, сделать вид, что сплю. А может быть, и не сумела бы. Теперь это уже не имело значения, потому что мама обнаружила меня лежащей на полу, а я даже не сразу поняла, что происходит. Мозг твердил мне, что придется вернуться к прежней жизни, но я отказывалась в это верить. Я была почти уверена, что жизнь обойдет меня стороной, а я только буду лежать и страдать, чтобы никто не мешал мне, если уж смерть не сжалиться надо мной.

Внезапное появление мамы совсем сбило с толку. Она не может, она не вернет меня к жизни!

Не знаю, сколько я проревела, но слезам удалось обессилить меня.

Судороги прекратились; рука тоже больше не поднималась, чтобы, ударив по полу, выразить протест. Я была похожа на мертвую: если не считать того, что сердце и пульс бились, а неровное дыхание толчками и с шумом выталкивало воздух.

– Вика? Вика?! – испуганный голос мамы сначала доносился издалека, но очень скоро я услышала его совсем рядом. Сейчас меня оглушит новая волна реальности. Мамочка, зачем же ты еще больше мучаешь меня?

– Вика? – с все возрастающей тревогой повторяла она.

Я искала в себе силы для ответа, но забыла, какие мышцы нужно напрягать, чтобы произнести слова.

Мои плечи дернулись, и я поняла: это мама потрясла меня.

Стараясь хотя бы открыть глаза, я прилагала усилия: веки склеились из-за слез.

– Скажи хоть что-нибудь! Что случилось? Я сейчас же вызову врача.

Я издала протестующий стон.

– Я вызову врача, если ты сейчас же не скажешь мне, что случилось, – от тревоги голос у мамы дрожал, но слова звучали мягко – она уговаривала меня.

Она спрашивает, что случилось. Если бы я даже попыталась что-нибудь выдумать, ни один из придуманных мною вариантов не объяснил бы маме мое состояние. Я не хотела говорить ей правды, потому что мама все равно не поймет всего смысла произошедшего – этого никто не сможет понять.

– Открой глаза! Посмотри на меня! Что случилось?

Глаза я открыла, но посмотреть на маму не смогла.

Она вынуждала меня сказать вслух то, о чем я не хотела даже думать, потому что мысли уже извели меня до конца. Что со мной будет, если я озвучу эти мысли вслух?

Сказать, но не услышать собственных слов. Сказать, не думая о том, что говорю.

– Дочка, ответь! – мама торопила меня, вытягивая информацию.

Не слушать собственных слов.

Выбрав себе точку в пространстве, я бездумно уставилась на нее.

– Мы с Марком расстались.

Язык еле повернулся, чтобы произнести это, а слова иглами воткнулись в горло, застряли там. Я судорожно глотала, только увеличивая давление игл, но, не избавляясь от них.

Не получилось. Я не умею отключать чувства.

Рана в груди опять зашевелила своими покалеченными клетками, а мне еще пришлось сдерживать стон, чтобы его не услышала мама. Пульсация в крови возобновилась, яду стало больше – одна фраза, сказанная мною, принесла с собой много, очень много запасов яда, игл, кислоты, призванных драть мою душу.

А мозг громко повторял мои слова: «Мы с Марком расстались. Мы расстались».

Мамочка, зачем же ты заставляешь меня говорить?

Мы расстались.

Нет. Я не приму эту реальность. Я не могу принять эту реальность!

Глаза, ставшие тяжелыми и липкими от слез, вновь заволокла стеклянная пленка, не позволяющая пролиться новому потоку слез.

Но это не важно – с недавних пор слезы перестали приносить облегчение.

Я устала.

Мама сидела рядом – она не могла подобрать слов, которые бы успокоили меня сейчас, потому что таких слов не существовало.

Мне хотелось остаться одной, чтобы никто не задавал вопросов. Чтобы мне не пришлось озвучивать ответы.

Мама молчала. Наверняка ей много о чем хотелось спросить, но она молчала.

Внезапно я вспомнила, что она должна была думать, будто рассталась со мной два года тому назад. Эта информация была такой далекой, точно из другого мира. Да, все это действительно из другого мира.

Может быть, я все-таки попала в Ад? Но я представляла его совсем по-другому.

Это не Ад, потому что здесь нет Марка.

Здесь нет Марка.

Еще порция яда. Почему он не отравляет меня?

Теперь этот мир – новый для меня. И лучше бы никому никогда не знать такого мира. Он губил меня, но оставлял маленькую часть, из-за которой я не могла погибнуть полностью – мне приходилось жить.

Так почему мама вела себя так, словно не подвергалась никакому гипнозу?

Марк провел обратный гипноз – мозг выдал ответ с такой же скоростью, с какой выдавая все остальные мысли.

– Переляг на кровать, – потребовала мама.

Кровать? Зачем?

– Давай, вставай же! – Она придерживала меня за локоть. – Сейчас я принесу тебе чай.

Чай? Она хочет, чтобы я пила чай? Она хочет, чтобы я продолжала жить, пить чай, смотреть телевизор, ходить в академию, общаться с людьми?

Она считает это возможным?

Но мне казалось, что я не могу дышать – тем не менее, я дышала. Воздух, проходя через дыхательные пути, причинял боль, застревал на невидимых препятствиях, но ведь я дышала.

Мама упорно тянула вверх мой локоть, а я не смела грубо отдернуть его.

Движения приносили боль, потому что кровь начинала переливаться быстрее. Раны на теле заныли с новой силой.

Я попыталась вздохнуть, но воздух почему-то не доходил до конца. Мне казалось, что я не могу вдохнуть его так, чтобы наполнить легкие полностью. Я попробовала еще раз, но чувство насыщения дыханием и кислородом опять не появилось. Без сомнения, я дышу, но не могу надышаться.

Через пару минут я лежала в кровати, не понимая, в чем разница – то же самое было, когда я лежала на полу. Боль и мысли никуда не делись.

Еще через пять минут мама силком заставила меня выпить кружку чая. Только из-за нее я взялась за это неприятное дело, с ужасом ощущая, как противная жидкость течет по горлу, задевая иглы, застрявшие там. Глотать было больно.

Мне нужен Марк. Я не могу без него жить.

Сердце продолжало издавать болезненные удары, царапая грудь изнутри. Было такое ощущение, что кто-то скребет когтями по моим внутренностям. Это ощущение усиливалось, когда я пила чай.

Мама больше не трогала меня. Она только очень часто подходила к кровати, внимательно смотрела, и на каждый такой подход мне приходилось реагировать: хотя бы моргнуть.

Как и предупреждал мозг, в эту ночь я не спала. Сжимая зубы, я терпела. Терпела боль, которую, казалось, невозможно было вытерпеть.

Марка больше нет со мной.

К утру я поняла, что боль не исчезнет. Я знала это, но теперь убедилась со стопроцентной уверенностью.

Привыкнуть к боли я не могла.

Смириться с потерей – тоже.

Так и не поднявшись с постели, к обеду я опять заплакала. Стеклянная пелена, покрывавшая глаза, то исчезала, то появлялась. А мысли – не исчезали никогда. И боль тоже.

Скоро мама не выдержала обета молчания, который мы обе хранили.

– Все, хватит. Вика, прекрати. Жизнь идет дальше.

Жизнь идет дальше! Это самые глупые слова, которые я когда-либо слышала.

Нет, я ни за что, никогда не смирюсь с такой жизнью! И не важно, что мозг твердит, будто у меня нет выбора. Выбор должен быть, просто, я его еще не нашла.

– Ты хочешь есть?

Говорить что-то я не хотела, дабы с губ не сорвались мысли, поэтому я чуть покачала головой.

– Я приготовлю твою любимую запеканку.

От одного упоминания о еде, меня затошнило. Как объяснить маме, что таких понятий, как «еда», «вода» и многих других, ранее имевших место в жизни, для меня больше не существует?

Я чуть более энергично покачала головой. Мама, ну пожалуйста, не заставляй меня говорить!

– Я приготовлю, – не обращая внимания на мое сопротивление, сказала она.

Тошнота подступила к горлу, как только я представила, что по дому разнесется запах приготовленной еды.

– Пожалуйста, не надо, – пересилив колющую боль в горле, прохрипела я.

Она не стала готовить сейчас, но к вечеру ее терпение закончилось.

Я лежала на кровати, продолжая бессмысленную борьбу с мыслями, с болью и отчаянием. Что мне делать? Как принять жизнь, смириться с которой я никогда не смогу?

Когда вечером мама подошла ко мне с подносом в руках, я как будто впервые увидела ее глаза. Она целый день крутилась возле меня, но я не смотрела на нее. А сейчас увидела, как она переживает. Во взгляде было столько боли и тревог.

Но все это казалось мне далеким. Это ничего не значило по сравнению с той болью, которую чувствовала я.

Мне пришлось поесть, хотя все мое существо противилось этому. Преодолевая приступы тошноты, я по чуть-чуть глотала пищу. Я не могу сказать, что я не чувствовала вкуса. Любимая прежде запеканка была горькой, противно горькой. Я старалась не дышать носом, потому что запах усиливал тошноту.

Мне показались вечностью те несколько минут, что я давилась запеканкой. Но зато мама отстала от меня.

Через полчаса меня вырвало.

На следующий день ничего не изменилось. Совершенно ничего.

Разве что я устала. Бесконечно устала! Сон упрямо не шел ко мне и не давал забвения. Я продолжала молить о смерти, но уже как-то машинально, с меньшим рвением. А к вечеру прекратила совсем.

С постели я не вставала, потому что каждое движение приносило дополнительную боль. Движения были противоестественны, они не вязались с жизнью.

А рана в груди продолжала кровоточить.

В понедельник я встала с постели, потому что мама вытащила меня из нее. Она сказала, что сегодня будет мой последний день, когда она разрешает мне лежать в кровати. Завтра я должна пойти на учебу.

Вынужденное возвращение к жизни убивало меня еще больше, потому что было мне противно.

Когда мне приходилось ходить, я прижимала руки к груди, закрывая ее. Мне казалось, что рана на груди раскрывается еще больше, и я пыталась стянуть ее края.

Заставить себя пойти в академию я не смогла. Это было выше моих сил – наглядно увидеть то место, где мы познакомились с Марком, вспомнить, в каких аудиториях и на каких местах мы сидели.

Вместо этого несколько дней подряд я ходила в парк, говоря маме, что иду на учебу. В парке лежал снег, и было холодно, поэтому я замерзала. Я сидела несколько часов и мерзла, пытаясь сконцентрироваться на холоде и хоть чуточку избавиться от мыслей.

Мама была расстроена. Но и этот факт не беспокоил меня.

Я не могла найти фотографию. Фотографию, которую я взяла с собой в тот день, собираясь забрать ее в Ад. Я перерыла весь дом, но фотографии нигде не было. Должно быть, я потеряла ее по дороге домой – может быть, оставила в том кафе или в такси. Я знала, что фотография только принесет мне боль, но она была мне очень нужна. Я нуждалась именно в этом фото.

У меня были другие – много других в электронном виде на компьютере, но я не смогла бы пересмотреть их. Я не могла даже включить компьютер.

Я вообще не хотела совершать ни одного лишнего действия, которое бы связывало меня с жизнью.

Как-то вечером мама сообщила мне, что летом поедет в Испанию и собирается взять меня с собой. Эту новость я пропустила мимо ушей, даже не вникнув в ее смысл. Но мама добавила после: осталось три месяца.

Три месяца! – пронеслось в моей голове. Сознание тут же сложило эти месяцы вместе, подсчитало, сколько это дней.

Ведь мне предстоит их прожить! Сердце болезненно сжалось в комочек, протестуя против такой перспективы.

И ведь на этом жизнь не закончится и не отпустит меня! Пройдет три месяца, а потом? Потом еще три, и еще.

Нет. Это невозможно.

Я не выдержу.

Я хочу к Марку!

Он мне нужен.

Я не могу дышать без него. Воздух не наполняет мои легкие до конца.

Марк меня любит. Он сказал мне, что любит. Я видела это в его глазах. Столько времени я смотрела на любовь в его взгляде, но не верила в нее.

Я должна найти его. Хотя бы попробовать.

Ночью мне не удалось уснуть, и я ворочалась с боку на бок, непрестанно задевая свою рану.

Я истощена, я измучена, я больше не могу.

Ни дня.

Ни дня я больше не проведу здесь, на этой земле, которая уже не является моим домом!

Мне не под силу расплатиться с судьбой. Мне не под силу считать дни до своей смерти, понимая, что их еще слишком, слишком много.

Я найду Марка. Я попробую его найти.

Прошла почти неделя с тех пор, как я потеряла связь с жизнью.

Тело не умирало, но душа уже давно была истерзана.

В четверг утром я открыла глаза, полная решимости изменить свою жизнь и положить конец мучениям. Хуже все равно быть не может.

Если Марка нет на земле, я найду его в Аду. Существует лишь один способ попасть туда. Что ж, я могу сказать спасибо моему ангелу за то, что он просветил меня в этом вопросе.

Если человек исполнен сильнейшим желанием попасть в Ад и не оставляет на Земле чего-то, о чем будет жалеть, то огонь впустит его. Если огонь впустит его, а человек, находясь уже в пути, вдруг засомневается в принятом решении, то он сгорит заживо.

В любом случае, какая бы участь не ждала меня, оба варианта избавят меня от мук и отчаянья.

Я не смогу смириться с жизнью и не смирюсь с ней.

Я буду бороться.

Если огонь впустит меня, то я переверну весь Ад в поисках Марка. Мне нужно хотя бы взглянуть на него. Вдруг… Вдруг он все еще любит меня. Ну, а если нет, то… вернуться к прежней жизни я все равно не смогу. Ад уже стал моим домом.

Если же мне суждено сгореть в огне – это одна из самых лучших участей, о которых я могу мечтать. Избавление от мыслей, от чувств и от сердца. Свобода. И – больше никаких ран на теле, никаких ран в душе.

Я больше не буду судорожно прижимать руки к груди, почувствовав мощный толчок сердца, выплескивающего большую порцию отравленной крови.

О третьем варианте я старалась не думать. Если огонь вообще не захочет впускать меня, то я не знаю, что буду делать. И потому я не буду об этом думать.

Принятое решение немного облегчило страдания, которые не прекращались уже целую неделю, и не прекратились бы, если бы я не решила все изменить.

В голове появились другие мысли. Мне пришлось думать о том, как образом я осуществлю свой замысел, и это придавало мне сил встать и начать действовать.

Мне было безразлично, что я опять прощаюсь с мамой: это происходило уже во второй раз. Я была поглощена лишь одной мыслью: борьбой. Мне необходимо бороться с той жизнью, которую навязывают мне.

Я не могла думать о маме, не могла думать о друзьях – этим мыслям уже давно не осталось места в моей голове.

Я ждала, когда наступит вечер. Впервые за неделю мне показалось, что рана в груди больше не выталкивает кровь сгустками, а лишь тихо сочит ее.

Впервые за неделю мою голову посетили другие мысли: мысли, в которых появилась надежда.

Две надежды. Найти Марка или умереть.

Обе значили одно и то же: я смогу избавиться от навязываемой мне реальности. От той реальности, которая впилась в меня мертвой хваткой, – я вырвусь из ее цепких лап.

«Иного исхода событий не может быть, – убеждала я себя. – Огонь должен впустить меня!» В силе своего желания я не сомневалась.

Я ничего не оставляла здесь – все воспоминания о Марке забирала с собой.

Главное – чтобы огонь впустил меня; а дойду ли я до конца пути – уже не важно.

Я уже выбрала место, где собиралась изменить свою жизнь. Это был дом Марка. Он должен пустовать сейчас.

Наверно, будет очень больно вернуться туда. Но я не знала другого места, где смогу развести огонь.

Мысли работали на удивление четко и логично. Как сердце уживалось с разумом – я не понимала и приняла это, как должное.

На этот раз день не тянулся так долго.

Как только стемнело, я подняла телефонную трубку и набрала номер такси.

Через десять минут я уже сидела в машине, показывая водителю дорогу.

Когда вновь увидела место, куда так часто привозил меня Марк, я еле сдержала стон.

Рана в груди опять заныла, причем – с утроенной силой, а мне не оставалось ничего другого, кроме как постараться изобразить безразличие, отдавая водителю деньги и сжимая от боли кулаки.

Как только машина отъехала, я, пошатываясь, подошла к дому и взялась за ручку двери.