Под небом Эстреллы. Антар и Малица. Начало пути

По-особому косы плела лесовичка, странно для понорцев. Мелкими косами голову свою светлую украсила, золотые, да серебряные нити в волосы свои вплетала. Каждая косичка пела-звенела светло и дивно.

Свободно косы те падали на спину Малице, прямую, гордую, да и вниз спускались, попку тугую оглаживали ласково.

Заметил он ухо её, прежде волосами укрытое, не круглое ухо, людское, как у самого Антара иль гостя его, Дао, а остренькое, чуть вытянутое, на солнышке розовеющее.

Светлые глаза парня сверкнули пониманием, а Дао, тут же, подсуетился, подтверждая догадку.

– Сестра моя, Малица, эльфка наполовину. Мать её, Алиана, народа дивного дочь, отцу моему, князю, честь оказала, ложе с ним делила супружеское. Всё, честь по чести, как Дану детям своим наказывала, да только, – посмурнел взгляд у парня, вмиг затуманившись. – убили её люди недобрые, когда они с отцом в Огнищь на торжище отправились. Так и остались мы с сестрой без матери. Моя-то ещё, когда, родами померла.

Антар застыл зачарованный, от Малицы взгляд отвести не мог – так ему девица глянулась зеленоглазая.

Потом уже, закончив дела торговые и полностью рассчитавшись с братом и сестрой за мёд душистый, да травы редкие, самой полуэльфийкой в лесу собранные, Антар с гостем на завалинке устроился, пока Малица по саду малому бродила, с деревьями шепталась.

– Алиана, мать моя названная, добрая была, необычная. – говорил Дао, перекатывая во рту смолку древесную, вишнёвую, которой с ним сестра щедро поделилась. – Они с отцом вдвоём на торжище отправились, без воев, на договор с владетельным положившись. – Взгляд парня потяжелел, тьмой наполнился. Не простым парнем Дао был, сыном вождя народа немалого, Оихеля, князя лесного, а что, прост в общении оказался, так то от нрава легкого, да от доверия, которое отец его, князь, имел к самому Алтау и к сыну его, Антару. – Малицу малую, хвала Дану, дома оставили, хоть и просилась она слёзно. Я тоже остался, с собой на охоту сестрёнку малую взял, тем-то она и спаслась от участи лютой.

Отец в Огнищье дела свои справлял, а, мать по лавкам пошла, себе обновы приглядеть, да нам, гостинцев прикупить.

Тогда-то и приключилось несчастье.

У нас в лесу благодатном, всё не так, как в городе – друг перед другом нарядами златом-серебром обшитым, никто не кичится, разве что девы младые умением своим похваляются, вышивкой там иль еще каким промыслом редким, от того и мать наша, Алиана, даром, что княгиня лесная, а по Огнищу в простом платье ходила, да в телогрейке рысьей, лишь монисто на шее из золота да серебра под платом цветным прятала.

Сын бойт-ярский, Астешан, тем временем, в городе гулял, с воями своими, вот Алиану и заприметил глазом поганым.

Скрутили её, да в повозку. Никто и охнуть не успел, один отец твой, Алтау, гневом праведным пылая, женщине на подмогу бросился, но оттолкнули его, плетью по плечам широким прогулявшись, да сапогами с подковами железными, по зубам проехались.

Антар вздохнул, сник, виноватый взгляд отвёл – сынки боярские, бывало и в весях озоровали. Могли и честную девку обидеть невзначай, с пьяных глаз, да дури великой. Хоть и вольными поноры считались, да не всегда успевали отцы с братьями произвол пресечь.

Откупались сыны боярские серебром за обиды ими чинимые, а, когда и кровью платили, коль у девки аль жонки, защита имелась надежная.

Но, чтоб до смерти?

Редко такое случалось, за подобную гнусь могли весь род под нож пустить.

– Алиана, красива была дюже, бела, как лебедка, как пава выступала гордо, спину прямо держала, взгляд не опускала никогда и ни перед кем. – Дао, криво усмехнувшись, чертил палочкой по пыли непонятные узоры – эльфы, они не так, как мы, люди, живут. До старости самой красоту, Даной данную, сберегают, лик светлый, яркий. А, до старости их, ох, как далеко, коль людской мерой мерять. Вот и манят дивные прочих, точно огонь мотылька глупого.

Не далась она добром, отбивалась, немало ран охальникам нанесла, да не сладила. Её, жену честную князя лесного, точно девку гулящую, опозорили скопом. Да, затем, повесили на косах длинных, живую ещё.

Отец чуть с ума не сошёл в тот час, как её такой увидел. Хотел весь Огнищь разору предать, всех, кто допустил подобное под корень вырезать, да сдержался как, неведомо.

И, кто-то еще нас, лесных, дикими прозывает?

Мнил тот дрыщ боярский, что Алиана, семью оставив, к нему в наложницы пойдёт, в терем высокий. Лестно, поди, людям с эльфкой невольной забавляться, да похваляться редкостью подобной перед иными другими.

Не поверил бойт-ярич, что княгиня она, по одеже судил простецкой, а может, не захотел верить. Молодой барич отказу не знал никогда в жизни своей короткой и принять его не сумел.

Боярин Стародуб, княжий воевода, владетель местный, виру откупную предлагал за Алиану, да за сына непутёвого молил, всё попусту.

Отец стрелу ему отправил, алую, войну объявил.

Не спужался бойт-ярин, не оберёгся, а, зря. – молодой княжич усмехнулся зло и жестоко, прутик в его крепких руках, жалобно хрупнув, сломался. – Всех в усадьбе той, что «Стародубой» прозывалась, спалили огнём жарким. И правых, и виноватых, большую кровь за Алиану взяли. Под курган её не одного ворога кинули. Там их черепа валяются и доныне. Сына бойт-ярского, Астешана, замучили до смерти, пока не сдох он, как собака. Князь-наместник и не пикнул даже – с Диким лесом шутки шутить себе дороже. Мы, эблы, не только воев под стены града привести можем, а и кое-кого пострашнее, с аппетитом звериным. Наши маги-кудесники свой хлеб не зря едят.

Антар, замер, слушая страшный рассказ молодого княжича, а тот, словно позабыв о чём речь вёл, ликом посветлел – Малица средь дерев показалась. Лёгкая, чистая, словно лучик солнечный поутру.

– К тому речь веду, – сурово предупредил лесовик. – что, сестра моя, Малица – неприкосновенна. Никто обидеть её не смеет. – и он, искоса, глянул на оскорблённого Антара. – Про тебя плохого не ведаю, про отца твоего и речи нет – князь, отец мой, другом Алтау назвал, торговать разрешил в землях своих беспрепятственно и беспошлинно. Про иных, такого не скажу. Знай, Антар, коль Малица сама прибежит на заимку иль к озеру, пригляди за ней, как за сестрой собственной, да весть в Лес пошли и будет дружба между нами нерушима на веки вечные. Своенравна сестра моя и своевольна, поступает, как знает, а беда, может быть, рядом ходит, выжидает, от того и опасаюсь я.

Антар дух перевёл, руку Дао пожал, сестрой его любуясь.

И впрямь, хороша же дева лесная – ликом чиста, бела и светла, стройна станом, изгибами богата, губы червлёные, да очи зелёные, как листва молодая, звенящая, косы густы, обильны, золотом полуденным горят, глаз слепят. Душа радуется, глаза глядят – не наглядятся.

И то, зверем диким быть нужно, чтобы красоту такую изгадить, порушить. Любого за Малицу Антар прибить готов был, как и за Интану, свою собственную сестру.

*

Так и задружились они втроём – купеческий сын, необычный, от того и для собственной семьи, чуждый, молодой княжич и сестра его, Малица, полуэльфка.

Сам вождь народа лесного на заимку хаживал часто, сына старшего друга своего, проведывал – на парня взглянуть, товару взять. Силён был вождь Оихель, сын Бараза, кряжист, да сед, не смотря на года свои не старые. Смерть Алианы подкосила его, грусть во взгляд острый вплела, да печаль в думы, недоверием заразила, да враждой.

Но с Антаром приветлив был Оихель – кровь в нём чуял чужую, может и догадался о чём. К тому ж, с Алтау желтоглазым ладил допрежь, хоть и крови орочьей было в том на четверть. Доброй крови, честной, даром что не людской, да какая разница для того, кто инородку в терем свой хозяйкой ввёл по законам божеским?

Малица на заимку зачастила, по саду гуляла от чего тот сладость плодам дарил ярую, таскала на мену редкостные травы, орехи, да отвары всяческие, лечебные.

Дядько Силаст на дивную деву смотрел, глаз не отрывая, в редкий свой приезд и лицо его молодело под взглядом её, а травы, да отвары все в ход шли, большим спросом пользовались во граде и денег немалых стоили.

Хватало деве младой на булавки, да на ленты яркие.

От Алианы дар тот был у Малицы, Дану благословенной, дарованный, а лекарок эльфийских в краях понорских и не водилось вовсе, восточней земли их лежали, оттуда Оихель и мать Малицы привёз, горя не ожидая.

Прошло лето и осень почти миновала.

Деревья, желтизной и багрянцем расцвеченные, потемнели под дождями холодными, всю красу свою растеряли, по ветру пустили.

Елки, да сосны разлохматились, к зиме готовясь, зверьё попряталось в норы глубокие, холодов ожидаючи, да гости долгожданные, по распутице реже хаживать стали.

Скучновато зажилось Антару, да братцам-работничкам, хоть и сытно – убоина не переводилась, а озеро, как и прежде, рыбкой одаривало, на холода не взирая.

В один из дней, погожих на редкость, в последний месяц осени и прикатил гость незваный, с дядькой Силастом на одной повозке.

Не ждал Юарта Антар, но принял, куда ж деваться? Хоть и не желал в том признаваться, а скучал парень по семье – и по деду увечному с бабкой строгой, и по отцу, и по матери, даже по Юарту иногда, а уж, по Интане, так и подавно.

Юарт, поздоровавшись едва, по делам умчался – товар с братцами работничками сгружать, да добро пересчитывать – всё ли по чести купеческой делается? Не утаил ли Антар доли малой для себя единого?

Силаст тому едва вслед не плюнул, но сдержался – каков есть, но хозяйский же сын, а что мысли в голове у него бродят поганые, так то, от испорченности его, да воспитания Айякой данного.

Вернулся Юарт не скоро – пока всё не переворошил, не успокоился.

Пришёл, за стол плюхнулся, руки не помыв, да рожу не ополоснув, к хлебу и мясу потянулся – оголодал поди, по мешкам да ларям шаря.

Силаст с глаз скрылся, от греха подальше. Это Антару он дядько, сродный почти, а для Юарта, так, дармоед-приживальщик, старый да никчёмный.