Сирийская жара

Это напоминало циничное обращение к волку, схватившему добычу, которую перед этим американцы откармливали финансированием, оружием и моральной поддержкой. Волку разрешили съесть упитанного курдского тельца, но как-нибудь поделикатнее, не так громко урча и чавкая, не привлекая внимания, и хотя бы оставить кусочек, гуманизма ради.

И все же что-то у турок пошло не так…

Весна 2019 года. Москва

Пламя свечи то и дело вздрагивало, изгибалось, словно ослабевала невидимая нить, по которой пламя устремлялось кверху, а затем нить снова натягивалась, и пламя выпрямлялось, удлиняясь одновременно и начиная коптить. Огромный рыжий кот сидел на стопке рукописей и завороженно смотрел на пламя.

В комнате стояло несколько свечей, отвоевывая у темноты круги света, рассеивающегося по кромке этих кругов. В один из них попал письменный стол с черным квадратом монитора, отражающим кота и огоньки. На столе вороха бумаг, пухлые блокноты, маркеры и карандаши, смутный силуэт фикуса на окне, на ветке которого поблескивает красная шишка – елочная игрушка, забытая с Нового года. В другом круге часть дивана с комком красного мохерового пледа и чашка с чаем на широком деревянном подлокотнике, изодранный котом валик, обтянутый тканью с таджикским черно-белым узором.

Третий круг – содранные со стены обои, а под ними банка с водоэмульсионной краской и поверх нее валик. Сама хозяйка комнаты, журналистка Олеся Меркулова, стоя в темноте у окна, выглядывает во двор, вытянув длинную тощую шею. Кто-то бы сказал «утонченную», но Олеся обладает редким для женщин, а уж тем более для журналистов качеством – самокритичностью. Она считает себя обычной, приземленной даже. Никаких изысков, все по рабоче-крестьянски. Все подчинено работе. Отсюда небрежность в прическе и внешности. Балахонистая одежда и собранные на затылке в лохматый пук волосы.

В особенно горячую пору сдачи материала в печать или в эфир Олеся напоминает безумного профессора и так же выглядит, когда начинает собирать информацию. «Акула пера» – это не про нее, она скорее рыбка-клоун, готовая соприкасаться с ядовитыми щупальцами актинии, чтобы ее не сожрал более крупный хищник. Впрочем, от акулы она тоже переняла кое-какие качества: не спать сутками и постоянно шнырять по океану информации, вылавливать из массы мусора нечто съедобное. Хотя и несъедобное сойдет. Меркулова обладает акульей способностью выплевывать собственный желудок и промывать его в океанской воде.

На подоконнике валялся кусок исковерканного металла – осколок из аэропорта в сирийском Эш-Шайрате. Она была там год назад вместе с сотрудниками ФСБ. И едва не погибла вместе с ними. Как Олеся шутила, вернувшись: «Чуть не оставила кота сиротой».

По итогам командировки вышел сюжет про махинации «Белых касок» и немного про курдов YPG. Меркуловой удалось взять интервью у одного из них, она частично дала комментарии курда закадровым текстом, но теперь снова вернулась к той диктофонной записи.

Год назад она готовила материал, что называется, с колес, вернее, с шасси самолета, прилетевшего в «Чкаловский» и взметнувшего искристый снег на взлетно-посадочной полосе. Основной упор репортажа пришелся на «Белые каски», а интервью с курдом осталось втуне. Хоть и делала она интервью впопыхах, но все же…

Вчера Олеся отыскала тот диктофон и прослушала снова, рассчитывая выжать из этой записи еще на один полноценный репортажик. Она привычно стала записывать в блокнот каждое слово интервью. Так она врастала в материал, вспоминала свои ощущения, мимику говорившего курда, явно подражавшего Оджалану. Чуть полноватый командир YPG отпустил такие же усы, как у руководителя РПК, говорил вальяжно, развалясь на подиуме, покрытом ковром, и неторопливо перебирал четки крепкими не слишком чистыми пальцами.

Говорил он на курманджи. Переводил полковник Петр Горюнов, который выдавал себя там за багдадца Кабира Салима. Он даже продемонстрировал бдительным курдам свой старый иракский паспорт. На самом деле он работает в УБТ[4 - УБТ – Управление по борьбе с терроризмом.] ФСБ.

Меркулова весь год после возвращения в Москву собиралась с ним встретиться и взяться за него всерьез, чтобы вытрясти эксклюзив. Но Горюнов без конца мотался по командировкам. Как ни позвонит ему Олеся, он то в Узбекистане, то в Туркмении, то снова в Сирии. И все отшучивался, вспоминая, как они в модуле в Латакии резались с ней в картишки. Она деликатно напоминала, что Горюнов выдавал себя за ее мужа в той рисковой поездке по Сирии и пора бы вспомнить о супружеском долге. Дальше шуток дело не шло, но оптимистичная Меркулова не теряла надежды.

Кое-что в интервью было по-английски, но больше все-таки на курманджи. Педантичная Меркулова заметила странную особенность перевода, на которую не обратила внимания ни во время встречи в Сирии, ни позже, уже в Москве, когда готовила репортаж и закадровый текст.

Курд Салар Махуб говорил цветисто, горячо, конечно, совершенно непонятно и… очень много. Заметно больше того, что скромно переводил Горюнов чуть хрипловатым от постоянного курения голосом.

Можно было подумать, что полковник не слишком хорошо владеет курманджи. Однако Олеся успела за короткий срок той командировки понять, какая лиса этот голубоглазый, угрюмый, но в то же время чрезвычайно обаятельный полковник. Его негласный девиз: «Один пишем – два в уме». К тому же полковник Ермилов однажды «проговорился», что своего старшего сына Горюнов прижил от курдянки, а стало быть, курманджи худо-бедно должен знать.

Полковник Ермилов из ДВКР[5 - ДВКР – Департамент военной контрразведки.] ФСБ, старый приятель Меркуловой, она знакома с ним больше пятнадцати лет. И в той поездке в Рожаву, на север Сирии, Ермилов ездил вместе с Горюновым и Олесей. Его выдали за журналиста. Он хорошо говорит по-английски, и это облегчило работу Меркуловой с курдами, поскольку она так бегло по-английски общаться не умеет.

Так что заподозрить Горюнова в незнании языка Меркулова не могла. Просить сейчас разъяснений у самого Петра – дело бесперспективное. Отшутится. А чувство, что ее провели вокруг пальца с переводом, выводило журналистку из равновесия.

Ее собственное интервью, полученное с риском для жизни, вынули у нее из клювика – ненавязчиво, просто ловкость двух смуглых рук с длинными крепкими пальцами. Такие пальцы должны держать скрипку и смычок, но гораздо ловчее они обращались с автоматом, который Петр не выпускал из рук все время поездки и стрелял одиночными, пока ждали группу, отбиваясь от напавших на них боевиков «Ан-Нусры».

Какие детали Горюнов утаил? Намеренно? Или потому что они с Ермиловым преследовали совсем другие цели в той вылазке к курдам – это теперь уже неважно. Петру, вероятно, просто не интересна была болтовня курда, и он переводил через пень-колоду.

Меркулова тут же достала пухлую записную книжицу в бирюзовой обложке и начала сосредоточенно искать. Кто только не попал в этот заветный список – от настройщика пианино до генералов МВД, от артистов цирка до следователей СК и ФСБ. Среди них затесался студенческий приятель – курд Араз Мирзоев, которого называли в шутку Араз-Адвас. Он не обижался.

Араз не стал журналистом и теперь владел рестораном на набережной Москвы-реки. Там он и принял Олесю, обрадовавшись ее звонку. После взаимных реверансов: «Видел тебя по телеку» и «Какой у тебя уютный ресторанчик», они удалились в его кабинет на втором этаже, взобравшись по гулкой винтовой черной лестнице.

Из приоткрытого окна кабинета пахло весенней рекой и слегка соляркой. Меркулова с неохотой отказалась от предложенного обеда. Обычно она старалась есть везде, где предлагают, и в любое время. Работа журналиста подразумевает чувство постоянного голода, и не только информационного. Сейчас она торопилась и не хотела отвлекаться от главного.

– Ты не будешь трепаться, а, Аразик? – Олеся взглянула на него, гипнотизируя черными глазищами.

– Здрасьте, приехали! Когда я трепался? Я молчаливый, одинокий, – он кокетливо поморгал длинными ресницами, почесал короткую бородку, красуясь. На пальце у него блеснул серебряный перстень явно с недешевым зеленым камешком.

– Ладно тебе! – ничуть не смутилась Меркулова.

Она еще в институте обратила внимание, как он на нее заглядывается, потому и пригласил тогда на свадьбу своего брата. Имел виды. Но Олеся легкомысленно игнорировала. На свадьбе она и узнала, что он не армянин, а курд и знает курманджи.

– Мне надо, чтобы ты прослушал одну запись. Это интервью. И дословно перевел с курдского. А потом забыл обо всем, что услышал. Запись – мой эксклюзив. Усек?

– Кому я могу растрепать? Своему шеф-повару, что ли? Я, к счастью, отошел от журналистских дел. Садись, что же ты стоишь! – он указал на массивный кожаный диван в углу кабинета. Около него на столике стояли бутылки коньяка, виски и ликера. – Журналистика, знаешь ли, напоминала мне всегда погоню. Неизвестно куда и неизвестно зачем, но бежишь. Впереди несутся такие же охотники за информацией, взмыленные, голодные, борзые. Как стая летучих мышей с открытыми ртами. Авось по дороге что-нибудь само в пасть влетит.

– Тут скорее дело политическое, – усмехнулась Олеся удачному сравнению приятеля. – Все же ты зря переквалифицировался. У тебя явный дар фельетониста.

– Ну уж! А что касается политики, тем более. Упаси меня бог лезть в эту трясину. Особенно что касается курдского вопроса. Там непролазные дебри. Группировки. Борьба за власть и территории. Все это скучно и бесперспективно. Лучше делом каким-то заниматься. Вот я и… – он обвел рукой свой кабинет. – А между прочим, мой брат уехал в Северный Ирак, в русский батальон, в горы Кандиль. И еще некоторые наши знакомые там. – Араз погрустнел. Ему эта тема была неприятна.

– Постой, а его жена?

– С ним уехала, – Араз поерзал в кресле, явно не желая развивать больную для семьи тему. – Не сиделось им дома. Поехали искать приключения и бороться за свой независимый Курдистан. Мираж, миф…

– Думаешь, они не объединятся? Я имею в виду, не будет единого Курдистана?

– Сама посуди, – Араз налил ей вишневого ликера в рюмочку, себе коньяку. – Иранские курды – это одно, иракские – другое, сирийские – третье, я уж не говорю про турецких. У всех у них есть свои организации, связанные весьма опосредованно. Молодежь, в большинстве своем, не знает курдского. Они фактически ассимилировались в тех странах, где живут. Чего еще надо? Да и как ты себе представляешь отдельное государство? На чьей территории? За чей счет? – Он выпил и предостерегающе покачал пальцем: – Только не вздумай использовать мои слова как комментарий некоего обрусевшего курда к своим репортажам. Знаю я эти журналистские штучки! Небось обвешалась диктофонами?

– С тобой я бы не стала такое проворачивать, – обиделась Олеся довольно натурально. Мыслишка-то у нее мелькнула… – Так переведешь?

– Да без проблем! Что у тебя? Запись, видео или стенограмма? Диктофон – это хуже. Лучше бы глазами пробежаться по тексту.

Меркулова достала из своей сумки маленький цифровой диктофон и блокнот. И стала наблюдать за выражением лица курда, попивая ароматный и густой ликер.

Араз закурил и сперва слушал молча, снисходительно улыбаясь и попыхивая сигареткой. Потом он засмеялся, подался вперед, смял сигарету в пепельнице и тут же нахмурился, вслушиваясь. Знаком показал, чтобы Олеся остановила запись.

– Любопытно. Как ты туда попала? Это же в Сирии? – он поднял руки вверх. – Ладно, ладно, понял, никаких вопросов. Забавная у тебя там компания собралась. Они оба курды?

– Почему ты так решил?

– Разве этот хриплый тип не курд? Он прекрасно знает язык, но переводит весьма своеобразно. То есть как заблагорассудится. А вообще, – Араз потер кончик массивного носа с горбинкой, – он, наверное, араб. Что ты улыбаешься? Знаешь, что ли, кто он на самом деле?

– Неважно, – отмахнулась Олеся. – Давай ближе к делу. Мне нужно слово в слово. А что ты засмеялся, когда слушал?

– Да этот курд распинался, цитаты приводил. Вспомнил Орбели, кстати, армянина, нашего советского академика. «Растеряли своих сынов под обличием иранцев, турок, арабов, армян, растеряли сынов, имена которых в качестве имен славных поэтов, музыкантов, полководцев украшают историю народов». Это как раз к нашему с тобой разговору о невозможности объединения. Растворились курды в мировом пространстве. А те, что кучкуются в Ираке и Сирии под эгидой различных партий, я не имею в виду обычных мирных мужчин, женщин, детей, а тех, кто с оружием в руках, кто ходит на грани закона и борьбы за свободу, – у них сбились ориентиры. И грань эта, по которой они ходят, тонка, как рыболовная леска. Деньги нужны на борьбу, а легкий способ их добыть какой?

– Понятно, – Олеся покивала. – Я всегда считала, что все подобные организации имеют черную сторону медали. Теневую. Порой сплетенную с мафией. И баскская ЭТА, и колумбийские FARC, ирландская ИРА, турецкая РПК. Цели почти святые, а методы их достижения – драконовские. Наркотики, шантаж, похищения, террор. Благими намерениями…

– Ну что касается курдов, я бы не был столь категоричен, – Араз поворошил свои густые волосы. Его заверения в полной аполитичности разбивались о его же курдское самосознание, которое жило в нем помимо воли. Как будто некто однажды тронул струну, и она звучит до сих пор, отражаясь в каждом курде эхом, где бы они ни были – во Франции, Германии, Турции, Армении, России, по всему миру. – Их приперли в Турции. На должности приличные не брали. Изгои, одним словом. А что еще остается? Вот многие и ушли в бандиты.

– Так из-за чего ты смеялся? Ведь не из-за цитаты?

– Из-за перевода. Твой переводчик опускал все лирические отступления, рассчитанные на чувствительную публику, словно он неплохо знает курдов с их лозунгами и неким позерством, что ли. Циничный он тип, твой толмач.

– Никакой он не мой! Давай ближе к делу. О чем он еще умолчал в своем переводе?

С довольно оскорбительной понимающей ухмылочкой (по поводу ее слов «он не мой») Араз забрал у Олеси блокнот и стал быстро записывать перевод, включая и выключая диктофон.